тысяч пленных, захвачено два десятка орудий и фальконетов, большое количество боеприпасов и продовольствия, а также — восемь знамен, среди которых знаменитый ханский бунчук и штандарт с изображением на древке руки Магомета. К чести русских солдат, из девяти тысяч женщин и детей, которых Джавад-хан собрал из селений в залог верности их мужей, ни одна не подверглась оскорблению или унижениям. Более того, плененному семейству хана и его первой жене князь Цицианов даровал свободу, отвел им дом в форштадте, пожаловал подарками и деньгами. Отважный и гордый Джавад-хан по распоряжению генерал-лейтенанта князя Цицианова был с воинскими почестями похоронен во дворе самой главной городской мечети.
Потери русских составили семнадцать офицеров и немногим более трехсот нижних чинов, включая раненых. Все участники штурма получили заслуженные награды — чины и ордена, или же специально учрежденные серебряные медали «За труды и храбрость при взятии Гянджи».
Захваченную Гянджу переименовали в честь супруги государя и теперь она стала называться Елизаветполь. Само ханство было упразднено, его территория под именем Елизаветпольского округа вошла в состав Российской империи. В городе учредили комендантское управление, при котором вся военная и гражданская власть сосредоточилась в руках коменданта.
…Довольно скоро ученик полкового цирюльника Павлов оставил позади лабиринт узких переулков, стиснутых глухими глинобитными заборами, и увидел широкую улицу, на которой вполне бы могли разминуться груженый караван верблюдов и всадник при полном вооружении.
— Тебе чего?
В штаб 17-го Егерского полка часовые пропустили Мишку беспрепятственно. И теперь он стоял, вытянувшись во фрунт, перед поручиком Васильевым, исполнявшим сегодня обязанности дежурного адъютанта.
— Бумаги лазаретные для его высокоблагородия майора Котляревского!
— Давай сюда, — офицер принял от посыльного толстую книгу и четвертушку бумаги с запиской, которые передал старый полковой цирюльник.
— Обожди…
Васильев поднялся из-за стола и вышел в соседнюю комнату. Спустя короткое время он вернулся, однако дверь оставил чуть-чуть приоткрытой — да так, что не только он сам, но и Мишка вполне мог услышать и даже увидеть кое-что из происходящего за стеной.
— Стой здесь. Отнесешь ответ Ивану Карловичу.
…Судя по голосам, за дверью совещались двое: шеф 17-го Егерского полка пятидесятилетний Павел Михайлович Карягин и заместитель командира полка Котляревский, исполнявший в последние дни всю штабную работу.
— Поручите еще раз проверить, исправно ли подкованы лошади.
Полковник Карягин, поседевший в боях, но достаточно крепкий и энергичный мужчина, начал службу рядовым в Бутырском пехотном полку. Под командой блистательного Румянцева он принял участие еще в Первой турецкой войне и, как было написано в аттестации, «с этого времени уже не выходил из-под огня неприятеля».
Шефство было на Карягина возложено два года назад, после нескольких лет командования полком, так что по именам и фамилиям знал он не только почти всех своих унтер-офицеров, но и большинство солдат. В обязанности шефа входил общий надзор за управлением полка и за его хозяйством — как правило, шеф исполнял обязанности командира, если находился при полку, а командир становился его замом. Первый батальон или эскадрон полка назывался по имени шефа, а последний — по имени командира. Разумеется, при отсутствии шефа руководил полком сам командир, но за недостатки в полку все равно отвечали они оба. Мнение шефа учитывалось при назначении на должности полковых офицеров, он обычно достаточно много общался с ними, вникал в бытовые вопросы и жалобы. Если в полку находились и его шеф, и командир, то командовал шеф как старший по должности, а полковой командир возглавлял один из батальонов — по обыкновению, третий, в котором и числился.
— Непременно! — Петр Степанович Котляревский, уроженец Малороссии, был, наверное, лет на двадцать моложе Карягина, однако успел уже отличиться в персидской войне, получив за мужество и доблесть ордена Святого Иоанна Иерусалимского и Святой Анны 3 степени: — Подпоручик Гудим-Левкович сегодня пожаловался на состояние лафетных стволов.
— А раньше он куда смотрел? — Слышно было, как шеф 17-го Егерского полка в раздражении отбросил карандаш.
Некоторое время майор Котляревский перечислял, то и дело сверяясь со своими пометками, сколько имеется и сколько надобно еще заготовить овса, белых сухарей, мешков соли и прочего. К тому же, кроме водки и хлеба солдатам в поход полагалось по два фунта мяса.
— Петр Степанович, у вас еще что-то?
— Изволите ли видеть, Павел Михайлович, в полковой казне даже с учетом произведенных расходов на закупку продовольствия и фуража образовался некоторый остаток. Полагаю, недурно было бы раздать солдатам по полтине… или по рублю…
Многие из нижних чинов успели за долгие годы службы обзавестись женами и детьми, которые проживали в особых слободах. И хорошо, если они перед походом могли оставить своим семьям какие-то средства к существованию.
— А господам офицерам — выплатить половинное жалованье за будущий месяц?
Это предложение также было разумным и правильным — покидая обжитой гарнизон, всем офицерам, особенно молодежи, следовало рассчитаться по обязательствам и по долгам перед местными обывателями, сделать некоторые закупки в дорогу…
Поэтому Карягин не стал возражать:
— Одобряю! Пишите приказ.
В качестве шефа 17-го Егерского полка он имел полное право единолично отдавать распоряжения такого рода — тем более что командир полка майор Лисаневич с шестью ротами отборных егерей, с тридцатью казаками и тремя орудиями уже давным-давно отбыл из города для обороны крепости Шуша.
— Что сообщают лазутчики, Петр Степанович?
— Пока ничего достоверного, — покачал головой Котляревский. — Однако нам удалось найти проводника.
— Кто такой?
— Здешний армянин по имени Вани.
— Вани-юзбаши [2]? Старший сын Арютина Атабекова?
— Так точно, Павел Михайлович.
— Знаю, знаю эту семью… — полковник Карягин кивнул одобрительно. — И про самого Вани слышал, что надежный и толковый юноша. Но ведь он, кажется, почти не понимает по-русски?
— В походе при нем будет состоять переводчик.
Мы об этом также договорились.
— Похвально, похвально… — полковник сделал несколько шагов по комнате и, судя по всему, опять решил вернуться к документам:
— Это что у вас написано такое, Петр Степанович?
— Вино виноградное. Два бочонка. Полагается по довольствию для господ офицеров.
— Брать не станем! Пусть вино будет только солдатское, хлебное — оно и для здоровья в здешнем климате полезнее, да и рану, если что, промыть можно.
— Кстати, да, относительно раненых и больных, — майор Котляревский взял в руки записку от полкового цирюльника. — Я попросил Ивана Карловича доложить, сколько нижних чинов у него в лазарете. Вот, извольте… картина весьма и весьма огорчительная.
За последние месяцы боевых потерь в 17-м Егерском полку почти не было. Однако число солдат, не способных стоять под ружьем и нести полноценную службу, в это время не только не уменьшалось, но, напротив — значительно