– Лукояновский уезд.
– О! Там земля хорошая. А рыбалка есть?
– Четыре собственных пруда.
– Паша, ты чудо! Не предлагай больше никому – я беру!
– Цену-то не хочешь спросить?
– Хрен с ней, с ценой; чай, не дороже денег?
– Сорок пять тысяч. Лучше бы без рассрочки.
– Подполковник Львов рассрочек не признает! Дай мне неделю, и я соберу эту сумму.
– Но сначала давай съездим туда, посмотришь на имение. Родовое…
– Сиди тут, я пойду покажу немецкие паспорта Николаю Густавовичу, а заодно и отпрошусь на два дня. На ярмарке все спокойно; у меня, в конце концов, четыре помощника – справятся!
– Валяй. Можем выехать хоть завтра.
Так и получилось, что 8 августа 1881 года два полицейских в хороших чинах укатили из Нижнего Новгорода на юг в крестьянской коляске. Уже третий год как крестьяне организовались и возят почту и пассажиров по всей губернии. Берут они на десять процентов меньше, чем казенные ямщики, а служат исправнее. И все – трезвого поведения.
Владимир Иванович Львов оказался попутчиком веселым и приятным. Твердый и одновременно ловкий в службе, он любил выпить и закусить и знал множество смешных неприличных историй. Успевал заметить красоту идущей мимо бабы, но мог неглупо порассуждать и о польском вопросе. Ко всему опытный и смелый человек: три ордена за покорение Туркестана, любимец Скобелева.
К вечеру путники прибыли в Чиргуши и остановились на ночлег у Дедюлина. Дом Благово был не обжит, хотя еще и крепок. Плотно поужинав и сладко выспавшись, полицейские встали утром в хорошем расположении духа, и Павел Афанасьевич повел гостя смотреть имение.
Чиргуши представляют собой уютное большое село, со всех сторон окруженное пашней. Беда всего юга – отсутствие леса, поэтому избы здесь дороги и крыты соломой вместо теса. Но крестьяне все на вид достаточные, а некоторые так даже и дерзкие, шапок уже перед барами не снимают… Выпасные луга почти целиком оказались в половине Благово. Сдача их в аренду составляла основную статью доходов с имения. Главная же ценность – небольшая дубрава, именуемая Монастырским лесом: сорок десятин спелого смешанного леса в пяти верстах от села. Мужики постоянно производили там хищнические порубки. Судиться с ними было бесполезно – из Нижнего в волость не наездишься. Всех нанимаемых сторожей крестьяне быстро спаивали, и дубрава неуклонно уменьшалась в размерах. Павел Афанасьевич давно уже доверил управление имением свояку и, понимая его трудности, не просил слишком больших доходов.
Аренду за луга мужики тоже сильно занижали. Каждую весну они нагло просили у Дедюлина семян на посев, а каждую осень затягивали расчет и пытались обжулить барина во всем. Между помещиком и крестьянами шла непрерывная война. Преимущество в ней всегда оставалось за сплоченными и умными мужиками. Безголовые либералы из земства потакали сельским обществам выдавливать дворян-землевладельцев и учили их, как лучше судиться. Эдак уже давно по всей России. Пожилые крестьяне, те, что помнят еще крепостное право, часто говорят помещикам фразу, своего рода квинтэссенцию сложных отношений на селе: «Мы ваши, а вы – наши». Сами же в последнее время имеют в виду исключительно последнюю часть афоризма… И Благово решил: пусть теперь подполковник Львов слушает, почему денег опять получено меньше, чем ожидалось. И что недород – это плохо, а урожай – еще хуже.
Пройдясь по длинному порядку и здороваясь с редкими сельчанами, Павел Афанасьевич привел Львова на реку Слотинку. Запруженная в нескольких местах, она образовывала каскад из пяти прудов. Самый нижний, дедюлинский, был и самым большим. Здесь река раздваивалась, образуя в середине маленький остров, на котором и была поставлена водяная мельница. Сбоку от плотины излучина реки образовывала заливной луг, издавна оборудованный под капустник.
– Вот, Володя, это дедюлинская гордость. За мельницу с капустником мужики ежегодно платят ему две тысячи рублей. Зато у тебя будет лес!
Подошли свояк с мельником Петром – рыжим и жуликоватым малым. Все мельники, по твердому народному убеждению, дружат с водяным. Иначе нельзя: размоет плотину, поломает спицы. Там, где колесо черпает поток, образуется омут – это и есть место обитания водного духа. Благово помнил это с детства, из рассказов нянюшки. При мельнице тогда состоял отец этого Петра, тоже рыжий. Про него рассказывали, что он обещал духу утопленника взамен охранения плотины. Но обещания не сдержал: лето было холодное, народ почти не купался. И в конце августа, починяя что-то на крыше, мельник упал в воду и не выплыл. Дух взял свое…
Дедюлин пришел рассказать, что у него назревает по поводу мельницы серьезный конфликт с деревней. Мужики вдруг заявили, что прежний барин, Афанасий Васильевич Благово, подписал им двадцать лет назад не просто аренду острова и капустника, а аренду с выкупом! И теперь общество считает оговоренную сумму полностью выплаченной, а остров и все вокруг – своим. Петра при этом хотят согнать с мельницы и передать само дело Исаю Городнову, кулаку и богатею, человеку в деревне весьма влиятельному. Петр просит у барина защиты, предстоит упорная борьба.
Сейчас же следовало слить воду мельничного пруда для осмотра и, при необходимости, починки колеса. Операция эта проделывалась ежегодно, привлекая деревенских мальчишек с корзинами; они ходят по обмелевшему пруду и вылавливают карасей.
Львов, Благово и Дедюлин встали на берегу, а мельник открыл запруду. Вода весело зашипела и хлынула в Слотинку. Петр стоял у шлюза и смотрел по бирке, когда установится нужный уровень. Вдруг Львов дернул статского советника за рукав:
– Паша, что это?
Благово нехотя повернул голову – и увидел торчащие из воды ноги.
– Черт! Это, Володь, называется утопленником. Только его нам не хватало…
Дворяне спустились к берегу, туда же, побросав корзины, кинулись ребятишки. С пригорка приковылял камердинер Дедюлина, старый Архип.
– Армяк че-то знакомый, – сказал он, приглядевшись к раздутому трупу. – Така кругла заплатка… Как у Мишки Телухина.
– Что за персонаж?
– А который о прошлую осень барский дом подломал да и убег потом.
Благово залез по щиколотки в ил и, ухватившись, перевернул утопленника лицом вверх. Синее оплывшее лицо, объеденное рыбами… За годы службы в полиции ему приходилось видеть и не такое.
– Свят-свят-свят! – отпрянул камердинер. – Мишка и есть!
И принялся отчаянно креститься.
– Смотри, Володя, – Благово раздвинул густые водоросли, опутавшие тело, как кокон. – Видишь?
На шее утопленника была затянута веревка, один конец которой был привязан к мельничному жернову.
– Здесь убийство.
Дедюлин послал работника верхом в волость за становым. Труп вытащили на берег, пруд стал заново наполняться водой.
– Кто у вас сейчас в приставах? – спросил Благово.
– Ротмистр Кузуб. Из гродненских гусар.
– И как его угораздило в сельскую стражу?
– Проворовался на закупках фуража. Вот приедет – увидишь, что за гусь.
«Гусь» появился к обеду. Он, очевидно, относился к тому типу людей, которые «схватывают все на лету». Не дослушав рассказа Дедюлина, ротмистр арестовал мельника и отправил под конвоем в стан. На вопрос, за что, даже удивился:
– Как за что? Покойник лежит в его пруду. На шее его жернов. Все понятно!
На попытку Благово обсудить дело Кузуб посмотрел сквозь статского советника лихим кавалерийским взглядом и заявил:
– У меня и не такие сознавались. Посидит в холодной да познакомится с моим урядником – все подпишет!
И укатил – писать рапорт исправнику, что подозреваемый задержан по горячим следам.
Больше всего Павла Афанасьевича раздражала тупость людей, облеченных властью. Он нахмурился, походил взад-вперед по берегу и сказал Львову:
– Давай досмотрим все до конца: рощу, выпасные луга, дом, и возвращайся в Нижний. А я на пару дней задержусь.
– Решил найти убийцу сам? От тебя-то он, конечно, не уйдет…
– Это и тебе полезно. Преступник где-то на селе. Ежели я переберусь в Питер, а он останется не разоблаченным – может еще наделать делов. Для тебя, как для будущего члена здешнего общества, это не может быть безразлично.
– И тебе хватит двух дней?
– Ну, я же не ротмистр Кузуб, в пять минут не управлюсь.
Львов уехал, а Благово приступил к розыску. Начал он с камердинера Архипа.
– Что ты сказывал насчет осенней истории с ограблением?
– Да к нам, вишь, на Дмитровскую[109] в дом залезли. Солонку серебряную сперли, ножи с ложками, у барина в кабинете насвинячили.
– Что именно украли в кабинете?
– Бог его ведает… В стол залезли, бюро взломали. Деньги, видать, искали.
– А почему вы решили, что это Мишка?
– Кому ж, окромя его, талагая?[110] Всю жисть по чужим карманам молебны служит. Он уже сидел за кражу шесть месяцев у вас в Нижнем. Шапку свою обронил, в кухне нашли. А главное – Исай Потапыч Городнов его видал, как он из окошка лез. Он потом это обществу и рассказал. Мишка понял, что его узнали, и в бега ударился.
