скажу!
— Сделай милость. Только оставь меня в покое.
Оля, грохнув дверью, по дороге набрасывая пальто, ринулась прочь. Вера Вячеславовна с облегчением разрыдалась.
На лестнице снова хоть глаз выколи: то ли перегорела, то ли похищена лампочка. Оля тотчас вспомнила, что Палыч регулярно менял их, чтобы в подъезде было светло. «Рефлекс, понимаешь ли, не люблю, когда сумерки», — смущаясь, пояснял он.
«Он-то как раз на дух не переносит все эти темные дела! А эта! Эти двое… предатели! Иуды! Чтоб вам всем провалиться!..»
— Ай! — крикнула она, поскальзываясь на мягком и скатываясь вниз.
Потирая пониже спины — все-таки довольно сильно ударилась, — она осторожно поднялась, пошарила руками в темноте, нащупывая перила или стену, хоть какую опору. Наткнулась на плотную ткань, хлястик — и, наконец, прямо руками влезла во что-то липкое, вязкое, мокрое…
Взвизгнув, метнулась вниз, туда, где плакал под мокрым дождем слепой фонарь.
…Во дворе у «Победы» двое возились, влезши с ногами в задние двери. Наружу доносился злой шепот: «А ты посмотри еще!», «Самая тонкая папка», «Глаза разуй» и, наконец: «Сам ищи, умный!» Третий стоял на стреме, стараясь держать в поле зрения и подходы к дому, и вход в подъезд. В какой-то момент он все-таки умудрился потерять бдительность и потому не успел увернуться. Оля, выбежав из темени подъезда на темную же улицу, сразу не заметила человека в темном, натолкнулась, уронила его и чуть сама не упала.
— Т-твою ж, — начал он, поднимаясь и вытираясь. — Что за?..
— Яша-Яша-Яша! — заверещала Оля, узнав его и хватая за рукава. — Яша, там это! Покойник!
Анчутка так и сел, в полном смысле слова, задницей на ноздреватый снег.
— Оль, ты что? Где?
— Т-там, — она указала на черный провал за дверью, — л-лежит…
Оля, мельком уловив движение у машины, приглядевшись, в голос ахнула:
— Пожарский! Что вы делаете?!
Колька, инстинктивно пригнувшись, точно желая припасть к земле и уползти, обреченно разогнулся, буркнул:
— Да ничего не…
— Сторожим, Оль, — показалась невозмутимая физиономия Пельменя. Неторопливо, с достоинством разогнувшись, он вытирал ветошкой руки, а потом, как ни в чем не бывало, перетащил к кустам какую-то канистру.
— Что сторожите? — требовательно спросила Оля.
— А вот, — Андрей повел рукой, указывая внутрь машины, — сама видишь, сколько бумаг. Охраняем.
В самом деле, на заднем сиденье было полно папок и папочек, потоньше и потолще. Оля удивилась, — надо же, не набрехали, — спохватилась и выпалила:
— Все равно, не об этом. Там в подъезде кто-то лежит! Тело!
Парни переглянулись, потом требовательно уставились на Анчутку.
— Что таращитесь-то? Не было никого, я почем знаю, откуда?! Не выходил никто, не входил…
Пельмень с презрением сплюнул:
— Стремщик из тебя, как из навоза пуля. Ни украсть, ни посторожить не можешь.
Колька решительно все прекратил:
— Хорош бакланить. Яшка, Оля, вы тут стерегите машину.
Анчутка облегченно кивнул, всем видом показывая, что не против. Пельмень вздохнул, снова раскочегаривая фонарь-«жучок»:
— Пошли, пожужжим.
Человек лежал головой к выходу из подъезда, вверх затылком, руки выброшены вперед, ноги на ступеньках. Как будто шел себе спокойно — и вдруг разглядел в темноте что-то интересное, наклонился глянуть, да и загремел вниз всеми костями. Андрюха посветил, Колька присвистнул: блеснул на свету знакомый серый плащ, и красная лаковая клякса на знакомом же, коротко стриженном затылке.
— Блин, Батя…
Колька, дотронувшись до шеи лежащего:
— Дышит. Живой.
— Кто ж его так?
В этот момент Кузнецов вздрогнул, со свистом сквозь зубы втянул воздух, с трудом оторвал от пола разбитое лицо. Просипел:
— Вы-то… что тут?
— Ты, главное, не беспокойся, — увещевал Анчутка, усадив Ольгу на лавочку, — бывает, чего ты, в самом деле…
— Хорошо тебе болтать, сам бы наверняка зайцем верещал, — огрызалась она.
Яшкино бормотание, как кошачье мурлыканье, как-то утихомиривало, и Оля с облегчением понимала, что и голова, и разум вернулись на место, а злость, отчаяние и стыд глаза уже не застят. И все-таки просто сидеть была она не в силах, потому-то встала, обошла «Победу». И, вернувшись, плотно ухватила Анчутку за ухо.
— Ты что?! — возопил он, дергаясь.
— Кайся, сказитель, как это вы приехали, если вся машина грузом забита под завязку, а? Бежали следом или к крыше прицепились?
— Да хорош уже!
Ухо Анчуткино осталось невредимым, поскольку как раз кстати из подъезда появились Колька и Пельмень, ведя под руки человека в плаще.
— Кузнецов.
— Он, — льстиво поддакнул Анчутка, деликатно освобождаясь из ее пальцев.
Затылок у инженера-полковника был сильно разбит, из носа тоже капала на плащ кровь, и вид у него был такой горестный, что Ольга, вздохнув, спросила:
— Аптечка в машине имеется?
— А то как же. — Анчутка помчался к «Победе».
Потом полковник сидел, чинно глядя в небо, с тампонами в носу, Пельмень придерживал его за плечи, Оля, вскрыв зубами индивидуальный пакет, прижимала бинтом тампон к ране, делая перевязку, а Колька, с переменным успехом пытаясь не мешаться, оттирал талым снегом подсохшую кровь. Кузнецов вдруг вздрогнул, захлопал себя по плечу, по бедру.
— Да не вертите вы головой, — приказала Оля с неприязнью.
Он прошлепал разбитыми губами:
— Планшет… не видели?
Уловив Колькин быстрый взгляд, Яшка тотчас вызвался:
— Сейчас сбегаю посмотрю, — и канул во тьму подъезда.
Было слышно, как он добросовестно, пожалуй, даже нарочито возится по полу, скрежещет по стенам и потолкам, изображая активные поиски.
— Вы как, Максим Максимович? — спросил Колька, увидев, что взгляд у того окончательно стал осмысленным.
— Вполне.
— Что случилось, упали?
— Упал.
— А затылок…
— О лестницу ударился.
«Он в самом деле пришел в себя, вон как по сторонам зыркает! Ну ничего, даже если переигрываю — в темноте не увидит…»
— Милицию надо вызвать, — подал голос Пельмень, сплюнув, но Колька четко услышал его тихое: «Зекс». Глянув через плечо, он увидел, что к подъезду и, стало быть, к ним следует некий гражданин, в шляпе и пальто. Блеснули очки. Приблизившись, товарищ присмотрелся, кивнув удовлетворенно, произнес:
— Милицию, товарищи, не надо.
И показал красную книжечку с вытесненными золотом буквами: «МГБ СССР».
Колька тотчас узнал человека с платформы, он же «товарищ из госбезопасности» и личность с фото, показанного Сорокиным. С показной невозмутимостью надвинув на лицо козырек, заметил:
— А, ну раз товарищ из госбезопасности, то и бояться совершенно нечего.
«Темень, может, и не узнает. Не дело в таких положениях вывеской светить», — соображал парень, позабыв о том, что узнать его мудрено. Тогда, во время первой их встречи на платформе, его физиономия от злости была крива и красна, до полной неузнаваемости.
Очкастый Яковлев дернул уголками рта, изобразив улыбку:
— Чего ж бояться честным людям? — и обратился
