не знал.
Снегирев-старший это почувствовал, схватил его за руку. Так они стояли какое-то время.
– Которая твоя-то? – прохрипел бледный отец Антона, мало чем внешне отличаясь от тех, кто лежал. – Вы ведь все по парам, насколько я в курсе, четыре семьи…
Стас молча указал на Валентину.
– Прими мои соболезнования.
– И вы мои, Валерьян Гаврилович.
– Помянем! – С этими словами отец Антона достал бутылку и стопки. – Господи, за что мне такое наказание? Как его матери скажу, даже не представляю.
– Где она сейчас, если не секрет? – осторожно поинтересовался сыщик.
– Не знаю. Мы давно в разводе, общаемся… общались с Антоном по отдельности. Он то со мной, то с Марией… У него своя жизнь.
Когда они вернулись в гостиную, Снегирева-старшего было не узнать. В движениях появилась уверенность и даже резкость. Усадив всех, кроме привязанного, за стол, он вполголоса обратился к Стасу и Максу:
– Извините, мужики, но я буду предельно краток, как Людмила скажет, так и будет. Только ей я доверяю, уж не взыщите. – Повернувшись к снохе, он посмотрел ей в глаза и спросил: – Люда, кто виноват во всей этой вакханалии?
Покраснев, Мила указала пальцем на притихшего у батареи Лёвика.
– Всё, мне хватит. Спасибо. А теперь нужно сделать пару звонков. Уж не взыщите!
– Конечно, давайте, звоните, – подал голос фотограф. – Без суда и следствия, как в тридцать седьмом… Всё знакомо!
Услышав это, Снегирев поднялся и, захватив с собой табуретку, подошел к привязанному. Лёвик начал испуганно перебирать ногами, словно пытаясь уползти от неминуемого разговора. Поставив табуретку перед забинтованным, партийный босс уселся напротив, облокотился о колено и, выделяя каждое слово, произнес едва ли не по слогам:
– Что ты, сучий потрох, можешь знать о тридцать седьмом? Знакомо ему… Как ты смеешь вообще рассуждать о тех временах, если тебя даже в проекте тогда не было! Кто ты такой, чтоб так говорить?
– Солженицына читаю! – прохрипел фотограф с достоинством, словно партизан на допросе. – Вот откуда знаю! «Архипелаг Гулаг», «Один день Ивана Денисовича»!
– Да ты что! – вытаращил глаза Снегирев-старший. – Еще и литературу запрещенную читаешь… А отчество у тебя, случайно, не Давидович?
– Нет, Яковлевич, а что? – с вызовом спросил Лёвик.
– Уж больно на Троцкого в молодости смахиваешь. Ладно, с тобой всё ясно.
Не удостоив больше фотографа взглядом, Снегирев-старший поднялся, подошел к телефону, уселся в кресло-качалку и снял трубку. Понимая, что разговор будет конфиденциальный, Стас с Максом вышли на крыльцо. Журналист нервно закурил.
– Слушай, похоже, Лёвика мы больше не увидим, – предположил он после второй затяжки. – Это попахивает как-то нехорошо. Тебе не кажется?
– Согласен, дурно пахнет, но… Я слышал его слова за секунду до выстрела арбалета, адресованные Антону, – ответил Стас, стараясь не дышать табачным дымом. – Он сказал буквально следующее: «Получай, ублюдок, так тебе и надо». Поэтому мне его особо не жаль. Согласен, расплата, зуб за зуб, но… повторюсь, мне его не жаль.
– И это говорит человек, – с иронией заметил Макс, – не так давно пытавшийся меня удержать от совершения самосуда. Я не узнаю вас, одноклассник!
– Думаю, от нас с тобой сейчас ничего не зависит, – уклончиво ответил ему сыщик. – Ты видел, нам даже слова не дали сказать. Всё решили за нас и без нас. Впрочем, как и то светопреставление, что происходило здесь ночью. Игнатенки нас тоже ни о чем не спрашивали. Просто исполняли то, что задумали.
– И теперь мы имеем то, что имеем. Кстати, мы всё ругаем партийную номенклатуру, над Антошей промеж себя потешались. А ведь номенклатура сейчас нас откровенно спасла от тюрьмы!
– Вот именно, – закивал Стас. – Я слышал, как они намеревались открыть сарай, Лёвик уже праздновал победу. Я по глазам видел. У него против нас были улики. Те самые фотки, на которых я с ножом, а ты нажимаешь кнопку под подоконником.
– Я не нажимал, но это дела не меняет. А у нас что? Кассету из диктофона ты профукал. Остальное – только слова. Так что спасибо партии родной…
Стас взглянул на часы:
– Восьмой час. Конец новогодней ночи. Ее я запомню на всю оставшуюся… Кстати, ты был очень прозорлив, закрыв сарай на замок.
– В смысле? – не понял Макс.
– Если бы дверь была просто притворена, как до этого, менты первым делом бы нос туда сунули. И неизвестно еще, чем бы всё дело закончилось. А так – они только еще намеревались вскрыть сарай. Да Снегирев-старший не позволил. И сейчас они думают, что самый пострадавший – Лёвик с разорванным ухом. И всё! Дело можно не возбуждать.
– Погоди, но Мила вызвала ментов, сказав, что произошло убийство.
– Мало ли что может померещиться доведенной до крайности женщине?! Тот факт, что менты не успели наведаться в сарай – ключевой. А замок повесил ты! Ты поступил дальновидно!
– Я рад, что хоть чем-то поспособствовал нашему общему делу.
– Ты поспособствовал многим. – Сыщик в знак благодарности похлопал бывшего одноклассника по плечу. – Всего не перечислить. Одна идея с пьянством чего стоит!
– Господи, что я скажу теще? – раскинул руками журналист, уронив пепел с сигареты на крыльцо. – Ее же удар хватит!
– Думаешь, мне легче будет объяснить Ванюшке, что мамы у него больше нет?
– Можешь что-нибудь придумать, типа что она вас бросила и уехала. Знаю, это жестоко и безнадежно как-то звучит, но…
– Зачем у ребенка зарождать ненависть к матери, – перебил журналиста Стас, – пусть даже и к погибшей, которую он никогда больше не увидит…
Дверь скрипнула, к ним вышел партийный босс.
– Так, мужики, между нами, сейчас за этим приедут, заберут… Трупы девчонок ваших увезут на другую дачу, создадут обстановку, сходную с этой. Вы с самого начала всем будете говорить, что праздновали там. Но без Антона и Милы, запомните! Про эту дачу забудьте. Где бы кто и что у вас ни спрашивал! Ментов я беру на себя, они вам мешать не будут.
– Надо как-то… договориться, чтоб… одинаково говорить, – спотыкаясь едва ли на на каждом слове, высказал предположение Макс.
– Это вы уж промеж себя… Только чтобы фамилия Снегиревых не всплывала никогда. Ни-ко-гда! Ни под каким предлогом. Денег на похороны я дам. В том числе и на погребение третьей, жены этого… выродка. Ваша задача – организовать всё так, чтобы комар носа не подточил.
Через четверть часа к дому подъехала черная «Волга», три бугая, повинуясь приказам партийного босса, молча отвязали фотографа от батареи и потащили в машину. Тот начал орать, сопротивляться, но один из бугаев сделал незаметное движение, и голова Лёвика безжизненно повисла.
«Спецприем, – мелькнуло в голове у Стаса. – Научиться бы!»
