Случайно его взгляд упал на испуганное лицо Лаурьена. Тот смотрел на него, как будто моля о прощении. На такое Ломбарди не рассчитывал. Да и с чего бы? Против теней духа ему все равно не вооружиться, а как раз они-то и собирались стать его злым гением.
Один из студентов, деливший спальню с Лаурьеном, неожиданно поднял вверх палец. Ему тоже бросилось в глаза кое-что, о чем он хотел бы поведать собравшимся. Возможно, он просто решил доставить удовольствие де Сверте, потому что чем больше имен оказывалось у того списке, тем с большим удовольствием он поглаживал свою маленькую бородку.
— Лаурьен разговаривает во сне, — заявил студент.
Де Сверте поднял глаза от своих бумаг, только что украшенных еще одним именем.
— Ага, значит, он разговаривает во сне? И что же он рассказывает? Есть что-то серьезное, о чем стоило бы поведать нашему собранию?
Ломбарди смотрел на Лаурьена, который, застыв от испуга, перестал понимать, на каком он свете.
— Он говорит про… про монахинь. Про монахинь на алтаре. О связанных монахинях. И о священнике…
Студент понизил голос, как будто не мог назвать словами то ужасное, о чем пытался сообщить:
— А еще он говорил про Ломбарди. Я не все разобрал, но он говорил про монахинь, которые связанными лежали на алтаре.
Де Сверте, окончательно взбодрившийся, наклонился вперед:
— А другие тоже это слышали? Я думаю, если он говорил громко и отчетливо, значит, остальные тоже не могли не услышать.
Робко поднялись три руки. Здесь полагалось проявлять солидарность с соседом. Да, они все слышали, как он бормочет во сне. Что он бормотал про связанных монахинь на алтаре? Чем они там занимались?
— Сны, — тихо произнес де Сверте, задумчиво крутя перо, — есть тени души. Кто посылает нам сны? Бог? Дьявол? В древние времена сны считались пророчествами, но сегодня?.. Не являются ли они ночным отражением нашей дневной жизни?
Его взгляд медленно переместился на Лаурьена, который теперь растерянно смотрел на него.
— Так откуда же у тебя такие сны? С чего это ты вдруг рассказываешь по ночам подобные ужасы?
— Не знаю, — выдавил из себя Лаурьен.
— С тобой такое было, так ведь?
— Нет!
Этот отчаянный вопль пронзил Ломбарди насквозь.
— А что думаете вы, господин магистр? — карлик повернулся к Брозиусу. — Как вы полагаете, в данном случае речь идет о видимости или о том, что было на самом деле? Как бы вы поступили на моем месте?
Брозиус добродушно посмотрел на карлика, он сохранял невозмутимость, как будто все только что рассказанное студентом не играет ровным счетом никакой роли. Ну, как если бы Лаурьену приснилась огромная бочка пива.
— О, однажды я видел во сне зверя с пятью ногами и хвостом длиной восемьдесят футов, он был покрыт шерстью и с удовольствием плавал в море. Как вы думаете, уважаемый приор, в данном случае речь тоже шла о том, что было на самом деле?
— Конечно нет, — презрительно проворчал каноник. — Но это совсем не значит, что такого зверя не может быть вообще. Скажем, теоретически.
— Безусловно, — с улыбкой возразил Брозиус. — Идея подобного зверя вполне возможна, так что мыслится, что такой зверь где-то в мире и существует. Но лично я никогда его не видел, он мне просто приснился. Мне кажется, у нашего юного друга множество диких фантазий, если вы понимаете, что я имею в виду. Молодой человек должен научиться держать их под контролем, и я полагаю, что сон как таковой — прекрасная для этого возможность.
Де Сверте скорчил кислую физиономию:
— Давайте на том и остановимся, — проворчал он и поспешил закончить собрание. Он почувствовал, что Лаурьен и Ломбарди обмениваются за его спиной взглядами, и резко обернулся. Да, они смотрели друг на друга с таким облегчением, что он убедился в своей правоте. Этот сон не являлся результатом диких фантазий, его основой послужила та ужасная история, о которой он уже давно знал.
Штайнер встал, вышел, не попрощавшись, и отправился к канцлеру.
Они решили сматывать удочки. Дом уже не казался им достаточно надежным. Хота они и вели себя крайне осторожно, все равно в Кёльне про них ходило очень много слухов.
Ломбарди обрадовался этой новости. Он пришел рассказать, что студент тяжело заболел и уехал из города. Ему дали выпить. Сладкого вина, украденного в гавани или купленного у таможенника. Они праздновали свой отъезд; где-то возле Лимбурга найден заброшенный монастырь. Рядом с Найдхардом восседала Береника, его женщина, с которой Ломбарди познакомился еще в те времена. «Слишком высокородное имя для такой вшивой бабенки», — подумал он, хота манеры Береники даже нравились мужчинам.
Этой безлунной ночью они отправятся в путь. Охраннику у восточных ворот обещана куча денег, чтобы он их выпустил. Но пока еще они были здесь, сидели у огня и получали чисто языческое удовольствие, накачивая Ломбарди хорошим вином. К нему на колени села рыжеволосая Береника с карими глазами, в обтягивающем бедра одеянии, которое трудно было назвать платьем. Теперь, когда он знал, что они уходят, и когда избежал неприятностей благодаря Брозиусу — пусть за это Бог обеспечит ему теплое местечко на небесах, — ему было хорошо. Он так возбудился, что даже не заметил, как вино развязало ему язык и руки, принявшиеся теребить пояс Береники. Они подсунули ему какое-то дьявольское зелье, имеющее привкус сладких ягод, оно проникало в кровь так же быстро, как дьявол в бедную душу. Через полчаса у него отяжелели ноги.
— Завтра меня здесь уже не будет, — проворковала ему в ухо Береника. — Через пару часов мы отправляемся в путь. Как ты думаешь…
Он хотел знать, что они сделали с Домицианом. Они могли сколько угодно уверять, что невиновны, он бы не поверил им никогда в жизни.
— Скажи мне, ты же знаешь. Вы все здесь знаете. Я ведь не могу вас выдать, вы же слуги дьявола, особенно ты… ты настоящая дьяволица.
В углу валялся соломенный тюфяк, покрытый шкурами; она затащила его туда и накрыла своим телом.
— Ты хочешь знать? На самом деле ничего интересного. Он подсматривал за нами, потом подошел, решив присоединиться. Он был пьян, боже, как он был пьян, Найдхарду не составило никакого труда…
«Меня вы тоже напоили, мне нужно домой. Вы все убийцы», — крутилось у него в голове. Его тело сдавили горы плоти — господи, до чего же она тяжелая! Она хихикала и стонала, пытаясь привести его в известное состояние. Он с трудом освободился.
— Я не хочу больше вас видеть, никогда в жизни, — с трудом выговорил он и, покачиваясь, встал. Они, хоть и с недовольными ухмылками, позволили ему уйти.
В схолариум он шел мимо сенного рынка. В окне Софи было темно. Странно, к дому кралась какая-то фигура в развевающемся плаще. Остановилась и явно посмотрела на то же самое окно. Ломбарди не мог разглядеть как следует, но ему показалось, что под плащом он заметил сутану, а на голове — тонзуру, окруженную пучками непокорных волос. Он подошел ближе.
— Кто здесь живет?
Человек вздрогнул и уставился на него:
— Вы кто?
Ломбарди улыбнулся:
— Вы любовник вдовы? Ведь мы наверняка имеем в виду одно и то же окно.
— Упаси Боже, — пробормотал монах, изучая плащ Ломбарди. — Ведь вы магистр факультета. Значит, вам все известно?
— О чем?
— Неслыханная история. Случай для факультетского суда. Женщина проникла на факультет под чужим именем. Но ведь когда-нибудь должна же она вернуться, если, конечно, еще жива…
Сначала Ломбарди ничего не понял. Что он несет? Какая женщина проникла на факультет? И вдруг до него дошло. Он тут же вспомнил разговор с Софи. О чем она тогда спросила? Нет ли у женщины возможности учиться на факультете…
У него с глаз как пелена спала: Софи и студент — один и тот же человек! Именно ее лицо он постоянно видел перед собой во время лекций. Студент, выходивший через заднюю дверь, — это она сама и была!
— Вы из суда? Что вы с ней сделаете, если она вернется?
— Меня послал канцлер. Что он собирается делать, если она вернется, мне неизвестно. Знаю только, что это надругательство над Господом. Надо же, устроиться на факультет… в мужском платье… Нехорошее это дело.
Итак, человек оказался шпионом факультета, у которого везде свои глаза и уши. Этот шпион даже хуже, чем притаившаяся перед мышиной норой кошка. Он будет караулить здесь день и ночь, дрожа от холода, только чтобы заполучить для своего канцлера эту заслуживавшую проклятие женщину и заковать ее в цепи.
— Тогда желаю вам приятной ночи, брат, — пробормотал Ломбарди и оставил собеседника в одиночестве.
Де Сверте работал со всем, что щедро предоставила ему природа. Здесь были ртуть, сера, фосфор, калий, кремний плюс разные кислоты, соли и некоторые соединения, способные взаимодействовать с элементами. Для работы у него имелись тигли и горшки, некоторые уже насквозь прожженные, они лежали на небольшом возвышении в углу, потому что де Сверте не хотел ничего выкидывать, чтобы не подвергать себя опасности. Его могла выдать малейшая оплошность. От этого дома луга простирались чуть ли не до церкви Святого Гереона, рядом с которой была мрачная дыра, где собирались люди вроде него, когда судьи и церковные законники считали это целесообразным. Магия являлась чем-то двойственным даже для тех, кто должен был участвовать в связанных с нею судебных заседаниях. Потому что, с одной стороны, оккультизм считался чрезвычайно серьезной наукой, которой занимались именитые ученые, но, с другой стороны, он очень быстро подпадал под подозрение, потому что был сопряжен с черной магией. Границы были весьма зыбкими. Курия запретила своим овечкам заниматься алхимическим колдовством, но ее не больно-то послушались, хотя большинство алхимиков являлись детьми церкви.
