– А теперь этот свиток… – тихо вымолвила Элен. – Ересь, правда?
Лео попытался успокоить ее:
– Многие ранние тексты, в том или ином смысле, являются еретическими. Например, Евангелие от Фомы. Некоторые Терские папирусы. [111]Раннехристианские источники разногласий и противоречивых сведений.
– Но это же совсем другое, не так ли? Давид уверяет, что это совсем другое…
Этот текст древнее остальных, вот и все.
Она не унималась – эта большая, красивая, неопрятная женщина. Лоб ее пересекла морщина, выражавшая тревогу за детей, веру и будущее всего мира.
– Но дело ведь не только в том, что этот свиток древнее остальных неканонических текстов, верно? – настаивала она. – Он древнее всего.Древнее, чем сами благовествования.
Лео не стал это отрицать. Этот папирус, похоже, действительно древнее, чем любой текст из Нового Завета, древнее древнейших евангельских останов, гораздо древнее Честера Битти, [112]древнее Райландских фрагментов. Древнейший из христианских текстов вообще.
– И в нем оспаривается факт воскрешения?
Последовало молчание. Давид принес снятые с решетки гамбургеры и усадил детей.
– Да, – сказал Лео. – Автор утверждает, что своими глазами видел разложившееся тело Иешуа. Мы еще не дошли до конца свитка, но в начале говорится именно об этом.
– Я верю, что мой Спаситель жив, – негромко промолвила Элен.
– В это верят миллионы людей.
– А теперь вы утверждаете, что он умер, как обычный человек. Что скажешь, Давид?
Но ее муж не говорил ничего. Ему было не по себе. Вся эта история со свитком, который настойчиво обращался к потомкам с помощью самых простых слов, который вовсе не походил на чудо и не имел ничего общего с фантастикой, который содержал в себе незамысловатые исторические ведения, – все это его крайне беспокоило.
Наконец Элен снова заговорила с Лео:
– Помню, как во время Холодной войны, – сказала она, – мой отец служил в ВВС. Мы жили на военной базе, среди бомбардировщиков и ракет. Я помню, мне снилось, что однажды все это выйдет из строя, самолеты взмоют в небо, а ракеты запустятся сами по себе. И прилетят враги. Огромные беззвучные вспышки в небе. Ядерные грибы над деревенскими пейзажами. Я просыпалась от ужаса в холодном поту, но никогда об этом не рассказывала ни матери, ни отцу. Сейчас у меня схожее чувство. Та же паника, то же предчувствие неизбежной катастрофы…
Давид взял ее за руку. Элен покачала головой, но все же не стала отстраняться. В глазах у нее стояли слезы.
– Хотите прочесть молитву? – спросила она у Лео. – Вы же когда-то были священником? Давид, кажется, упоминал об этом…
– Я и сейчас священник. Официально я все еще священник…
Она улыбнулась. Глаза ее блестели от слез.
– Все мы, в известном смысле, служители Господа нашего, разве не так?
И тогда Лео прочел молитву для хозяев этого гостеприимного дома, и все члены небольшой семьи склонили головы над тарелками, как будто верили, что его слова несут нравственную нагрузку. Прочтя короткую, малозначительную молитву, Лео отчасти ощутил былую силу, силу и величие, которых лишился.
Позже, когда детей уложили спать, Лео рассказал о Мэделин. Он никогда раньше никому о ней не рассказывал, если не считать уклончивых ответов на вопросы Гольдштауба. Но сейчас, сидя в саду семьи Тедеши в Иерусалиме, он поведал им всю историю – в общих чертах. Таким образом он словно совершал обряд искупления. Обычный рассказ о тех днях, прожитых в Риме, казалось, укрощал неприкаянных призраков.
Потом они пошли к машине Давида. Небо над домами было размыто городскими огнями, но звезды все равно виднелись там и сям.
– В этом присутствует своя мораль, не правда ли? – заметил Давид.
– Мораль?
– В том, что звезды видны даже на загрязненном небе. Человечество пало ниже некуда, но, тем не менее, можно поднять глаза горе и увидеть звезды, несмотря на всю эту грязь…
– Думаю, если поискать, мораль найдется везде.
– А какова мораль Иудиного свитка?
Лео не смог ответить. Давид молча отвез его обратно в Библейский центр. Они проезжали темные предместья города, где евреи ожидали пришествия Мессии, а арабы – зова Аллаха. Подъехав к воротам Всемирного библейского центра, они увидели там машины, проблески фонариков и вооруженных мужчин в форме. Полицейские велели им остановиться.
– Какого черта тут творится?! – воскликнул Давид. Это был предел его сквернословия. Он никогда не употребил бы имя Господа всуе, но, когда удивлялся или расстраивался, запросто поминал дьявола. – Какого черта…
В лицо им ударили лучи фонариков, зазвучали крики:
– Выходите! Документы! Покажите руки! Документы! Удостоверения!
– Разве можно сделать то и другое одновременно? – спросил Лео. Его схватили и резким толчком поставили так, чтобы он упирался руками в крышу автомобиля.
– Думаешь, ты такой шутник? – спросил кто-то прямо у него над ухом. – Думаешь, ты очень остроумный, да? – В этом бестелесном голосе слышалось что-то американское, аллюзия на все американское кино фазу. В ребра Лео уперся пистолет. По всему его телу засновали проворные руки: под мышками, по груди, в паху, вдоль ног. – Что вы здесь делаете? Откуда вы? – спросили полицейские.
Давид посмотрел в их сторону с другой стороны машины. В лучах фонариков его лицо приобрело особенную, контрастную окраску. Лео вспомнились лица на портретах Эль Греко: вытянутые, тонкие черты, темные безумные глаза. С полицейскими Давид говорил вкрадчивым тоном отца, увещевающего непослушное дитя:
– Мы приехали из моего дома. Мистер Ньюман живет здесь. Мы работаем в Библейском центре. Позвольте спросить, что здесь происходит?
– А доказательства у вас есть? – спросил полицейский.
– Доказательства чего?
– Ваших передвижений сегодня вечером.
– Разумеется.
Подошел Кэлдер. Судя по виду, его только что насильно вытащили из постели: растрепанные волосы, неистовый взгляд. В отличие от миролюбивого Тедеши, он яростно заорал:
– Что тут, черт побери, происходит?! Что тут творится. Бога ради?! Что вы делаете с моими коллегами? Эти люди работают здесь вместе со мной!
Полицейские надолго замолчали. Потом, как бы прося прощения, отряхнулись. Документы быливозвращены владельцам.
– А кто его знает, – беспомощно пробормотал их начальник. – Мало ли что…
– Похоже, произошло что-то вроде взлома, – объяснил Кэлдер, когда они шагали по подъездной дороге к главному корпусу. – Кто-то перелез через ограждение и выдавил оконное стекло.
В холле сторож объяснял всем желающим, что он совершал обход в другом крыле здания, что он всегда начеку и никогда не спит на работе. Они вместе обошли здание распахивая двери и включая свет в пустых, будто выжидающих комнатах. В архиве дверь, которая должна была быть закрытой, была распахнута, та же участь постигла запертый дотоле шкаф, но в остальном никаких изменений не наблюдалось. Нетронутый запечатанный свиток лежал под листами зеркально чистого стекла, словно саван из музейной экспозиции. Ничего важного не пропало, никакого ущерба, по-видимому, нанесено не было. Но незаурядное событие и последовавшее за ним полицейское расследование вселило беспокойство в жизнь Центра. Внезапно создалось впечатление, что Центр находится на передовой, при этом причины войны не известны, а участники не объявлены.
– Мы не должны терять бдительность, – сказал Кэлдер сотрудникам, собравшимся на следующее утро в его кабинете. – Мы постоянно должны быть начеку. – На столе лежал номер «Иерусалим пост». «Незаконное проникновение в Библейский центр», – гласил заголовок. Какова была конечная цель – неужели похищение нового свитка? Журналисты связались с Библейским центром, чтобы работники подтвердили либо опровергли это предположение. Можно ли взглянуть на документ? Может ли директор сделать официальное заявление: не о взломе, а о самом свитке? Правда ли, что там содержится свидетельство апостола, предавшего Иисуса? Подделка ли это? Махинация?
Международная пресса вскоре пошла по стопам прессы национальной. Можно сфотографировать, можно взять интервью? Телефонные звонки раздавались в самом Центре, в пристройке, в домах сотрудников. «Иудин текст пошатнул основы христианства», – гласил заголовок лондонской «Таймс».
– Нам нужно контролировать информацию, – сказал Гольдштауб членам комиссии. – Пресс-релизы, официальные интервью. Мы должны управлять потоком информации. Мы должны предугадывать события, а не реагировать на них. – В голосе его слышалось отчаяние. Он был словно король Канут Великий, [113]призывающий сопротивляться встречной волне.
