— Не волнуйтесь, Надежда Антоновна, она вернется, — В голосе Пети звучало сожаление.
Грохнула железная дверь, соединяющая вагоны, в сумрачном тамбуре показались два силуэта. Мужчина, высокий, широкоплечий, привлек к себе тонкую женскую фигуру, прижал к груди, запрокинув голову, впился в губы.
Поглощенные друг другом, Оля и Снегирев не заметили присутствия посторонних. Не обратили внимания на удивленную Надин и смущенного Травкина. Последний, правда, быстро ретировался в свое купе.
Надин не отрывая взгляда, наблюдала, как московский адвокат шарил по Олиной спине большими ладонями. Впрочем, назвать спиной эти места можно было весьма условно. Да и «шарить» было не совсем то слово, которым определялись действия Валерия Николаевича. Стиснув, что есть силы, круглый Ольгин задок, он прижимал ее живот к своим, без сомнения возбужденным чреслам и потихоньку комкал длинную юбку.
Прощание понемногу превращалось в любовную прелюдию. Пора было вмешаться.
— Оля, — позвала Надин и сделала шаг по направлению к тамбуру. — Я с ума схожу. Разве можно так?! И вам, Валерий Николаевич, должно быть стыдно.
Снегирев стремительно покраснел и отпустил Ольгу. Та юркнула за широкую спину и из укрытия нагло заявила:
— Мне все можно… теперь.
— Что значит теперь? — взвилась Надин.
Снегирев смущенно объявил:
— Простите, Надежда Антоновна, но Оленька — моя супруга. Мы вчера обвенчались.
— Тайно? О, Господи? — Надин представила, реакцию Павла и ужаснулась.
— Так получилось, — промяукала Оля.
— Я понимаю, что поступил не правильно, но обстоятельства оказались сильнее меня, — адвокат начал оправдываться.
Обстоятельства, победившие Снегирева, торопливо застегивали перламутровые пуговки на лифе платья.
— Я понимаю, Павел Павлович вправе сердиться на нас. Он вправе лишить Оленьку наследства. Меня это не останавливает.
— Меня тоже, — не преминула вставить «пять копеек» племянница.
— Моя семья ни в чем, ни будет нуждаться. Я сумею обеспечить Ольгу, можете не беспокоиться.
— Что ж теперь беспокоиться, — Надин устало побрела по коридору. Услышала за спиной торопливый перестук Ольгиных каблучков.
— Не сердись на меня, — девчонка была само благодушие. — Зато я больше не думаю о терроре. Как ты и хотела.
Паша, узнав новости, только покачал головой. Он тоже устал от потрясений.
— Прошу ко мне, — отстранив дочь, норовившую проскочить вслед за Снегиревым в кабинет, Матвеев закрыл дверь. Оля прильнула ухом к дубовому полотну.
— Ничего не слышно, — растерянный взгляд призывал тетку в сообщницы.
Надин, не отвечая, отправилась в свою комнату.
«Паша хоть вздохнет свободно. Олька затравила его совсем. Он уже боится оставаться с ней один на один», — вились в голове злые мысли. При всей любви к племяннице, терпеть глупые выходки было уже невыносимо.
Недолгий отдых прервало появление мужа:
— Он сказал, что ты написала ему письмо, с предложением приехать и продолжить отношения с Ольгой. Это правда?
— Да, — пришлось сознаться.
— Он сразу сорвался из Москвы, снял квартиру по соседству с особняком Люборецкого и тайно встречался с Ольгой каждый день.
— Я хотела отвлечь ее от террора.
— Тебе это удалось. Она, беременна.
Не одно, так другое! Тяжкий вздох Надин слился с не менее тяжким вздохом Матвеева.
— Я, наверное, тоже.
— Что ты тоже? Ты тоже встречалась с адвокатом? — Супруг не забывал о ревности, невзирая на свалившиеся новости.
Надин прильнула к Павлу, обхватила за крепкую шею, пожаловалась:
— Наверное, я тоже беременна. Меня тошнит и постоянно хочется спать. Задержка пока совсем маленькая, но грудь набухла. Пока рано радоваться, надо подождать.
Ждать не пришлось. Через час ситуация разъяснилась. Надин легла в, приготовленную горничной, ванну, закрыла в изнеможении глаза и то ли задремала, то ли размечталась. Мысли уплыли в туманную рябь, тело укутала теплая нега, на душе, впервые за долгое время, воцарился покой.
«Господи, как хорошо… — вырываясь из пут беспамятства, Надин открыла глаза. Вода в ванне была красной. — Господи, какой ужас…» — Она вскочила, с отвращением уставилась на струящуюся по ногам кровь. Внизу живота пульсировала боль, выталкивая с каждым толчком потоки красной влаги и беловатых слизистых ошметков.
— Господи, — застонала Надин и резким движением рванула пробку, закрывавшую сток в ванной.
Крупицы, так и не рожденной жизни и уже свершившейся смерти, растворенные в воде, весело булькая, понеслись прочь. Сухими глазами Надин смотрела, как исчезает то, что могло стать ее ребенком. Слез не было. Не было жалости к себе. Была пустота. И яростная готовность действовать.
Через три дня пришло письмо от Люборецкого. «Милая Надюша, — невзирая на недуг и возраст почерк у Прохора Львовича остался таким аккуратным, почти каллиграфическим. — Я, старый и больной, но и на смертном ложе, и в агонии, был и останусь разведчиком. Потому трудов разгадать вашу загадку мне не составило. Петр Травкин и есть знаменитый Аноним, статейками которого зачитывается страна. Не ошибусь, и указав источники его информации. Это вы снабжаете парня материалами, а стало быть, нарываетесь на неприятности. Ваши приятели эсеры — шутить не любят и за излишнюю болтливость обычно наказывают.
Впрочем, вы у меня — девочка умная и, не имея весомых аргументов, вряд ли бы стали связываться с сильным противником. В любом случае, можете рассчитывать на меня. Я не дам вас в обиду. ЦК боится моих дневников. На этом мы и построим нашу наступательную стратегию. Эсеры довольно поиздевались над вами. Их следует наказать. Как минимум поставить на место. Как только я выздоровею, сразу же напишу подробно. Готовьтесь, мы им покажем, кто в доме хозяин».
Увы, горько вздохнула Надин, она не могла ждать, пока Люборецкий придет в себя. Действовать требовалось немедленно.
— Это будет вам дорого стоить, — сказал Травкин, выслушав инструкции. — У меня, конечно. есть связи в уголовном мире, но не такие основательные, чтобы мне помогали бесплатно.
— Сколько?
— Узнаю — доложу.
Через день Петя назвал цифру
– Зачем так много?! — ахнула Надин.
— Вы знаете, сколько сейчас просят за билеты в городской управе? А в губернаторской канцелярии? Не говоря уже о полиции?!
На торжественный молебен, приуроченный к очередной годовщине сооружения храма святого Владимира, собрались приехать высокие правительственные чины: три министра, пара генералов и сам премьер — Андрей Аркадьевич Красавин. И праздничное мероприятие, и появление высоких гостей стали для города главным событием лета. Для большей ажиотации местные умники решили сделать молебен закрытым и пускать желающих только по пригласительным. Городской бомонд тот час ринулся добывать билеты. Всякий уважающий себя человек считал долгом попасть на молебен. Соответственно, всякий имеющий доступ к пригласительным, норовил заработать на этом. Желающие платили не торгуясь. Цены росли день ото дня.
— Ну, и лучшие щипачи в городе тоже не дешевое удовольствие. Вы же заказали лучших!
— Я должна быть уверена!
— Тогда ничего не поделаешь, платите.
Надин вздохнула. Борьба с социал-революцией выливалась ей в копеечку.
— Но ты хорошо разъяснил, кому и что надо делать?
— Не сомневайтесь. Все будет в порядке.
Петя не подвел. В нужный день и час Надина подошла к кордону, отделявшему улицу от места проведения мероприятия. Господин с рысьими раскосыми глазами, тщательно изучив пропуск Надин, оскалил в вежливой ухмылке губы и пробурчал:
— Проходите.
— Мерси, — ответила Надин, оглядывая будущее место преступления.
Между сквером, окаймлявшим собор и собравшейся публикой, стояли солдаты со знаменами в руках. Стяги реяли на ветру, придавали мероприятию торжественность и заслоняли от праздных зевак, то, что предназначалось избранным. Впрочем, и тех и других набралось не много: около трех сотен. Не считая, конечно, мальчишек, обсевших, как воробьи, высокие тополя. Среди них был и Ваня с Витьком.
Последние дни мальчишки учились свистеть по-птичьи. Ваня разработал систему сигналов и заставил Надин выучить, что означат каждый звук. Воронье карканье — внимание на левое крыло, дробь дятла — на правое, голубиная воркотня — центр; кашель — Лаубе; свист — чернявая Инесса-Ирина, ругань на два голоса — Виталий Орлов. Надин два дня твердила правила. И теперь наслаждалась плодами просвещения. Она знала когда появился и где разместился каждый из фигурантов.
— Ну, ты дурак.
— Сам дурак, подвинься.
Мерная дробь дятла перебила мальчишескую перепалку.
Надин отыскала взглядом худую фигуру Орлова. Виталий — дурашка, стоял, гордо подняв подбородок, и печально смотрел в синее небо. Вероятно, прощался с жизнью. От картинной позы, от надменной отстраненности веяло дешевым пафосом и детской глупостью. Погруженный себя, Орлов не замечал ничего вокруг. И напрасно. Стоило бы задуматься: почему рядом стоят только мужчины; почему все крепкого сложения и уверенных манер, почему похожи на сотрудников охранного отделения. Заслуживала внимания и колоритная группа из трех человек неподалеку. Пьяноватый мужичок в нарядной поддевке, господин в полосатом пиджаке и немолодая толстуха в зеленой шляпе почти демонстративно разглядывали Виталика. Надин тяжело вздохнула. И орлы-сыщики и уголовники, добытые Петей Травкиным, работали не таясь. Не заметить слежку мог лишь полный профан.
