уговорил меня пойти к нему и просить, чтобы он меня простил. А если Модест не простит, то потребовать денег, и побольше! Припугнуть его тем, что в случае отказа я напишу о нем, куда следует, и потом поглядим, что лучше: раскошелиться или иметь дело с милицией. Блюстители порядка ведь этих коммерсантов… не очень жалуют… Калина тихонечко вошел за мной в квартиру, и когда Печорский хотел откупиться от меня, предлагая пять тысяч рублей из своего тайника, Степан вышел из коридора и потребовал отдать ему все деньги. Меня он выгнал из комнаты и позвал обратно уже тогда, когда все было кончено…
— Что вы имеете в виду, говоря, что «все было кончено»? — задал уточняющий вопрос Виталий Викторович.
— Ну, когда Калина убил Модеста, — пояснила Селиверстова. — То есть задушил его… Печорский на полу лежал и не шевелился.
— Так, ясно, что было потом? — мельком глянул на поникшего Степана Калинина Щелкунов.
— А потом…
И Галина Селиверстова рассказала, что было потом, не забыв упомянуть о предсмертной записке, изготовленной Калиной и положенной якобы Печорским перед смертью на видное место.
— Ну, что вы на это скажете, гражданин Калинин? — посмотрел на Калину Виктор Витальевич.
— А то и скажу, что это она потребовала, чтобы я пошел вместе с ней, и если Печорский не отдаст все деньги — убить его и ограбить. Жадная она баба! Из-за копейки любого задушить может!
Было понятно, что Калина хочет снять с себя часть вины и как-то обелить себя. Щелкунов открыл было рот, чтобы задать ему очередной вопрос, но Виталию Викторовичу не дала говорить Галина Селиверстова. Привстав со стула, она заорала, срывая голос, как, бывает, кричит базарная торговка при конфликте с покупателем:
— Врет! Вот ведь гад какой! — протянула она руки в сторону Щелкунова, будто бы прося у него защиты. — Он же все наговаривает, гад!
— Ничего не вру, — спокойно парировал Калина и, обращаясь к Виталию Викторовичу, сказал: — Я не думал об этом Печорском до того самого момента, когда она не позвала меня идти с ней к Модесту домой. И убивать его не хотел. Так оно сложилось, начальник…
— Убивать он не хотел! — воскликнула Селиверстова. — А не ты ли говорил мне, что возьмем все деньги у него и потом прикончим по-умному. И все будет шито-крыто.
— Не говорил я такой тарабарщины! — отмахнулся Калина. — Даже когда в квартиру его зашли, я не думал, что все так может кончиться.
— Врешь! — снова заорала Галина.
— Гражданка Селиверстова, дайте ему договорить, — приструнил Галину майор. — А вы, гражданин Калинин, можете теперь изложить вашу версию того, что произошло на квартире Модеста Печорского. Я весь внимание.
— Это будет не версия, а то, как оно было все на самом деле. Чего мне еще тут выдумывать… Когда она, то есть гражданка Селиверстова, позвала меня пойти в тот дом на Грузинской улице, — с ненавистью глянул на Галину Калина, — я еще не знал, что придется убивать хозяина квартиры. Она мне лишь сказала, что будет требовать у него деньги. Ну, пошли, мы, значит. Когда она вошла в квартиру, дверь оставила открытой, и я вошел следом за ней незаметно для Печорского. Сам хозяин сразу прошел в комнаты и меня не заметил. Пройдя вслед за Печорским в комнаты, она стала требовать у него денег. А не то, сказала, напишу на тебя бумагу в органы, и тогда ты потеряешь больше. Печорский согласился дать ей пять тысяч и полез за ковер, висевший на стене. За ковром в стене находилась железная дверца с хитрым замочком. За ней была нычка, где он держал деньги. Как только Модест открыл дверцу, Галина подала мне знак.
— Что это был за знак?
— Уговора не было, какой она мне знак подаст… Она просто махнула рукой, но я ее понял, перестал прятаться, вошел в комнату и накинул на хозяина квартиры найденную в коридоре веревку, чтобы тот не дергался, когда она станет чистить его кассу. Старик стал сопротивляться, пытался вырваться, и это у него едва не получилось. Тогда я сдавил его шею сильнее, и он вдруг как-то разом обмяк, и я сразу понял, что все кончено. Я сразу отпустил его, и Печорский мешком брякнулся на пол. Я наклонился над ним и увидел, что он мертвый. Как видите, — Калина заискивающе посмотрел на Щелкунова, — я не хотел его убивать, а просто не рассчитал свои силы. Галина тем временем, — зло глянул на Селиверстову Степан, — выгребла из нычки все деньги, закрыла кассу и вернула ковер на место, как будто здесь никто ничего не трогал. После этого предложила сымитировать самоубийство Печорского. Из найденной веревки, которой я нечаянно задушил старика, я соорудил петлю, второй конец веревки мы перекинули через верх двери. Я приподнял Печорского, а она надела на его шею петлю, стала с той стороны двери и начала натягивать веревку. Я тем временем приподнимал тело. Когда ноги Модеста повисли в полуметре от пола, может, немного меньше, она привязала другой конец веревки к дверной ручке. Получалось, будто Печорский сам повесился на двери. Я еще сходил на кухню и принес табуретку, которую опрокинул и оставил возле ног хозяина квартиры, висевшего в петле. Ну, чтобы было понятно, что этот Печорский перед тем, как повеситься, стоял на этой табуретке. А потом опрокинул ее и повис в петле. Для пущей убедительности самоповешения я на скорую руку написал якобы предсмертную записку от его лица и сунул одним углом под серебряный портсигар, что лежал на комоде. Его мы не взяли нарочно, чтобы никто не подумал, что Печорского ограбили, а значит, возможно, и убили…
— Выходит, вы написали якобы предсмертную записку уже после того, как задушили Печорского? — изрек майор Щелкунов.
— Именно так и было, гражданин начальник, — промолвил фармазон-мокрушник Степан Калинин. — После того как… случился этот несчастный случай, — добавил он. — Да если бы не она, начальник, я бы к этому Печорскому и за версту не подошел бы!
— Вот гад! Вот гад! — снова не сдержалась Галина. — А кто у меня просил добыть какой-нибудь документ, написанный Печорским и подписанный им? Чтобы увидеть почерк Модеста и подделать его. Не ты ли? — воскликнула Галина, испепеляя взглядом Калину. — Да не верьте ему, гражданин начальник, — перевела взор на Виталия Викторовича Селиверстова. — Загодя он эту записку написал. Заранее знал, что убивать идет. Я видела, как он тренировался писать почерком Печорского. И еще видела, — Галина с каким-то пылающим торжеством посмотрела в глаза Калины, — как он эту записку из кармана вытащил и на комод
