Петроград уже год находился в прифронтовой полосе: на улицах усилилось патрулирование, а выехать из него в ночное время было практически невозможно, разве что по специальному разрешению.
– И что, их не задержали на заставе? – невольно удивился Селиверстов.
Дело с ограблением норвежского посольства ему с самого начала показалось довольно непростым, и вот теперь оно все более запутывалось, дополнялось неприятными и малопонятными деталями.
– Нет… Старший-то ихний показал какой-то документ часовому, вот машину и пропустили. Шлагбаум поднялся, и машина проехала, – как-то буднично сообщил мужчина. – Мне даже показалось, что он вытянулся перед ним, как перед большим начальством.
– Вы его хорошо рассмотрели?
– Кого?
– Того, старшего.
– А как же! Сначала смотрел, когда они в мусор бумажки бросали, а потом глядел, когда они у заставы остановились. Мой-то дом как раз в той стороне будет. Я мимо них проходил…
– Расскажите подробнее, как он выглядел?
Задумавшись на секунду, Петр Иванович заговорил:
– Молодой, лет тридцать… Высокий такой…
– А какое лицо? Худой? Толстый? – торопил Селиверстов.
– Худой.
– Он был с усами, с бородой?
– Нет. Гладко выбрит. Это точно!
– Как одет? Да не тяните же вы! Мне клещами, что ли, из вас слова тянуть?
– Сразу оно как-то и не припомнишь, – малость замялся Петр Иванович. – Помню, что куртка на нем кожаная была. Ботинки черные, обмотки тоже черные.
– Во что он был одет? – торопил сыскарь.
– Рубаха была темного цвета, – приободрился свидетель. – Это я точно помню.
– Ладно, хорошо… Он без шапки был? Или все-таки что-то было? Папаха? Фуражка?
– Папаха на нем была, серая, барашковая. А из-под нее черные вьющиеся волосы вылезали.
Селиверстов едва кивнул: это уже кое-что.
– Та-ак… Значит, они сначала выгрузили из экипажа чемоданы и сложили их в грузовик…
– Точно так. Только лишнее они выбросили.
– Куда же это они выбросили? – нахмурился сыскарь. Медлительный свидетель его раздражал.
– Там ведь мусорка была. Я ведь уже говорил… – удивленно протянул свидетель. – Некоторые чемоданы они открывали, просматривали, а потом на свалку сбрасывали. А этот высокий в серой папахе подошел к бумагам и зажигалочкой подпалил. Зажигалка у него знатная, трофейная. «Лимонка» французская, я ее сразу узнал, она яйцеобразная, рифленая с большими насечками. Ее бросать хорошо, в руке она хорошо сидит… Вы там про вознаграждение писали. Подходит?
– Сейчас поедете с нами. Покажете, где это место, – поднялся сыскарь, подхватив с вешалки пальто. – А потом и о вознаграждении поговорим!
Некоторое время Евгений Карлович сидел неподвижно, пытаясь осознать произошедшее. Еще каких-то несколько дней назад он считался весьма состоятельным человеком, с оптимизмом заглядывал в будущее, полагая, что на новом месте, где-нибудь в Париже или в Лондоне, восстановит утраченные позиции и займется тем, что у него получалось лучше всего и к чему он ощущал подлинное призвание – изготовление ювелирных изделий. Большую часть талантливейшего коллектива удалось сохранить: большинство мастеров оставались с ним, меньшая часть перебралась за границу и ожидали его распоряжений, чтобы вновь заняться любимым делом. Но теперь Фаберже понимал, что мечтаниям не суждено исполниться.
Все рухнуло в одночасье. Самое скверное – быть похороненным под обломками собственных иллюзий. Теперь он нищий и мало чем отличается от горничных, убирающих комнаты его дома.
Гнетущую тишину прервал телефонный звонок. Подняв трубку, Фаберже выдавил:
– Слушаю.
– Евгений Карлович, скажите, что все это неправда! Что ограбление вашего дома – всего лишь сплетни базарных торговок! Умоляю вас! – Евгений Фаберже узнал голос Эдварда Модестовича, отдавшего ему на хранение свои ценности. – Мы тут с Константином Леонидовичем не знаем что и думать.
– Это правда, – обреченно признался Евгений Фаберже. – Нас ограбили… Вынесли все, что у меня было. В том числе драгоценности людей, доверившихся мне… В целом на сумму около восьми с половиной миллионов рублей золотом.
– Боже мой, боже мой… – простонал на том конце провода Эдвард Модестович.
– К сожалению, я не могу вам помочь или хотя бы компенсировать часть ваших потерь, потому что я сам сделался нищим… Хотите услышать утешение? Его нет. Можно ли вообще подобрать такие слова? Меня бы самого кто утешил.
– Но ведь этим делом занимается ЧК, они наверняка что-нибудь отыщут! – цеплялся Эдвард Модестович за последнюю надежду.
– Не тешьте себя иллюзиями, Эдвард Модестович. Даже если они и найдут что-то, я не уверен, что нам из этого что-нибудь перепадет. Наши ценности они отчего-то считают своей собственностью.
– Ведь Советская власть…
– Извините, мне трудно говорить… Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал. Я вам позвоню, когда появятся хоть какие-то новости. – Не дожидаясь ответа, Евгений положил трубку.
В кабинет неслышно вошла Августа Богдановна и попыталась успокоить сына:
– Ну, чего же ты, Женя. Может, все еще и образуется. Ведь нам же обещали помочь. Ищут!
Евгений Карлович обхватил ладонь матери обеими руками, притронулся к ним пересохшими губами и произнес:
– Уже ничего не будет так, как прежде… Мы разорены. Нам уже никогда не вернуть того, что мы потеряли. Нужно сохранить хотя бы крохи из того, что у нас еще имеется.
– Но у нас есть филиал в Москве, – негромко напомнила она.
– Матушка, его уже нет… Я тебе не хотел говорить, пришла телеграмма от Саши… Он сообщил, что на Московский филиал уже наложили арест. Мы не можем взять оттуда ни гроша! Ни одной броши!
– Неужели у нас ничего не осталось? – растерянно проговорила Августа Богдановна. Родившаяся в достатке и привыкшая с малолетства к роскоши, она даже не могла предположить, что может быть как-то по-другому. Будущность виделась ужасной.
– Есть только крохи… Они находятся в самых разных местах. Я сам не в курсе всего этого. Но об этом знает Отто Бауэр. Где он сейчас?
– У себя в кабинете.
Решительно поднявшись, Евгений Карлович зашагал по длинной ковровой дорожке, заглушавшей его скорый шаг.
Отто Бауэр, главный бухгалтер «Товарищества», сидел за своим столом в широком черном кресле и что-то писал на листке бумаги. Увидев вошедшего Евгения Карловича, он поднялся.
– Даже не знаю, как вас утешить. Евгений Карлович… У меня просто нет слов. Но, может, все еще образуется, делом занимается лучший сыщик Петрограда. Я наводил о нем справки…
– Я уже слышал сегодня подобные слова, очень хотелось бы верить… Хотя мы уже никогда не сумеем восстановить «Товарищество» в прежнем виде.
– Боюсь, что вы правы.
– Вы не могли бы мне сказать, чем мы располагаем на сегодняшний день? Что еще осталось?
– Как раз этим я сейчас и занимаюсь. Вы мне поручили ликвидировать дела «Товарищества» в Петрограде…
– Думаю, вам придется заняться ликвидацией и в Москве. Я получил депешу, что все наши драгоценности арестованы…
– Ах, вот как…
– Но кое-что еще имеется в личных сейфах, в закладах, в бумагах, так что вам нужно будет все это подсчитать. Как вы думаете, сколько мы еще можем наскрести?
Отто Бауэр на минуту задумался.
– Я сейчас не могу прямо так сразу сказать… Но полагаю, – полистал он толстую тетрадь, – что осталось где-то на двести пятьдесят тысяч рублей. Конечно, оставшиеся ценности трудно сравнить с теми, что увез с собой Карл Густавович, и с теми, что находились в норвежском посольстве… Но среди тех, что остались, тоже имеются весьма достойные вещи. Взять хотя бы бриллиантовую диадему, сделанную еще Михаилом Перхином…
– Да, я в курсе, – перебил его Евгений Карлович. – А вы не могли бы в целом вкратце обрисовать ситуацию?
– Извольте… Имеется около сотни золотых колец. Три десятка перстней с драгоценными камнями, несколько десятков платиновых кулонов, дюжина весьма неплохих ожерелий, много серебряных браслетов. Есть золотые монеты царской чеканки… Даже, я бы сказал, весьма-весьма! И это только то, что я держу в памяти. Но более точно могу вам сказать попозже.
– Где они находятся?
– Одни драгоценности хранятся в сейфе художественной студии. Другие в дворовых корпусах мастеров, некоторая их часть лежит в несгораемых шкафах, в банках, да и просто в частных коллекциях. Есть и такие, которые мы сдавали в аренду…
– Все эти драгоценности нужно собрать и поместить в бронированный сейф! – распорядился Евгений Карлович.
– Хорошо. Сегодня же займусь этим, – охотно отозвался бухгалтер.
– Собрать все строго по списку, не упускать из внимания ни одной вещи!
– Хорошо, Евгений Карлович.
Выехали к Московской заставе, находившейся на окраине города. Со всех сторон поднимались купеческие дома старинной постройки с огромными приусадебными участками, чей путь в бесконечность прерывали разросшиеся деревья с ветвистыми кронами. Из Петрограда уходила хорошо наезженная дорога, чей бег прерывал шлагбаум, тяжело нависший над серой утрамбованной полоской дороги.
