– Вручаю вам, господин подполковник, как руководителю операции.
– Что там?
– Не смотрели. По внешнему виду – частная переписка.
– Ну-ну… Знаем мы эту переписку.
Таубе убрал пакет в стол, и Артлебен продолжил:
– Вечером того же дня в номер к Енджеевской явился незнакомый господин. Пробыл полчаса, после чего поехал на Батарейную улицу. Как оказалось, к себе на квартиру. Там он, согласно вашему приказанию, и был арестован. По документам господина зовут Франц Романович Люсиус. Он коммерсант и поставщик Тихоокеанской эскадры. В кармане Люсиуса мы обнаружили письмо, написанное по-польски. Предположительно автор его – Гизберт-Студницкий. Вот что там сказано.
Штабс-капитан вынул лист бумаги и прочитал:
– «Немедля прекратите все операции по нашим друзьям. Отлучитесь куда-нибудь из города на месяц. Тут запахло жареным. Я сообщу, когда можно будет все возобновить». Письмо без подписи.
Артлебен передал бумагу подполковнику и добавил:
– Люсиус показался мне тем орехом, который можно расколоть. Енджеевская – другое дело…
– Ну ее-то как раз есть чем прижать – деньгами. И в пакете, наверное, много секретного. А что мы предъявим Люсиусу? «Операции по нашим друзьям»? Он скажет, что написано про обычные торговые операции. Нам, конечно, известно, что речь идет о якудзе. Но трудно доказать это судейским.
Артлебен посмотрел как-то странно и сказал:
– Насчет якудзы появились некоторые сомнения…
– То есть?
– Вот что мы нашли в тайнике на Батарейной улице. Было спрятано под мраморной крышкой умывальника.
И штабс-капитан разложил на столе объемистую таблицу и какие-то планы. Таубе всмотрелся и ахнул. Это были совершенно секретные данные о расквартировании войск Восточно-Сибирского военного округа. А в дополнение к ним – проект береговых укреплений Владивостока.
– В бюро обнаружились также средства тайнописи и накладная борода, – добавил Артлебен. – Виктор Рейнгольдович! Зачем якудзе знать про дислокацию наших войск? Нет, тут шпионство!
– Приведите сюда этого Люсиуса, – приказал Таубе. – Пора колоть орех!
Вошел человек средних лет, щуплый, с робким взглядом. Он сразу увидел бумаги из своего умывальника и окончательно смешался.
– Ваше высокоблагородие! Позвольте мне сделать полное и добровольное признание!
– Это разумно с твоей стороны. Суд зачтет. Только давай с самого начала.
– Слушаюсь! С самого начала… С самого начала будет так. Моя настоящая фамилия Паульсон, я бывший виленский мещанин. И… и… беглый каторжник. Сбежал с острова Сахалин три года назад. В Японию, по неведению. И там пришлось под угрозой поступить на жалованье в Кансейкеку.
– Что еще за чертовщина такая?
– Это, ваше высокоблагородие, японская шпионская служба.
– Ах, эта… Продолжай.
– Слушаюсь. Там, ваше высокоблагородие, нельзя иначе было. Заставили! Обещали зарезать. Испугался и подписал обязательство. После того уж все… Два года меня обучали… этому, стало быть, занятию.
– Какому занятию? Шпионству?
– Так точно. А вот уже год как я во Владивостоке. Но большого вреда, ваше высокоблагородие, я никак не мог учинить! Потому служба моя почтальонская, можно сказать. С бумажками служба. От одного пакет получил, переклеил в новый конверт и другому отправил.
– А секретные бумаги, что в умывальне нашли? – рыкнул подполковник. – Их откуда взял? И это, по-твоему, никакого вреда? Ты знаешь, что по нашим законам за шпионство полагается?!
– Виноват! Только курьером был, ваше высокоблагородие! Видит Бог, только курьером.
– От кого получил бумаги, прохвост? И что у тебя с Гизберт-Студницким? Отвечай!
– Все-все расскажу! Уповаю на милость следствия и суда. Гизберт – главный от Кансейкеку на Сахалине. Порядки, значит, там такие…
По всему Корсаковску рыскали злые линейцы. Были обысканы слободы и пригородные деревни. В Пороантомари попался беглый осетин, исчезнувший еще в апреле. За баней покойного Фунтикова разрыли могилу пропавшего ефрейтора. Нашли и подпольный водочный завод, но это уже стало второсортной новостью. «Садовники» как сквозь землю провалились.
Вечером в квартире начальника округа закрыли ставни. В караул заступили сразу шесть человек. Но Алексей больше надеялся на Голунова. Тот до полуночи писал свои признания о службе у японцев: имена, адреса, способы обучения в секретной школе. От его откровенности, возможно, зависело решение государя, и Калина Аггеевич старался.
За пять минут до полуночи он отложил перо.
– Уф! Легче «языка» взять, чем бумагу марать.
– Айда попаримся, – предложил надворный советник.
С тех пор как в обслугу приняли рыжебородого костоправа, баня топилась каждый день. Старика звали Зот Зотыч. Он оказался опытным массером [67]. Лыков, несмотря на относительно молодые лета, весь уже был передырявлен. И раны нет-нет да напоминали о себе. Дедушка натирал его каким-то хитрым маслом на травах с медом, а затем «правил». Каждая мышца, каждая косточка пела и играла в сильных пальцах банщика. Сыщик словно выпивал живой воды…
Приятели уединились в бане. У двери стоял часовой, а в раздевальне сложили ружья и револьверы. Но никто на них в эту ночь не напал. Видимо, потеряв четверых, «садовники» не могли уже активничать.
– Расскажи мне про этих онива-бан, – попросил Алексей. – Что они могут? Чем опасны?
И Голунов рассказывал чуть не до утра. Его слова звучали как сказка. Или как бред… Ну не может же такого быть! Лыков то смеялся, то бранился. Но комендант уверял, что это все правда. Загадочные онива-бан, или, иначе, синоби, могут творить чудеса. Есть, к примеру, такое учение: «червь в теле». Оно готовит провокаторов, которые занимаются мятежами в стане врага и очерняют верных [68]. Есть искусство притворяться мертвым на поле боя, а затем внезапно оживать и нападать на противника с тыла [69]. Есть школа, как метать ножи и отравленные звезды [70]. Есть школа кулачного боя [71]. Вроде английского бокса, видать… Или искусство нескольких жизней [72]. Это про капитана Такигаву, который вместе с тем торговец бакалеей Ёэмон. Такие вещи разум Алексея еще принимал. Но другие россказни Голунова вызывали только смех. Например, искусство становиться невидимым! [73]Экая глупость… Или когда человек голосом изображает землетрясение [74]. Да так, что враги в панике разбегаются… Детский лепет! Невозможно так закричать, чтобы земля зашаталась под ногами. Но Калина Аггеевич пояснял, что стены домов в Японии бумажные. Обученный «садовник» в состоянии заставить их дрожать, точь-в-точь как при стихийном бедствии. Обитатели дома пугаются и начинают, не разбираясь, выбегать скорее на улицу. И попадают там на меч.
Много еще диковинных вещей услышал Лыков и не поверил ничему. В заключение сказал:
– Главное, что их пули берут. А то с твоих слов выходит, что бороться с синобцами бесполезно. Надо сразу ложиться и помирать… Давай действительно ляжем, поспим. А утром подумаем, где искать твоих кудесников.
В восемь часов утра Алексея разбудил Фридрих Гезе:
– Ваше высокоблагородие! Старик с рыбами пришел, вас требует.
Надворный советник вышел к Хомутову. Тот торжественно разложил на столе трех изрядных осетров.
– Годится, что ли?
Рыбы оказались знатными, чуть не в двадцать вершков каждая.
– Сколько за них хочешь, Иван Степаныч?
– Да «красненькую» не мешало бы, вашество. На всю округу единый я их ловить умею.
Лыков выдал вольному поселенцу червонец и сказал:
– Попей с нами чаю или водки, по желанию. Разговор имеется.
Старик сразу посерьезнел. За самовар сели втроем. Голунов помалкивал, а Лыков начал издалека.
– Не страшно тебе, старик, жить в таком глухом углу? Там, говорят, нет ни души!
– Почему нет? – возразил Хомутов. – Айны есть. Они по всему берегу живут. А на Айроне японская фактория. Русские, да, все оттудова ушли.
– Что так?
– А Муравьевский пост закрыли, люди-те и ушли. Мы, добровольные поселенцы которые, выстроили было там деревеньку. Чибисань называется – может, слышали?
– Слышал. Но и ее тоже бросили. Почему?
– Да надоел людям этот Соколин хуже горькой редьки. Двадцать лет бились, бились, а все нищета. Ну, попросились обратно в Сибирь. Один я остался…
– А почему со всеми не уехал, Иван Степаныч?
Старик вздохнул и еще ниже склонился над чайным стаканом.
