Возвращался почти в сумерках. Хорошо, что луна светила в полную мощь, а улица очищена от снега, продираться сквозь сугробы не пришлось, поэтому дошел быстро. Что там Нюшка приготовила на ужин? Она говорила, но я забыл. Или попросту прослушал. Ладно, разберемся.
Подошел к собственному дому, собрался открыть калитку и услышал, что во дворе раздаются чьи-то голоса. Один показался знакомым. Невольно остановился, прислушался.
— Так здесь подождем, зачем в дом вламываться?
Точно, знакомый голос. Я его сегодня слышал, во время процесса. Но второй голос — грубый, был незнакомым. И обладатель этого голоса не желал торчать во дворе.
— Поручик, мы здесь неизвестно сколько простоим. Я не хочу из-за вашего судейского жопу морозить. — Стукнув кулаком в дверь, прорычал: — Открывай дверь, сучка! Кому сказано⁈
В ответ прозвучало что-то «бур-бур», потому что отвечали из-за двери. И что, Нюшка домой не ушла? Ей же велено было — как только стукнет семь часов вечера, шлепать в Борок.
— Тебе сколько можно говорить…?
В конце фразы прозвучало нецензурное слово, которое не стоит произносить в присутствии детей, особенно девочек.
Кто это там такой борзый? И кому он приказывает?
Осторожно открыв калитку (она у нас смазана, не скрипит), вошел во двор, оценил диспозицию. Около двери стояло трое мужчин. Лунный свет не слишком-то яркий, но рассмотреть можно. Все трое в офицерских шинелях, только без сабель. Постоял, присматриваясь. Ба, то-то мне голос показался знакомым. Поручик Сомов собственной персоной. А с ним «группа поддержки». В полутьме погоны не могу рассмотреть, но явно, что обер-офицеры. Один — коренастый, опять стукнул кулаком в дверь.
— Открывай! — проорал он.
— Головой постучите, надежнее будет, — посоветовал я, подойдя поближе.
Услышав мой голос, вся троица повернулась ко мне. Вот теперь сумел рассмотреть, что приятели Сомова — оба поручики. Впрочем, какая разница?
— О, вот и сам господин Чернавский, — издевательски воскликнул Сомов.
— То, что я Чернавский, я и сам знаю, — довольно вежливо отозвался я. — А вот кто ко мне на ночь глядя пришел, понять не могу. А главное — зачем? Вот, лично вас, Сомов, я не звал. Если что-то нужно — пожалуйста, в Окружной суд. И вас, господа, это тоже касается.
Коренастый поручик, улыбнувшись во всю пасть, демонстративно ударил кулаком в собственную ладонь.
— Мы, господин следователь, решили вас немного поучить, — сообщил коренастый. Добавил со значением: — Всякая судейская братия, которая на российских офицеров гнусность возводит, должна быть наказана! А коли по закону дуэли запрещены, так мы по старинке, кулачками.
— Вздуем мы вас, — гордо сообщил третий — длинный и какой-то нескладный, стоявший дальше всех.
Если честно, я немножечко обалдел. Нет, я все понимаю. И то, что среди господ офицеров, вполне возможно, бывали не только благородные распри, заканчивающиеся поединками, но и банальное мордобитие. Но чтобы сразу три офицера явились к гражданскому чиновнику с намерением ему накостылять? Трое на одного? Как-то не слишком благородно. Но с другой стороны, это я сам виноват. Ведь это я сам очень неблагородно пригрозил Сомову поленом. А поручик, стало быть, решил вести себя в соответствии с моими правилами? Прихватил с собой друзей и отправился на разборки. Похвально, конечно, но драться мне не хотелось.
— Говорите, вздуть меня собираетесь? — задумчиво переспросил я. — А где же медведь?
— Какой медведь? — слегка опешил коренастый.
— А вы, голубчик, роман графа Толстого не читали? — хмыкнул я и, как можно любезнее, пояснил: — Роман называется «Война и мир». Том, не то первый, не то второй. И там повествуется, как пьяные офицеры привязали к квартальному надзирателю медведя и пустили их по Мойке, на льдине.
— Вы нам зубы не заговаривайте, — презрительно усмехнулся Сомов.
— Да я вам зубы не заговариваю, — вздохнул я. — Я к тому, что времена были другие. Все с рук сходило. Привязали офицеры квартального надзирателя– кстати, представителя правоохранительных органов к медведю, отделались легким испугом. Кого-то в рядовые разжаловали, кого-то выслали. А вот вы, господа, изволили сказать, что собираетесь меня вздуть… И вздуть за то, что я свои обязанности выполнял. А это уже подпадает под действие указа государя императора от 9 августа 1878 года. Нападение на должностное лицо, исполнявшее свои обязанности…
— А вы нас указами не стращайте, — перебил меня Сомов.— Вы имеете дело с офицерами. Это вам не вашу гимназисточку дрюкать…
Эх, Сомов, лучше бы ты этого не говорил.
Известно, что драка только в кино длится долго, а в реальной жизни счет идет на секунды. Прямой удар в переносицу откинул коренастого назад. Он бы вообще упал, если бы сзади не стоял Сомов, послуживший буфером. Но и сынок покойного Предводителя дворянства, получив в челюсть, ухнул на утоптанный снег.
Между мной и долговязым оказалось два тела, а оставшийся на ногах офицерик нервно сунул руку в карман и вытащил револьвер. Ах ты сволочь такая!
И ведь не успеваю! Но тут раздался визг Нюшки, какой-то шум — а вслед за этим — истошный крик долговязого, потом выстрел.
Не думая — чего это он верещит, наступил на кого-то из поверженных, сблизился с долговязым и нанес апперкот в подбородок.
Нокаут. Можно и счет не вести — не встанет.
Откинув ногой револьвер, подскочил к девчонке. Взяв за плечи, посмотрел на лицо, на грудь. Кажется, крови не видно. Спросил:
— Ань, ты порядке? Не ранило?
— Не-а, — ошалело ответила маленькая кухарка. — Испугалась и руку немного ошпарила.
Руку ошпарила? Неужели пулей задело?
— Показывай, где зацепило? — обеспокоенно спросил я, хватая девчонку за обе руки. Темно, ни черта не видно. — Где кровь?
— Да я говорю — ошпарила!
Только сейчас заметил, что около ног кухарки валяется самовар. Тот, что именуется «эгоистом». А я-то не понял — с чего это долговязый заверещал?
Прижав девчонку к себя, вздохнул:
— Анька, подруга ты моя боевая, хоть и маленькая. Ты что, офицера кипятком окатила?
— Ага. Я воду-то для вас вскипятила, думала, горяченького попьете. Жаль, маленький самовар, но мне большой-то не утащить.
Ну, Нюшка… Она же мне жизнь спасла.
— Давай-ка я холодненького приложу, — сказал я, собирая в горсть снег.
Ничего, не так все и страшно. Теперь нужно полицию звать.
Но не понадобилось. Полиция сама явилась.
Калитка с грохотом отворилась, во двор влетел младший городовой Савушкин. Следом фельдфебель Егорушкин.
— Мы тут рядышком шли. Слышим, стреляют, — выдохнул Фрол.
— Мать честная! — почесал затылок младший городовой. — В покойницкую везти, али как?
Чего сразу в покойницкую-то? Еще сказали бы — в прорубь. Может, живы еще? Присмотревшись, узрел, что вся троица подает признаки жизни.
— Идите за санями, доктора поднимайте. И за исправником кого-нибудь отправьте.
Глава двадцать вторая
Соломоново решение
После неприятного инцидента прошла неделя. За это время я успел два раза поцеловаться с Леночкой (матушка и тетушка отвлеклись), спел будущим родственницам еще одну песню из моего времени — на сей раз «Улетели листья с тополей» на стихи Николая Рубцова. Пока Ксения Глебовна и Анна Николаевна вытирали слезы, мы успели еще раз поцеловаться. Кажется, родственницы даже и углядели, но меня на сей раз не выгнали. Но это из важных дел…
А из рутинных, ничего интересного. Довел до ума бумаги в деле по обвинению в преднамеренном убийстве крестьянской вдовы Дарьи Ларионовой. Еще поругался с Нюшкой. Леночка, по моей просьбе, нашла «маленькой шоколаднице» репетитора по арифметике и русскому языку (договорилась с одной из гимназисток шестого класса), а моя «мелкая шоколадница» уперлась — мол, у ней самой лишних денег нет, а тратить чужие не стоит. Обозвал ее Масяней, так обиделась… Или сделала вид, что обиделась. Потом долго приставала — кто такая Масяня?
