Казалось, холода пытались в последний раз заявить о себе, прежде чем в лесах и на лугах весна наконец-то заявит о своих правах. С неба, словно лебяжий пух, сыпались снежные хлопья, с севера задувал ледяной ветер, и на кустах замерзали первые робкие почки. Снова стали расти сосульки, острыми мечами свисавшие с городских колоколен.
По дорогам к воротам Мюнхена пробивались сквозь непогоду одинокие повозки и кареты. Лишь один человек шел в противоположном направлении. На нем был теплый плащ, голова замотана в платок, чтобы защититься от ветра. Он горбился и насвистывал простенькую мелодию, детскую песенку.
Резво всадник скачет. Упадет – заплачет. Упадет в канаву, вранам на расправу.
Охотник любил холод и вьюгу. Когда льдинки хлестали по лицу, в груди хоть на какое-то время угасал внутренний жар и он мог спокойно поразмыслить. А поразмыслить было необходимо. Они преследовали его по пятам! Сколько времени им потребуется, чтобы составить воедино все части мозаики? Скоро ли он сам превратится в добычу?
Охотник стиснул зубы. Из груди вырвался тихий стон, но ветер тут же унес его прочь. Да, он ошибался. Принимал поспешные решения, проявил излишнее рвение. С другой стороны, что ему оставалось делать, если долг призывал его? Времена изменились, их становилось все больше. Они были повсюду! Столько еще предстояло сделать… Почему никто не видел, что все они на краю бездны? Неужели все ослепли?
Ветер взвыл, словно дикий зверь, и сорвал платок с головы охотника. Он подхватил его, снова повязал вокруг головы и двинулся дальше. Чуть в стороне, заметный издалека, стоял одинокий холм. С дороги к нему вела узкая тропа. Сквозь снежную завесу были видны несколько столбов, к одному из них приковано большое колесо. Вороны кружили над останками трупа, привязанного к колесу несколько месяцев назад. Иссохшие конечности были продеты сквозь спицы, словно здесь поработал сам дьявол. Череп лежал на земле.
Рядом стояла виселица. Там тоже болтался труп, но сохранился он куда лучше, чем колесованный. Это был Вайсгербер, несколько раз пойманный на воровстве. Михаэль Дайблер лично повесил его недели три тому назад. Бедняга так и будет висеть там, пока кости не рассыплются сами собой, – в назидание всем другим ворам.
Благодаря холоду труп оставался в хорошем состоянии. Вороны только выклевали ему глаза и ободрали мягкие части лица. Кожу и одежду покрывал белый иней, рот был раскрыт в беззвучном крике. Подобно большому маятнику, окоченевшее тело покачивалось на ветру.
Вправо-влево, вправо-влево…
Это непрестанное покачивание успокаивало охотника. Он любил приходить в это неприютное место. Здесь, недалеко от дороги на Ландсберг, он с новой силой осознавал значение правосудия. Господь выносил приговор, и он, охотник, был его безотказным орудием.
Он следил за чистотой.
Безупречной, как снег, покрывающий перекладину виселицы.
Вправо-влево, вправо-влево…
Охотник смотрел, как покачивается тело, и мысли его понемногу успокаивались. Только теперь он был в состоянии придумать план. Нужно делать один шаг за другим. Избегать необдуманных действий. Сохранять спокойствие и рассудительность.
Вправо-влево, вправо-влево…
План постепенно обретал форму.
В сущности, все было просто. Другим тоже не хватало терпения. Они жаждали новостей, правды, чего-то значимого за покровом тайны. Славы, власти, денег. Что ж, он соблазнит их маленькой крупицей истины. И они угодят в его ловушку.
Один за другим.
Охотник улыбнулся. Он начнет сегодня же. И уже знал с кого.
Он вдохнул чистый морозный воздух. Потом развернулся и, насвистывая детскую песенку, пошел обратно к городу.
* * *
Над кладбищем церкви Святого Креста тоже завывал ветер. Куизль придержал шляпу и отворил калитку, через которую не так давно проходили Барбара с Петером. По дороге ему встретилось всего несколько человек. Горожане прятались от холода и снега по домам, лавкам и трактирам. В такую погоду меньше всего хотелось идти на кладбище.
Если бы кто-то и явился сюда, то в поисках определенной могилы.
Куизлю не давало покоя то, что рассказала ему Барбара. Что же разыскивал мастер Ганс на кладбище? Про какую тайну он говорил? И с какой стати он решил, что Якоб мог разузнать об этом?
Куизль терпеливо высидел вечернее собрание. Все равно обсудить ничего толком не удалось. Слишком много событий произошло в городе. Всем хотелось знать, что произошло с мастером Гансом. Пауль и его новые друзья наблюдали за таверной, где прежде остановился палач из Вайльхайма. Куизлю хотелось, чтобы этим занялся Симон, но тот предпочел пойти с Петером в оперный театр. Георг хлопотал с Барбарой: у нее болела нога, и она по-прежнему отказывалась выбирать себе жениха. Только на Магдалену и оставалась вся надежда. Якоб надеялся, что ей удастся что-нибудь выяснить об этой странной мануфактуре.
Куизль со злостью захлопнул за собой калитку и двинулся в глубь кладбища. На покосившихся надгробных плитах толстым слоем лежал снег. Ветер завывал так жалобно, что казалось, наступает Судный день и мертвые готовятся подняться из своих могил. Шаг за шагом Куизль обходил надгробья, продвигаясь в том направлении, которое указала ему Барбара. Наконец он подошел к свежевырытой могиле, куда упала его дочь. Тяжелая плита по-прежнему лежала рядом. Якоб смахнул снег и увидел, кто станет очередным вечным постояльцем на кладбище при церкви Святого Креста.
Тереза Вильпрехт
1652–1672
Requiescat in pace [6]
Куизль кивнул с одобрением. Могильщики в Мюнхене работали на совесть. Еще вчера бедную девушку обнаружили в заводи, завязанную в мешок, а сегодня для нее уже готова могила. Должно быть, тело лежит сейчас в поминальной часовне… Эту ли могилу разыскивал Ганс? Но зачем? Что он рассчитывал найти здесь? Или они все-таки ошибались?
После некоторых раздумий Куизль, пройдя дальше, миновал несколько дубов, раскачивающихся под порывами ветра. Чем глубже он уходил в северную часть кладбища, тем беднее и невзрачнее становились надгробья. Часто попадались простые деревянные кресты, иногда такие ветхие, что невозможно было прочесть имена. Потом Якоб остановился перед могилой с одним-единственным надгробием без имени. Это, по всей видимости, была общая могила, для бедняков, которые не могли позволить себе должного захоронения. Палачу вспомнилась девушка с рыжими волосами, чье тело он вскрывал несколько дней назад. Как уж там ее звали?
Анни…
Должно быть, она уже лежала в такой же могиле в Ау или Гизинге. Сколько же юных девушек покоилось в могилах вроде этой – девушек, которые в поисках счастья приехали в этот город и не нашли ничего, кроме страданий и смерти… Куизль печально огляделся. Ни единого венка или цветка не украшало общую могилу, даже лампада не горела перед надгробьем.
Якоб внезапно подумал о собственной смерти. Он стар, и одному Богу известно, сколько ему осталось жить на этом свете. Он был палачом, и ему не полагалось места на кладбище в Шонгау. Любимая жена, Анна-Мария, которая покинула его несколько лет назад, тоже покоилась за кладбищенской оградой. На солнечной поляне под ивой – хотя бы этого Куизль сумел добиться от городского совета. Он нередко навещал ее могилу, к старости даже чаще; украшал ее цветами и венками, хоть и не любил признавать этого перед семьей…
Дорогая моя Анна-Мария… Когда я вновь увижу тебя?
Невыразимая тоска вдруг охватила Якоба. Горло словно сдавило тугой петлей. Пора ему убираться отсюда, подальше от этого печального места и неизвестных покойников… Куизль отвел взгляд от могилы и двинулся было прочь, но тут заметил рядом небольшой холмик. Из земли торчал маленький деревянный крест, и, в отличие от других могил, на этой лежал венок из сплетенных еловых ветвей. Иголки были зеленые и свежие, и на них почти не было снега, словно кто-то недавно его счистил.
