– Не терпится посмотреть эту новую пьесу от Керля, – произнесла сладким голосом дама с прической, в которой десяток птиц могли устроить гнезда. – Должно быть очень занимательно. К тому же маэстро сам будет играть на клавесине…
– Хотя его последняя опера «L’Ernito» вышла провальной, – слащаво возразил господин в парике. – Кто-нибудь помнит этого итальянского тенора? Этого Маколино? Я до сих пор просыпаюсь в поту от его воплей.
Окружающие засмеялись, и Симон заставил себя улыбнуться, чтобы не привлекать внимания.
– Папа, – шепнул ему Петер. – А что такое опера?
– Ну, это как театр, только там поют, – вполголоса ответил Симон. – По-моему, она пришла к нам из Италии. Я и сам толком не знаю, скоро все увидим.
По дороге посыльный снизошел до объяснений и рассказал, что мюнхенская опера был первым оперным театром в Германии. Она представляла собой щедрый подарок баварского курфюрста своим подданным. Правда, как догадывался Симон, подавляющему большинству этих самых подданных никогда не доведется посмотреть здесь представление.
Последние несколько часов прошли для лекаря как во сне. Он до сих пор с трудом верил в происходящее. Из скупых объяснений посыльного Симон понял, что этим приглашением они действительно обязаны юному кронпринцу. Петер повстречал Макса Эмануэля в резиденции. Мальчики были примерно одного возраста и, очевидно, подружились. Посыльный и не пытался скрыть, что считал это приглашение большой ошибкой. Да и самого Симона терзали смешанные чувства. Что, если курфюрстина спросит его об этой проклятой собаке? А он ни на шаг не продвинулся в своих поисках и сомневался, что в ближайшие дни что-то изменится. К тому же сейчас у них были совсем другие заботы…
– Ее высочество курфюрстина, как обычно, не торопится, – прошипела напудренная дама с высокой прической. – Иного и ждать не приходится!
– По крайней мере, в этот раз она не будет танцевать, – хихикнула пожилая дама с таким слоем румян на лице, что появились трещины. – Помните оперу «La ninfa ritrosa», как она танцевала? Ну прямо павлин! – Она театрально вздохнула. – Ну, в ближайшие дни начнутся первые карнавалы, и мы вновь сможем насладиться этим зрелищем. Я с ужасом жду бала в Нимфенбурге! Что вы наденете?
Две дамы склонили друг к другу головы и принялись бесцеремонно шептаться. Как и многие из присутствующих, они жили при дворе. Хотя Симону казалось, что среди гостей были и богатые горожане. В отличие от дворян, патриции были одеты куда проще и сбивались в собственные группы. Дворяне и придворные постепенно заполняли балконы, а горожане между тем дожидались в зале. Напудренные дамы и господин в парике тоже направились на верхние этажи.
Фронвизер сразу почувствовал себя свободнее. Он прошелся с Петером по большому залу, разглядывая многочисленные колонны, украшенные балконы и громадную сцену, которая занимала значительную часть зала. Перед ней на возвышении стояли троноподобные стулья, вероятно предназначенные для курфюршеской семьи.
Дожидаясь с Петером начала представления, Симон с горечью думал о Магдалене. Вот бы она была сейчас рядом! Но даже для него, скромного лекаря, этот мир был почти недоступен, что уж говорить о дочери нечестивого палача… Настанут ли когда-нибудь времена, когда и простые люди смогут полюбоваться такой красотой? Симон надеялся, что Магдалена уже вернулась с мануфактуры. Тогда он сможет хотя бы рассказать ей обо всем, что видел.
Чтобы скоротать время, лекарь прислушивался к разговорам окружающих. Все вращалось вокруг обыденных тем вроде слухов, политики и предстоящих сделок. Но когда рядом с ним заговорил тучный мужчина, Симон навострил уши.
– Палачи, будь они прокляты! – прогремел он. – Как только эти подонки устроили свой Совет в Ау, все в городе пошло кувырком! До сих пор эти убийства меня особо не заботили. Недопустимо, чтобы какой-то безумец выбирал себе жертв среди патрициев.
– Старик Вильпрехт, похоже, вне себя! – шепнула полноватая дама в элегантном чепце и платье с глубоким вырезом. – Он назначил награду тому, кто назовет убийцу его молодой супруги.
– Такую же награду следовало бы назначить и за поимку проклятых фальшивомонетчиков, – проворчал толстяк. – Я слышал, курфюрст так и поступил. День ото дня все хуже. Вчера на рынке я получил тридцать серебряных талеров за три тюка материи. А дома, когда я взвесил монеты, оказалось, что они слишком легкие! Это уже третий раз, и все время серебряные монеты! Талеры, бацены, пфенниги… ничего нет святого для этих мерзавцев!
– Следует остерегаться, а не то нас постигнет та же участь, что и наших отцов, – поддержал его пожилой мужчина в простом черном сюртуке. – Помните? Фальшивомонетчиков развелось как грязи. Они отбирали полновесные монеты и переплавляли одну хорошую в две плохие. Причем делали это по приказу курфюрста! В конце концов деньги обесценились, и все разорились!
– Я слышал, кого-то из этих мерзавцев уже вывели на чистую воду, – добавил толстяк, вытирая шелковым платком пот со лба. – Какой-то ветреный тип низенького роста в книжной лавке Вагнера представился доктором. Правда, ему удалось улизнуть.
– Их должно быть куда больше, – проворчал третий, с жестким брыжом, вероятно, тоже из числа патрициев. – Все превосходно организовано. Кроме того, им нужна мастерская, формы для литья или даже пресс для чеканки. Черт знает, как им это все удается. Мастерская, должно быть, надежно скрыта, иначе ее давно отыскали бы!
– Ну, как я уже сказал, – шепнул пожилой мужчина, – в прошлый раз за этим стоял сам курфюрст. Нужны лишь несколько подонков, которые незаметно, по разным каналам пустят деньги в оборот. Не хочу оскорблять никого из господ, но такие люди вполне могут быть среди нас.
Он огляделся, и Фронвизер постарался принять самый непринужденный вид. Ему показалось или толстяк посмотрел на него с подозрением? Симон схватил Петера за руку и потащил подальше от группы.
– Ай! Мне же больно! – пожаловался сын.
– Прости, – прошептал Симон. – Но… мне кажется, скоро начнется представление, и нам следовало бы…
Он запнулся. Из множества разговоров его ухо вдруг уловило вполне определенное имя. Или ему послышалось? Лекарь остановился и прислушался. Действительно, имя повторилось.
– …никаких улучшений, доктор Гайгер…
Доктор Гайгер!
Симон резко развернулся. Рядом разговаривали двое мужчин. Один из них, лет сорока, был похож на рыбу, с наметившейся лысиной, мягкими бледными губами и выпученными глазами. Второй выглядел намного старше. Короткая борода была тронута сединой, волосы аккуратно подстрижены, взгляд суровый. В простой черной мантии он походил на священника.
– Я могу еще раз попробовать сурьму, – сказал он рыбоглазому. – Но боюсь, что опухоль уже не остановить.
– И тем не менее она по-прежнему жива, – пожаловался мужчина. – И так продолжается почти год.
– Можно подумать, господин Пфунднер, вы желаете своей супруге скорейшей смерти…
– Господи помилуй! – Рыбоглазый возмущенно мотнул головой. – Просто больно видеть, как она страдает.
– Тогда подарите ей свое время и любовь. И то и другое уже многих исцелило.
Пфунднер робко улыбнулся.
– Первого у меня не так уж много. А второе тает, как снег под солнцем, стоит поглядеть на нее, чахлую и зловонную… Полагаю, доктор Гайгер, вы понимаете, о чем я.
– Нет, боюсь, что не понимаю.
Симон возблагодарил небеса. Подумать только, в нескольких шагах от него стоял Малахия Гайгер собственной персоной! Лекарь не верил своему счастью. С другой стороны, не было ничего необычного в том, что известнейший мюнхенский врач приглашен на такой вечер. Все, что теперь оставалось, это набраться смелости и заговорить с доктором. Правда, он не взял с собой записей. Хотя это, возможно, и не самое подходящее место, чтобы обстоятельно говорить на такие темы…
Ну, на худой конец, можно заложить основу для будущей беседы.
Симон глубоко вдохнул.
– Я сейчас, – шепнул он Петеру.
