воскликнул тот, указывая варежкой куда-то перед собой, – повезли красавицу нашу!
– Кого повезли?
– Да невесту цареву. В Тобольск ссылают страдалицу!
Мужик поглядел на монахов, хлопая оледенелыми ресницами, и в сердцах добавил:
– Сказывают, будто ближние бояре решили, что девица к царской радости непригодна! Это как? Баба, прости господи, она баба и есть! Как она может к мужниной радости непригодной быть?
Феона не стал дослушивать болтовню ямщика и вылез из розвальней на припорошенный поземкой Владимирский тракт. Оглядевшись по сторонам, монах сообразил, что находится между Греческой слободой и Рогожкой. Вдалеке, в сторону Яузы, возвышались морозные стены и башни Андрониевского монастыря, значит, проехали они всего ничего, версты полторы, не более!
– С такой скоростью к ночи в лучшем случае до Пушкино [148] доберемся, – проворчал Феона, зябко поеживаясь.
Перед ним из звенящей тишины тумана, словно вереница поморских кочей по мерзлой каше ледяной шуги, двигались повозки и сани, полные дворни и домашнего скарба. Сопровождали этот караван два десятка стрельцов стремянного полка с полусотником, ехавшим в собственном возке с открытым верхом и от того, видимо, пребывавшим в отвратительном настроении. Он поминутно озирался по сторонам и орал на возниц, поторапливая и подгоняя двигаться быстрее.
Рядом остановилась красная с золотыми обводами колымага – большой деревянный ящик, поставленный на колеса. Вслед за ней остановился и весь обоз, к неудовольствию полусотника, огласившего окрестности очередной порцией площадных ругательств и забористых проклятий. Однако присмотревшись внимательней, он умолк, смущенно поглядывая по сторонам, точно минуту назад не орал как оглашенный.
Из кареты вышла молодая женщина, поспешно запахивающая на себе соболью шубу. Феона узнал Марию Хлопову.
– Отче! – воскликнула она, хватая монаха за руки. – Какое счастье, что мы встретились! Я хотела поблагодарить тебя за спасение Миши и ругала себя, что не успела этого сделать!
– Счастье? – Феона осторожно освободил свои ладони из рук Хлоповой. – В чем же счастье, дочь моя, ежели тебя за твой подвиг в ссылку?
Хлопова беспечно отмахнулась и рассмеялась, но в глазах стояла грусть, не позволявшая обмануться относительно ее истинного настроения.
– Ссылка – это ничего. Она же не навсегда? Главное – с Мишей все хорошо! – Девушка робко улыбнулась и смущенно отвела глаза в сторону. Наступила неловкая пауза. Отец Феона, воспользовавшись моментом, запустил руку за пазуху своего кожуха и достал бережно хранимый им мощевик Афанасия.
– Мария Ивановна, окажи милость. Этот ковчежец принадлежал моему другу…
– Ты хочешь узнать, что с ним сталось?
– Если возможно!
– Ты же не веришь в древние суеверия, отче? – хитро прищурилась девушка.
– Да, как-то так… – смущенно хмыкнул монах и попытался убрать мощевик обратно.
– Я попробую! – Хлопова буквально выхватила крест из руки монаха. – Но не ручаюсь за исход.
Девушка зажала крест в руке и закрыла глаза. Она долго и напряженно молчала. Зеницы под закрытыми веками лихорадочно вздрагивали. На лбу и щеках появилась испарина. Наконец она издала протяжный вздох и открыла глаза. Выглядела она при этом весьма озадаченной.
– Что сказать? – произнесла она задумчиво и протянула реликвию монаху. – В мире мертвых твоего друга нет! Но странно то, что и среди живых я его не вижу! Его словно вообще никогда не было!
– Как такое может быть?
– Я не знаю!
Отец Феона легким касанием отодвинул руку девушки от себя.
– Оставь. В этой панагиаре [149] щепка от посоха Николая Мирликийского [150], он поможет тебе и обережет от опасностей. Полагаю, и отец Афанасий одобрил бы мое решение!
Хлопова испуганно замотала головой.
– Я не могу принять такой дар!
– А это не дар. – Феона мягко зажал своей рукой ладонь Марии. – Когда придет время, вернешь хозяину!
– Государыня Марья Ивановна, – завыл за спиной стрелецкий полусотник. – Накажут меня! Не велено задерживаться! Ехать пора!
Хлопова вздрогнула от неожиданности и, засуетившись, поспешно приложилась теплыми губами к холодной руке монаха.
– Прощай, отче, даст Бог, свидимся!
Красная колымага уже скрылась в тумане, а монах все стоял на дороге, провожая отрешенным взглядом кажущийся бесконечным обоз низложенной царской невесты. Слегка прихрамывая, подошел архимандрит Дионисий.
– Знаешь ее?
– Немного.
– Несчастная. Жалко девку. Вблизи трона даже счастье со вкусом полыни. А ведь все могло быть по-другому. Как думаешь, отец Феона?
Феона с сомнением пожал плечами:
– Аристотель говорил, что для счастья нужен еще и случай. Но я с этим не согласен. Случайность не имеет смысла. Случай – это то, что находится вне нашей осведомленности. Тайное когда-то станет явным, и случай окажется либо преступлением, либо чьей-то корыстью.
Архимандрит похлопал собеседника по плечу.
– Эти рассуждения хороши для материального мира, но есть и другая сторона, которую ты не учитываешь в своих рассуждениях. Господь испытывает наши духовные силы. В явленном нам мире нет особого смысла, здесь царит полная несообразность, и только дух вносит в него закон и осмысленность. Мы не знаем, за какие прегрешения страдает чужая душа. Это ее испытание и ее личный разговор с Господом. Нам туда хода нет. Все, что мы можем как служители Церкви, – усердно молиться за спасение человеческой души! Не согласен?
Дионисий с детской улыбкой поглядел в глаза Феоны, неуклюже развернулся в больших, не по размеру подобранных в монастырской рухольной [151] валенках и направился к розвальням.
– Поехали, поди? Сейчас через Скородум до Сретенки доберемся и по Троицкому большаку уже домой! А как я соскучился по нашей обители, и словами не описать!
До Печатников [152] ехали молча. Большой любитель дорожных разговоров, архимандрит Дионисий озадаченно поглядывал на безмолвного монаха, до поры удерживая себя от расспросов, но у остатков Сретенских ворот, спаленных поляками шесть лет назад, терпение его лопнуло.
– Ты чего такой смурной, отец Феона? Всю дорогу как воды в рот набрал. Сдается мне, сказать что-то хочешь, да не знаешь, с чего начать, верно?
Феона усмехнулся догадливости архимандрита.
– Верно, отче! Хочу попросить отпустить меня из обители.
– Что так? – удивился Дионисий, и на лице его отразились растерянность и замешательство. – Уж не я ли причина, твоего поспешного отъезда? Может, не по нраву болтовня моя стариковская пришлась? Коли так, то прости Бога ради!
– Что ты, отче! Хорошо мне с тобой. Душевно! – замотал головой отец Феона и протянул Дионисию письмо, свернутое в трубочку. – Получил я на днях сообщение, что скончалась моя дальняя родственница. У нее осталась восьмилетняя воспитанница, перед которой я имею обязательства. Сейчас Настя в Великом Устюге у городского воеводы Юрия Стромилова. Вот туда хочу поехать.
Дионисий прочитал записку и сокрушенно покачал головой.
– Эх, жалко мне отпускать тебя, отец. Так у нас все ладно складывалось. Ты да Афанасий –
