Следом за ней брел совсем уж древний старик. Насколько колоритно смотрелась пожилая дама, плотная, словно бочонок доброго саке, настолько эфемерным выглядел ее спутник — не человек, а газовый экран, который у жаровни ставят! Лицо его было чудовищно тощим, иссохшая кожа туго обтягивала кости черепа, суставы плеч, локтей и колен, казалось, вот-вот прорвут ткань унылого кимоно. Кадзэ даже поежился — кошмар какой-то, не человек — скелет ходячий, пришелец с того света.
Завершал занятное шествие последний участник — юноша лет пятнадцати-шестнадцати с милым открытым лицом. На спине юноша тащил тяжеленную плетеную корзину, для удобства снабженную двумя кожаными лямками, обтянутыми мягкой тканью. Из корзины, явно перегруженной, торчали на всеобщее обозрение ручки многообразных котелков.
Войдя, странноватая троица тотчас же обосновалась в дальнем углу общей залы. Повинуясь законам вежливости, Кадзэ сел по-другому, дабы не оскорбить незнакомцев прямым взглядом. При иных обстоятельствах это нормальное проявление благовоспитанности автоматически воздвигло бы меж ним и его соседями по комнате невидимую стену. Каждый спокойно продолжал бы заниматься своими делами, не замечая другого, словно и не сидят они в одном помещении. Но энергичная престарелая дама, похоже, не такова была, чтоб замечать какие-то там невидимые стены, воздвигнутые вокруг нее традиционными законами японской любезности. Еще чего не хватало!
Она решительным шепотом приказала старику и юноше сидеть в уголке и помалкивать, сама же преспокойно прошествовала через всю залу и, подойдя к Кадзэ, хлопнула его по плечу. Запросто прикоснуться к незнакомцу?! Грубость невообразимая, Кадзэ даже не понял, как реагировать на подобное хамство. Может, плюнуть на все и обращаться со старой грубиянкой с почтительностью, какую и должен выказывать мужчина пожилой женщине достойного происхождения? А может, наоборот, — взять да и повернуться к ней спиной, словно и не заметил столь невоспитанной попытки завязать знакомство? Но — нет. Все-таки Кадзэ с детства учили — к детям следует проявлять снисходительность, а к старикам — почтение. Хлопать незнакомых людей по плечу, конечно, неприемлемо, но обращаться со стариками необходимо со всем возможным уважением.
— Слушаю вас, госпожа бабушка, — сказал Кадзэ, употребив нейтрально-вежливое обращение к женщине зрелых лет.
— Вы здесь единственный постоялец, господин воин? — без обиняков спросила старуха.
Кадзэ позволил себе пожать плечами:
— Понятия не имею, госпожа.
— А купца вы, случайно, здесь не видели? — расспрашивала старуха настойчиво.
— Нет, госпожа. Здесь, на постоялом дворе, не видел.
— Увидите купца — соблаговолите сообщить об этом мне, — приказала старуха.
— Вообще купца? Любого?
— Нет, конечно же, не любого. Тот купец, которого разыскиваем мы, предпочитает обычно путешествовать по дороге Токайдо. Но никогда не знаешь наверняка, под каким камнем искать ядовитую гадину! Мы ныне именно к дороге Токайдо путь и держим — может, там удастся все-таки найти мерзавца. Нам официально дозволено свершить долг кровной мести. Подали письменное прошение в канцелярию нового правительства Токугава и получили разрешение. Теперь вот странствуем в поисках некоего купца, дабы заставить его собственной кровью смыть нанесенную нам обиду. Возмездие неотвратимо!
— Да, госпожа бабушка, я вижу: за поясом у вас — два весьма основательных орудия справедливого отмщения. Не завидую тому, на кого они обрушатся.
— Вы полагаете, я собираюсь исполнить свой долг в одиночку?! — Глаза старухи гордо сверкнули. — Нет, со мной путешествуют верный слуга, — кивком она указала в сторону тощего старика в углу, — и один из многих моих внуков.
Снова кивок, на сей раз — в сторону паренька с корзиной.
— Ну, тогда уж злокозненному купцу тем более есть чего страшиться. Ни кара небес, ни людское возмездие его не минуют.
Престарелая дама сурово кивнула. Похоже, иронии, прозвучавшей в словах Кадзэ о высоких боевых качествах троицы мстителей, она не уловила. Но вообще официально дозволенная кровная месть поводом для смеха не была. Совсем не была. В данном случае означало это вот что: забавные трое путников действительно получили от властей бумагу, подтверждающую ее право преследовать и убить кого-то, кто оскорбил честь их семьи. Впрочем, подробностей Кадзэ разузнать не успел: в залу вбежала служанка, за ней же плелся и сам хозяин постоялого двора. Внимание старухи, разумеется, немедленно переключилось на злосчастного трактирщика.
Хозяин еле рот успел открыть и пролепетать какое-то подобие почтительного приветствия — и на него обрушилась буря. Гневно рыча, престарелая дама принялась обвинять беднягу во всех мыслимых и немыслимых грехах. Заведение его — грязная дыра, прислуга — наглая и ленивая, и вообще непонятно, как у него еще наглости хватает требовать хоть сэн[30] с каждого из порядочных путешественников — благородной дамы и ее спутников, привыкших, кстати сказать, к помещениям и обслуживанию совершенно другого уровня!
Обалдевший от такого напора хозяин только и мог, что непрестанно бить поклоны да время от времени пытаться вставить хоть словечко в столь бесконечный поток суровых обвинений, да какое там! В полном отчаянии он послал Кадзэ молящий взор, надеясь, видимо, что самурай окажет некую помощь и призовет наглую старуху к порядку. Кадзэ, умирая в душе от хохота (уж больно занятная сценка перед глазами его разыгрывалась, хоть сейчас в пьеску вставляй), покачал сокрушенно головой, но в перепалку предпочел не ввязываться — упаси боги мужчину спорить с женщиной, а уж с такой — подавно.
В итоге доведенный до отчаяния хозяин завопил, что за счастье почтет принять у себя благородную даму и ее спутников всего лишь за два сэна — а обычно ночлег на троих у него стоит и вовсе пять! Старуха на то раздраженно фыркнула: делать нечего, придется уж ей нелюбезно воспользоваться плодами столь невообразимой щедрости и преклонить голову под, несомненно, дырявым кровом гостиницы. Но два сэна — все равно цена несусветная, внук и слуга ее преотлично и под открытым небом переночуют. И говоря по чести, хозяин сам бы постояльцам должен приплачивать, чтоб они только согласились почтить своим присутствием сей гнусный клоповник!
Тут хозяин, измученный до состояния полной прострации, счел за лучшее попросту удрать, а служанка пусть как умеет, так сама и разбирается с чудовищами во образе посетителей!
Кадзэ с наслаждением досмотрел спектакль до конца, однако ж заканчивать свой обед предпочел молча, не вступая более с новоприбывшей троицей ни в какие разговоры, ровно и не сидел с ними в одной зале. Впрочем, старуха и двое остальных и меж собой-то не слишком много разговаривали — жадно поглощали поданную служанкой еду. Кадзэ разрывался от любопытства — кому же собирается мстить эта нелепая троица? Тем более у женщины на лбу такая повязка — дело явно серьезное! Но разумом он все же понимал: хватит, достаточно уже пообщался с наглой старой стервой, ни к чему продолжать знакомство, расспрашивая ее об имени обидчика и характере нанесенного им оскорбления.
Доесть в тишине, впрочем, Кадзэ так и не довелось. Кланяясь на ходу, прислужница ввела в общую залу очередного гостя. Они еще через порог переступить не успели — а Кадзэ уж вскочил на ноги, хватаясь за рукоять меча.
— Вы?! — В голосе нового постояльца звучали изумление и гнев.
Перепуганная служаночка резво, точно крольчонок, отпрыгнула назад. Троица в углу подняла глаза от мисок и с любопытством уставилась на происходящее. Кадзэ же просто невозмутимо склонил голову.
Молоденький задира-самурай, над которым Кадзэ так зло подшутил на островке, тоже схватился за рукоять меча.
— Имею честь вызвать вас на немедленный поединок, и на сей раз попрошу обойтись без трюков типа «меча, меча не имеющего»! — прошипел он зло.
Несколько секунд Кадзэ смотрел в бешеные глаза юноши. Потом заговорил:
— Не знаю, как и вымолить у вас прощение за свою нелепую и глупую шутку. Характер у меня такой невозможный — люблю розыгрыши. — Он опустился на одно колено: точь-в-точь — простой солдат, отдающий донесение военачальнику. — Нижайше прошу вас простить мне эту обиду!
— Да вы не просто мерзавец, а еще, оказывается, и трус? — хмыкнул молодой самурай.
Кадзэ не ответил на оскорбление. Так и оставался в коленопреклоненной позе просителя.
— Нет, — упрямо настаивал юноша. — Извинений ваших я не принимаю. Я настаиваю — давайте немедленно сразимся. Выходкой своей вы оскорбили не только лично меня, но и всю славную школу меча Ягию. Обида столь великая может быть смыта лишь кровью, пролитой во время честного поединка!
— Пусть так, — Кадзэ поднялся, — но соизвольте хотя бы согласиться сражаться не на боевых мечах, а на деревянных, тренировочных. Ведь суть поединка в том, что вы хотите продемонстрировать мне свое высокое мастерство во владении мечом? К чему же использовать боевое оружие?
