похвастаться. Оружейник Вигстрём жил на широкую ногу и часто собирал гостей, с которыми пировал вскладчину. Вот и сегодня на дворе было натоптано и орошено а, в доме — шумно.
Поднялись на крыльцо, постучали.
— Кто там?
— Ночной дозор!
В сенях неразборчиво проорали, Малисон не понял, а Герман Шульц желчно хмыкнул.
Быстро и уверенно протопали каблуки. Дверь отворилась, на пороге вырос Карл-Фридер Грюббе.
— С Рождеством! — приветствовали его стражи.
Юстиц-бургомистр шумно засопел и поздравил в ответ.
— Охраняйте покой, берегите город. И да хранит вас Господь, — сказал он, пропустив обычное напутствие.
Герман Шульц качнулся и рыгнул, а Малисон отсалютовал алебардой.
Дверь захлопнулась. Бургомистр юстиции вернулся к важному делу.
Когда они вышли со двора, Малисон достал из котомки, висевшей на правом боку, плоскую глиняную бутылку снапса, оплетённую соломой.
Вздрогнули, крякнули. Захотелось курить, но трут на морозе не занимался. Искры гасли, не долетая до него.
— Зайдём ко мне. — предложил Малисон. — Возьмём уголька.
Завернули по проулку на Среднюю. Шульц от застолья протрезвел и сейчас не опьянел, но как-то быстро ослаб ногами.
— Кто будет нарушать порядок и бесчинствовать на улицах в рождественскую ночь? — резонно вопросил он.
— По такому морозу, — добавил Малисон.
— Я только до своего дома дойду.
— Я тебя доведу.
— Пошли ко мне?
— Нет, — упрямо сказал купец. — Я буду нести службу.
Герман Шульц нашёл силы вынести на рукавице уголь. Малисон даже в сени не сунулся, чтобы не развезло, да не соблазнили духмяные запахи пренебречь долгом честного бюргера и осесть в неге и уюте за накрытым столом, в окружении радушной семьи плотника.
— Бери фонарь, — на прощанье сказал Шульц.
— Нет, ты бери, — отмахнулся купец. — Обойдусь, дорогу видно.
Раскурился и зашагал по Средней улице, посмеиваясь над теплолюбивым немцем. В Архангельске бывало и покруче. Малисон только иней с бороды стряхивал, холод его не брал. Он прихлёбывал из глиняной фляжки вкусный, нажористый снапс. Уж с этим-то ничего не фатального не приключится. Даже если в ком смёрзнется, и лопнет бутылка, его можно будет грызть.
Помимо бутылки снапса, в котомке лежал завёрнутый в тряпицу добрый ломоть пирога, но его надо было отогревать за пазухой. Да и к чему, когда из-за стола и есть что выпить?
В середине ночи крепко подморозило. В небе висела луна, непривычно яркая для Ниена. Все в городе спали, кроме Малисона, а он ходил по улицам и думал об антихристе. Старался представить, что видит он и как выглядит окружающее антихристовыми глазами. Что он слышит, как обоняет. Каким предстаёт мир для Зверя.
Вот, он бегает по улицам в ночи. Вынюхивает след (тут купец принюхался), заглядывает в окна (Малисон прокрался и приблизил лицо к окну из бычьего пузыря, но в тёмной избе ничего не разглядел), озирается (отходя по своим следам, купец поозирался, нет ли свидетелей его странных дел), прислушивается к звукам ночного дозора — купец отошёл подальше и поколотил древком алебарды по воротам Пима де Вриеса, надеясь разбудить лежебоку. Пусть будет уверен в прилежании, с которым Малисон исполняет свой долг!
Ещё он подумал, что антихрист знает город. Знает, кто где живёт. Знает ходы и выходы.
Зверь и его знает.
Малисон искал и не находил опровержения, почему Зверем не мог быть Ингмар Тронстейн.
Но и доказательств у него не было.
И ещё он думал, что в ночь перед Рождеством черти вылезают гулять среди людей, а сегодня ночь после Рождества.
Или то справедливо для Рождества православного, а сегодня ихнее, немецкое? И ночь нечистой силы ещё предстоит?
Или то и то — Святки?
В вопросе богословия купец не чуял разумения своего и силы.
Как же тогда Диавол, низвергнутый на Ильин день?
С Выборгской улицы он свернул, дойдя до городского хмельника, к Средней и тут заметил фигуру, темнеющую перед решётками для хмелевых плетей, белых от налипшего снега.
Он испугался.
Дьявол среди людей мог появиться когда угодно.
Луна светила ярко.
Малисон узнал Ингмара.
И успокоился.
Эта встреча была предопределена, понял он.
Зверь должен был пойти по следу, потому что влекла его к тому нечистая суть.
— Стой, — Малисон выдернул из-за пояса пистолет, откинул крышку полки.
Заряд был из пороха и пыжа, но Ингмар этого не знал. Однако он развернулся и побежал за хмелёвые решётки. Пуля в спину представлялась ему меньшим злом, чем пуля в грудь и алебарда. Прутья были густо облеплены снегом. Ингмар нырнул за них и исчез.
— И не буду притеснять или губить кого-либо, кроме совершившего преступление, — прошептал купец и опустил ствол.
Он не стал подавать сигнал в Ниеншанц. Встреча со Зверем была его личным делом. Сугубо личным.
После праздников открылась сессия выездного суда. В Ниене занялись рассмотрением накопившихся тяжб по крупным искам, которые не мог разрешить магистрат. Но все бюргеры и крестьяне из Спасского села ожидали конца дознания Тойво.
Пока он вдали от семьи содержался под стражей, рассудок как будто пошёл на лад. За решёткой он отогрелся, потому что на гауптвахте оказалось лучше, чем в сенях. По совету Клауса Хайнца купец Саволайнен занёс денег слотсгауптману на прокорм арестанта, и Тойво стали кормить из общего котла с солдатами.
Гарнизонная жизнь даже при самом уничижённом положении узника показалась Тойво краше семейной. Солдаты охотно болтали с ним, изредка угощая табаком, и шутки у них были схожие.
Тойво не мог понять, почему так настороженно к нему относились дома и особенно жестоко — отец, тогда как чужие люди прекрасно ладили и предлагали идти к ним в гарнизон служить после суда, на котором его обязательно оправдают. Солдаты прочили ему высокую карьеру и даже называли начальником Мёртвого бастиона. Тойво знал, что такое Мёртвый бастион — он выходил на Охту, ликом к городу, а под стеной его хоронили умерших от болезней солдат и строителей крепости.
Тойво заделался в Ниеншанце своим парнем. Офицеры и солдаты не верили, что дурачок виновен. Признавали, что разок убить он бы мог, все могут, но творить изощрённые злодейства, было выше его возможностей. Выслеживать жертву, незаметно подбираться к ней, скрываться и оставаться неузнанным было слишком сложно для такого простака.
И все видели, что в нём нет зла. Тойво не был скрытным. Он никогда не отказывался поболтать и охотно сознавался во всяких грехах, которые выдумывали для него солдаты. Выше пояса полёт их мысли не поднимался.
Расспросив многажды и на разные лады, как не могли бы допросить губернаторские дознаватели, в гарнизоне пришли к выводу — невиновен.
В судебном поезде прибыли адвокаты.
