Руководитель устраивает мне выволочку. Требует принять участие в акции. Грозит отлучением от партийной кормушки. Разговор идет на повышенных тонах. Я, скрипя сердце, соглашаюсь и присоединяюсь к остальным. Нас пятеро. Поразительно, чтобы отправить на тот свет пожилого и болезненного типа ЦК назначает группу в пять боевиков. Не многовато ли?
Других волнуют другие вопросы:
— Ты убежден, что он провокатор? — спрашивает у Руководителя участник № 1.
— Уверен.
— Значит, нужно убить его.
Простая душа не ведает сомнений. Меня это поражает. Став партийной единицей, винтиком в большой машине, люди утрачивают способность мыслить. И чувствовать.
— А вы что думаете? — интересуется Руководитель у следующего участника.
— Я всегда в распоряжении боевой организации, — отвечает тот.
Остальные тоже не сомневаются. Им довольно слова Руководителя, чтобы преступить Божью заповедь.
План состоит в следующем. № 1 и № 2 должны нанять уединенную квартиру в Варшаве. В нужный день, вернее вечер, к ним приедут № 3, 4, 5, вооруженные браунингами и ножами. Руководитель сходит к Т. на дом и пригласит в гости.
№ 1 и 2 не будут принимать участие в убийстве. Едва группа соберется, они с первым поездом выедут в Москву. Прочие участники согласно инструкции после акции, тоже покинут город.
Все организовано с привычной театральностью. Номера № 3, 4 и 5 одеты по-русски, в картузах и сапогах бутылками, потому резко выделяются на улицах европейской Варшавы. № 5 — высокий студент с бледным лицом, в пенсне, с тонкими музыкальными пальцами в простом наряде откровенно смешон. Он чувствует себя неловко в непривычном костюме и ежеминутно вытирает белоснежным платком пот со лба.
Наступает нужный день. Я с Руководителем отправляюсь за Т.
Дверь открывает седая старуха — мать Т. Через несколько минут появляется он сам.
— Чем могу служить?
Руководитель несет явный вздор. Мол, следственная комиссия в городе, Т. желают устроить еще один допрос, получены новые сведения, надо явиться для дополнительных показаний.
— Мне нечего добавить, — заявляет потенциальный покойник.
— Но комиссия настаивает. Ваши обвинения в адрес А. заслуживают особого внимания. Сегодня вечером на улице Шопена состоится заседание. вы придете?
— Кто будет? — Т. явно взволнован. Услышав громкие фамилии, он вздыхает с облегчением, надеется, бедолага, на справедливость. — Хорошо, я буду.
В прихожей, заглядывая в глаза Руководителю он, покраснев, говорит:
— Я вас не понимаю. Вы подозреваете меня в провокации. Думаете, что я в любой момент могу выдать вас. И не боитесь прийти ко мне на квартиру?
— Вопрос о вашей виновности для меня недостаточно ясен, — лицемерно бормочет Руководитель и пожимает протянутую руку Т.
Вечер. Мы сидим в засаде и ждем.
Т. появляется к назначенному времени, но вместо того чтобы прямо отправиться в квартиру, затевает разговор с дворником. Через пару минут, поняв, в чем дело, он стремительно уходит. Описанные дворником люди не похожи на тех, кого он ожидал увидеть.
Новый план. Надо учредить за Т. постоянное наблюдение и убить его на улице, либо дома. В первом случае, стрелок подвергается огромному риску. Убежать с места преступления практически невозможно. Второй решение тоже не особенно удачно. Т. проживает в одной квартире с родителями, которые могут стать свидетелями убийства.
Руководитель предпочитает второй вариант.
— Я не могу рисковать жизнью своих товарищей, — велеречиво заявляет он.
Жизнью стариков рисковать, конечно, проще.
Быть исполнителем вызвался № 3. Руководителя больше устраивала бы моя кандидатура. Но я скромно молчу, уступая место нетерпеливым и глупым.
№ 3 печален. Он понимает разницу между убийством министра и казнью провокатора, но готов защищать честь партии. И ради этой чести собирается погибнуть. Шансов сохранить жизнь у него маловато.
Мы прощаемся. Группа уезжает из Варшавы. О подробностях я узнаю из разговоров товарищей и газет.
«22 марта на квартиру протоиерея Юрия Т. явился неизвестный человек, убил его сына и ранил ножом супругу».
Я в недоумении. Старуху ножом?! Это уж слишком!
Через несколько дней случайно встречаю № 3 на улице в Москве, спрашиваю.
— Что ты наделал?!
— А что? Неужели Т. остался жив? — чистосердечно удивляется парень. Из-за пережитого потрясения он плохо помнит, как возился в прихожей со стариками, защищавшими сына.
— Нет, конечно, убит. Но ты ранил мать…
— Не может быть.
Финал истории трагичен: старуха скончалась на больничной койке; старик, похоронив, сына и жену, умер через месяц от инфаркта; ЦК в ответ на негативный общественный резонанс, отмежевался от преступления и, на всякий случай, исключил № 3 из партии. После чего парень повесился.
Трагично сложилась судьба Руководителя и всей нашей варшавской группы. Я опоздал к началу дружеской попойки, организованной по поводу завершения операции, и застал своих товарищей и других гостей мертвыми. Как писали газеты: водка в бутылках была приправлена цианистым калием. Причину преступления полиции установить не удалось. Я же думаю, это работа А. Мужику было чего бояться. Его «приятель» Т. перед смертью мог рассказать своим убийцам много интересного, но лишнего. А кому нужны лишние видетели».
Надин вздохнула. Она знала, по крайней мере, три аналогичных случая. На ее памяти казнили троих агентов охранки и каждый раз исполнители погибали очень скоро. По мнению Люборецкого, боевиков убирали свои, чтобы не всплыло что-нибудь лишнее. Когда Надин рассказала об этом Травкину, тот сразу же загорелся встретиться с Прохором Львовичем. К большому удивлению Надин, Люборецкий отнесся к этой идее с энтузиазмом, но потребовал, чтобы Петя указал в своей книге, кто его консультировал.
— Хватит выкручиваться. Скажите толком, что Таня за человек? — Валентина в раздражении сжала губы. Ей надоело призывать Ирину к откровенности.
— Человек, как человек. Только, не умеет утраиваться в жизни, — прозвучала очередная увертка.
Валентина Петровна обвела критическим взглядом более чем скромное убранство комнаты, скептично оценила помятое лицо, ранние морщины, серую кожу и мешки под глазами Иры. Подруга Тани мало походила на преуспеющего человека, зато очень смахивала на начинающую алкоголичку.
— У меня с собой нечаянно коньячок оказался. Может за встречу? — предложила, доставая бутылку.
Ирина приободрилась. Поспешила на кухню за рюмками. За выпивкой беседа потекла живее.
— У Тани, наверное, было много ухажеров? — спросила Валентина Петровна с равнодушным лицемерием. — И сейчас, наверняка, кто есть. Она женщина симпатичная, стройная, милая, такие нравится мужчинам.
— Мужчинам нравятся другие бабы, — последовал возмущенный ответ, — И никого у нее нет давно. И не скоро появится. Юрченко ей всю охоту до мужиков отбил. Молодая баба, а живет, как монашка. Когда Танька меня слушалась, у нее не было отбоя от кавалеров, — второй налитый до краев фужер сделал Иру разговорчивой.
— Когда это было?
— Пока Генка не вернулся.
Этот период Таниной биографии Рощину интересовал мало. Потому истории о похождениях двух подруг слушала Валентина Петровна не очень внимательно. Пока не уловила странную фразу:
— Я тогда со скульптором одним познакомилась, чокнутым импотентом. Он вырезал из дерева богиню, установил на своей даче и ждал, когда дура деревянная вернет ему мужскую силу.
Валентина Петровна потянулась за сумкой, нашарила таблетку валерьянки, незаметным движением, положила в рот.
— Фамилию не помните?
— Двойная какая-то.
Скульптор-импотент с двойной фамилией и деревянной богиней на даче обитал в дачном поселке по соседству с Андреем.
— У меня как раз день рождения был, — продолжала Ирина. — Я Таньку и пригласила на блядки. Она знала, зачем ехала. Так что, пусть не особенно кичится своей порядочностью.
— На блядки! — Валентина Петровна не удержалась от возмущенных интонаций.
— На блядки! — отчеканила Ирина. — И не делайте старушечье лицо! У вас в молодости всегда мужик под рукой был?
— Не всегда, — призналась Рощина.
— И у меня не всегда, и у Таньки. А дело, знаете ли, житейское, хочется.
— Ну, хорошо, — Валентина припомнила некоторые моменты своей биографии. Одни вызывали смущение, другие — откровенный стыд. Действительно, дело житейское, хочется, потому получается не всегда красиво и высоконравственно. Вернее, получалось. В перерыве между первым и вторым замужеством и у нее были случайные мужчины, не очень достойные связи и отношения, которыми не приходилось гордиться. Теперь, слава богу, это в прошлом. Теперь упрекать себя не в чем. И, наверняка, не стоит упрекать других. Рощина вздохнула, что это я, и в правду как старуха, подумала сердито. Тут такое творится, а я о морали беспокоюсь.
