годитесь что для постельных дел! Так и будешь всю жизнь на коленях перед такими, как она, ползать! Иди, подай рапорт начальству, чтоб гнали тебя в шею, не выйдет из тебя офицера! Иди! Прочь! Трус! Трус!! Трус!!!
На них уже стали оборачиваться от соседних столиков, и Николай вскочил, быстрым шагом зашагал в сторону корпуса. За спиной еще какое-то время слышались всхлипы, но он свернул за угол, и они затихли.
Зина открыла глаза, тут же довольно прищурилась на полуденное солнце и осторожно потянулась – рядом спал Костя, трогательно засунув под щеку сложенные ладони. Вставать никуда было не нужно – Маршалу по случаю ранения на службе предоставили трехнедельный отпуск, из которого только подходила к концу первая неделя. Поначалу он предложил Зине уехать в Ялту, но та заявила, что хочет провести этот отпуск дома вдвоем, а по курортам без кольца на пальце она ездить не готова. Когда же Константин Павлович опять начал, путаясь и спотыкаясь на словах, говорить о свадьбе, Зина категорично заявила, что либо дождется отрепетированного предложения, либо сама его сделает тогда, когда окончательно поймет, что жених в этом смысле абсолютно бесперспективен.
Она видела, что Костя огорчился от такой оценки, но очень обрадовался тому, что Зина назвала его квартиру домом, тут же пригнал ломовика по ее адресу, сам помогал таскать коробки с платьями и шляпками, временами морщась от боли в боку, и после с милой тревогой следил за тем, как в шкафу его вещи теснятся под натиском шелка, атласа, гипюра и оборок, а ванная комната наполняется флаконами, баночками и тюбиками.
И вот уже шесть дней они просыпались ближе к полудню, завтракали доставленной от Андреева сдобой с обязательным чтением Константином Павловичем вслух утренних газет – готовить Зине Маршал категорически запретил, ибо отпуск! Ближе к вечеру случались прогулки в Михайловском саду с обязательным выпиванием крюшона – ну чем тебе не Кисловодск, а после обедали вдвоем доставленными из «Донона» изысками и засыпали обнявшись.
О Радкевиче не вспоминали. Вернее, не говорили. В самый первый вечер после его побега, еще в больнице, Константин Павлович попытался начать разговор, думая, что придется сейчас убеждать Зину в своей правоте, но та решительно приложила палец к его губам:
– Я верю тебе. Про Отрепьева не верила, а сейчас верю. Не принимаю, но верю. И давай пока об этом не говорить. – Он согласно кивнул, откровенно радуясь такому повороту. Но тут она его еще раз удивила: – Только прошу тебя пообещать мне одну вещь. Когда вы его поймаете, я хочу с ним поговорить.
Маршал пообещал, втайне надеясь на то, что Радкевич предоставит ему шанс застрелить себя при задержании.
А Зина и правда не могла принять, что ее милый Ланцелот оказался кровавым сумасшедшим. С одной стороны, ее это ужасало, и она ненавидела его за то, что он отнял у нее ребенка. Но с другой, она видела, как изменилось после этих событий отношение к ней Константина Павловича, и хотя тот и прятал пока от нее пострадавшую коробочку с кольцом, она точно знала, что свадьбе быть и счастье теперь будет долгим, много дольше этого отпуска.
Но на седьмой день блаженной неги Зина взбунтовалась:
– Если мы и дальше будем продолжать так завтракать, я стану толстой, как корова, сама разучусь готовить, и ты так на мне и не женишься! Можешь приставить ко мне вооруженную охрану или сам ходить со мной по рынку, но уж завтраки снова буду готовить я!
С вооруженной охраной сложностей как раз не было. Учитывая повышенное внимание беглого Радкевича к обоим жильцам квартиры Маршала, Филиппов распорядился установить круглосуточный пост у дома на Мойке, и теперь в пролетке напротив арки постоянно сидели двое сотрудников «летучего», сменяясь по часам. Во время прогулок по саду один из охранников оставался на посту у входа, а второй следовал на почтительном, но легко преодолимом отдалении от гуляющей пары.
Константин Павлович перегнулся через подоконник, по-разбойничьи свистнул и приглашающе махнул рукой задранной голове в сером котелке. А десять минут спустя Зина с корзинкой стояла у экипажа и отдавала распоряжения улыбающемуся Маршалу:
– Я вернусь часа через два. Нечего бездельничать, пока меня нет. Я хочу миндальных эклеров из «Квисисаны». И у нас дома нет цветов, хотя мы уже неделю как затворничаем! Так что немедленно отправляйся исправлять это безобразие.
Взяв под козырек и получив в благодарность поцелуй, Маршал протянул руку. Зина, опираясь на нее и придерживая юбку, царской поступью взошла в коляску и укатила, а Константин Павлович не спеша направился к Пассажу.
* * *
В полумраке буфетной залы «Квисисаны» был только старый знакомый Константина Павловича – Санька Груздь. Он тихонечко что-то насвистывал себе под нос и тер полосатым полотенцем хрустальную стопку, не прервавшись даже на звон дверного колокольчика – лишь поднял голову на звук и коротко мотнул патлатой башкой – не узнал.
Маршал подошел к стойке, бросил на глянцевую от постоянного протирания поверхность шляпу:
– Налей-ка мне, Александр, воды абрикосовой. Холодной.
Санька присмотрелся к посетителю и расплылся в улыбке:
– Сей секунд, ваше благородие. Опять кого-то любопытствуете или так, попить с жары заглянули?
Маршал отставил пустой стакан, промокнул губы платком:
– Так, попить. И пирожных купить. Но коль спросил…
Константин Павлович вытащил из кармана переснятый портрет Радкевича, сделанный полицейским рисовальщиком, положил на стойку и развернул к Саньке:
– Я его как-то видел у вас. Часто бывал? На днях не заглядывал?
Буфетчик пожал плечами:
– Бывал бы часто, я б запомнил. А этого не признаю. Видать, залетный какой. Вам каких сладостей?
Выяснилось, что миндальных эклеров пока нет.
– Приготовляются еще. Обычно часам к двум бывают готовы.
Константин Павлович протянул Саньке визитку:
– Отправьте сюда.
Тот с готовностью кивнул, указал на сложенные аккуратной стопочкой открытки:
– Не желаете приложить? Многие барышни обожают, когда им к конфектам да пирожным стихи или песенки на карточках цитируют. – Маршал представил, как Зина хохочет, читая подобное послание, и мотнул головой, протянул Груздю купюру. – Тут вот еще чего, господин полицейский. – Санька почему-то понизил голос и заговорщицки перегнулся через столешницу: – Тут наша поэтесса вами дюже сильно интересовалась. Просила передать, когда вы зайдете.
Он протянул Маршалу маленький конверт.
– Когда? Не «если»? – усмехнулся Константин Павлович, но послание взял, раскрыл – внутри был вложен поясной фотопортрет самой госпожи Серебряной в сценическом наряде с пером в волосах, а на обороте мелким, порывистым почерком была написана только одна фраза: «Приходите, я написала
