Ознакомительная версия.
Вместо того, чтобы принять извинение, в котором, правду сказать, при подобных обстоятельствах и нужды никакой не было, Эраст Петрович чуть склонил голову на бок и, заложив руки за спину, сказал:
— А вот мне в здешней ресторации рассказали, будто вчера некая дама пела для его высокопревосходительства и якобы даже сидела за вашим столом. Кажется, известная на Москве особа? Если не ошибаюсь, Вандой зовут. И вроде бы вы все, включая и г-генерала, уехали с ней?
— Да, была какая-то певичка, — сухо ответил есаул. — Подвезли ее и высадили. А сами дальше поехали.
— Куда подвезли, в «Англию», в Столешников? — проявил удивительную осведомленность коллежский асессор. — Мне. сказали, госпожа Ванда именно там к-квартирует?
Гукмасов сдвинул грозные брови, и голос его стал сухим чуть ли не до скрежета:
— Я Москву плохо знаю. Тут недалеко, в пять минут докатили.
Фандорин покивал и, очевидно, утратил интерес к есаулу — заметил возле кровати дверцу стенного сейфа. Подошел, повернул ручку, и дверца открылась.
— Что там, пуст? — спросил обер-полицеймейстер.
Эраст Петрович кивнул:
— Так точно, ваше превосходительство. Вон и ключ торчит.
— Что ж, — тряхнул рыжей головой Караченцев. — Бумаги, какие найдем, под сургуч. Там разберемся, что родственникам пойдет, что в министерство, а что и самому государю. Вы, профессор, вызывайте помощников и займитесь бальзамированием.
— Как, прямо здесь? — возмутился Веллинг. — Бальзамировать — это вам, господин генерал, не капусту квасить!
— А вы хотите, чтобы я тело через весь город к вам в академию перевозил? Выгляньте в окно, там яблоку упасть негде. Нет уж, располагайтесь здесь. Благодарю, есаул, вы свободны. А вы, — обратился он к управляющему, — исполняйте все пожелания господина профессора.
Когда Караченцев и Фандорин остались вдвоем, рыжий генерал взял молодого человека под локоть, отвел в сторонку от прикрытого простыней тела и вполголоса, словно покойник мог подслушать, спросил:
— Ну, что скажете? Насколько я мог понять по вашим вопросам и поведению, объяснения Гукмасова вас не удовлетворили. В чем вы видите неискренность? Ведь про свою утреннюю небритость он разъяснил вполне убедительно. Не находите? Проспал после ночной попойки — самое обычное дело.
— Гукмасов проспать не мог, — пожал плечами Фандорин. — Не той закалки человек. И уж тем более не сунулся бы, как он утверждает, с докладом к Соболеву, предварительно не приведя себя в порядок. Лжет есаул, это ясно. Но дело, ваше превосходительство…
— Евгений Осипович, — перебил его генерал, слушавший с чрезвычайным вниманием.
— Дело, Евгений Осипович, — с учтивым поклоном продолжил Фандорин, — еще серьезней, чем я думал. Соболев умер не здесь.
— Как это «не здесь»? — ахнул обер-полицеймейстер. — А где?
— Не знаю. Но позвольте спросить, почему ночной портье — а я с ним говорил — не видел, как Соболев вернулся?
— Возможно, куда-то отлучился и не хочет в этом признаваться, — возразил Караченцев, более для полемики, нежели всерьез.
— Невозможно, и чуть позже я объясню, почему. Но вот загадка, которой вы мне уж т-точно не разъясните. Если бы Соболев вернулся в нумер ночью, да еще после этого сидел за столом и что-то писал, он непременно зажег бы свечи. А вы посмотрите на канделябр — свечи-то целехоньки!
— В самом деле! — Генерал хлопнул себя по обтянутой тугими рейтузами ляжке. — Да вы, Эраст Петрович, молодцом. Зато из меня хорош сыщик. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Я ведь по жандармской части определен недавно, раньше по гвардейской кавалерии состоял. Что же, по-вашему, могло произойти?
Фандорин сосредоточенно подвигал вверх-вниз собольими бровями.
— Г-гадать не хочу, однако совершенно ясно, что после ужина Михаил Дмитриевич в нумер не заходил, так как к тому времени уже стемнело, а свеч, как мы знаем, он не зажигал. Да и официанты подтверждают, что Соболев и его свита уехали сразу же после трапезы. В то, что ночной портье, человек основательный и очень д-дорожащий своим местом, мог отлучиться и проглядеть возвращение генерала, я не верю.
— «Верю — не верю» — это не аргумент, — подзадорил коллежского асессора Евгений Осипович. — Вы мне факты давайте.
— Извольте, — улыбнулся Фандорин. — После полуночи дверь гостиницы запирается на щеколду. Выйти, если кто пожелает, можно свободно, а если угодно войти — надобно звонить в колокольчик.
— Вот это уже факт, — признал генерал. — Но продолжайте.
— Единственный момент, когда Соболев мог вернуться — это когда наш б-бравый есаул отослал портье за сельтерской. Однако, как нам известно, это произошло уже на рассвете, то есть никак не раньше четырех часов. Если же верить господину Веллингу (а почему мы должны сомневаться в суждении этого п-почтенного профессора?), Соболев к тому времени уже несколько часов был мертв. Каков вывод?
Глаза Караченцева блеснули недобрым блеском:
— Ну и каков же?
— Гукмасов отослал портье для того, чтоб можно было незаметно внести б-бездыханное тело Соболева. Подозреваю, что остальные офицеры свиты в это время находились снаружи.
— Так допросить их, мерзавцев, как следует! — взревел обер-полицеймейстер так грозно, что услыхали в соседней комнате — доносившийся оттуда невнятный гул разом затих.
— Бесполезно. Они сговорились. Потому и сообщили о смерти с таким опозданием — готовились. — Эраст Петрович дал собеседнику минутку остыть и осознать сказанное, а затем повернул беседу в другое русло. — Что за Ванда такая, которую все знают?
— Ну, все не все, а в определенных кругах особа известная. Немочка из Риги. Певица, красавица, не вполне кокотка, но что-то вроде этого. Этакая dame aux camelias.[2] — Караченцев энергично кивнул. — Ход ваших мыслей мне понятен. Эта самая Ванда нам все и прояснит. Распоряжусь, чтобы ее немедленно вызвали.
И генерал решительно двинулся к двери.
— Не советовал бы, — сказал ему в спину Фандорин. — Если что и было, с полицией эта особа откровенничать не станет. И с офицерами она наверняка в сговоре. Разумеется, ежели вообще п-причастна к произошедшему. Давайте, Евгений Осипович, я уж сам с ней потолкую. В своем партикулярном качестве, а? Так где «Англия» находится? Угол Столешникова и Петровки?
— Да, тут пять минут. — Обер-полицеймейстер смотрел на молодого человека с явным удовольствием. — Буду ждать известий, Эраст Петрович. С Богом.
И коллежский асессор, осененный крестным знамением высокого начальства, вышел.
Глава третья,
в которой Фандорин играет в орлянку
Однако дойти в пять минут до «Англии» Эрасту Петровичу не удалось. В коридоре, за дверью рокового 47-го номера, его поджидал мрачный Гукмасов.
— Пожалуйте-ка ко мне на пару слов, — сказал он Фандорину и, крепко взяв молодого человека за локоть, завел в комнату, расположенную по соседству с генераловыми апартаментами.
Этот номер был как две капли воды похож на тот, который занимал сам Фандорин. На диване и стульях расположилось целое общество. Эраст Петрович обвел взглядом лица и узнал офицеров из свиты покойного, которых давеча видел в гостиной. Коллежский асессор приветствовал собрание легким поклоном, но ему никто не ответил, а в обращенных на него взглядах читалась явная враждебность. Тогда, Фандорин скрестил руки на груди, прислонился спиной к дверному косяку, и лицо его, в свою очередь, изменило выражение — из учтиво-приветливого разом стало, холодным и неприязненным.
— Господа, — строгим, даже торжественным тоном произнес есаул. — Позвольте представить вам Эраста Петровича Фандорина, которого я имею честь знать еще с турецкой войны. Ныне он состоит при московском генерал-губернаторе.
И опять никто из офицеров даже головы не наклонил. Эраст Петрович от повторного поклона тоже воздержался. Ждал, что последует дальше. Гукмасов обернулся к нему:
— А это, господин Фандорин, мои сослуживцы. Старший адъютант подполковник Баранов, адъютант поручик князь Эрдели, адъютант штабс-капитан князь Абадзиев, ординарец ротмистр Ушаков, ординарец корнет барон Эйхгольц, ординарец корнет Галл, ординарец сотник Марков.
— Я не запомню, — сказал на это Эраст Петрович.
— Это и не понадобится, — отрезал Гукмасов. — А всех этих господ я вам представил, потому что вы обязаны дать нам объяснение.
— Обязан? — насмешливо переспросил Фандорин. — Однако!
— Да, сударь. Извольте объяснить при всех, чем были вызваны оскорбительные расспросы, которым вы подвергли меня в присутствии обер-полицеймейстера.
Голос есаула был грозен, но коллежский асессор сохранил безмятежность, и даже всегдашнее его легкое заикание вдруг исчезло.
— Мои вопросы, есаул, были вызваны тем, что смерть Михаила Дмитриевича Соболева — событие государственной важности и даже более того, исторического масштаба. Это раз. — Фандорин укоризненно улыбнулся. — Вы же, Прохор Ахрамеевич, морочили нам голову, причем весьма неуклюже. Это два. Я имею поручение от князя Долгорукого разобраться в сем деле. Это три. И, можете быть уверены, разберусь, вы меня знаете. Это четыре. Или все-таки расскажете правду?
Ознакомительная версия.
