Было ясно, что он значительно увеличил заряд, аудиторию охватило напряженное ожидание. Даже Либерман поймал себя на том, что с большим вниманием наблюдает за происходящим. «Надежды нет» — эти слова тронули и заинтриговали его, столько в них было разных смыслов.
Грунер вытянул руки и, после секундного колебания, приложил стержни к ногам синьоры Локателли. Она открыла рот и издала крик не просто боли, а муки. Он был слабым, но глубоко взволновал Либермана. Этот звук напомнил ему оперное всхлипывание, полное отчаяния и тоски. В тот же момент правая нога женщины сдвинулась вперед.
— Хорошо, — сказал Грунер. Он снова приложил стержни.
Ноги женщины задрожали.
— Встаньте, синьора.
Дрожь усилилась.
— Встаньте! — скомандовал Грунер.
С перекошенным лицом синьора Локателли с силой оперлась на ручки деревянного трона и мгновение спустя встала, дрожа всем телом. Грунер отступил в сторону, чтобы каждый в аудитории смог увидеть и оценить его успех. Он поднял металлические стержни как трофеи.
— Обратите внимание, господа, пациент стоит. Теперь вы понимаете, в чем тут дело. Если бы нервное расстройство было психологической болезнью, тогда то, что вы сейчас видите, было бы невозможно.
Либерману казалось, что синьора Локателли с трудом сохраняет равновесие. Она вытянула руки в стороны, как акробат, балансирующий на канате высоко в воздухе. Она не выглядела удивленной или обрадованной своим достижением. Вместо этого страх и смущение исказили черты ее лица.
— Синьора, — сказал Грунер, — может, вы попробуете сделать пару шагов?
Верхняя часть ее тела качнулась и задрожала. Ноги отказывались реагировать. Возникло ощущение, что ступни пациентки приросли к полу.
— Давайте, синьора. Один маленький шажок.
Собрав все свои силы, жена дипломата с криком передвинула левую ногу вперед и сразу же, потеряв равновесие, упала. Помощник доктора подхватил синьору Локателли под руки и осторожно усадил в кресло, и она, тяжело дыша, откинулась на спинку. На лбу женщины выступили капельки пота.
Грунер положил стержни в ящик и выключил аппарат. Гудение прекратилось, уступив место необыкновенной тишине, которую нарушало лишь шумное дыхание синьоры Локателли.
В аудитории раздались редкие аплодисменты, становившиеся сильнее и сильнее по мере того, как к ним присоединялось все больше зрителей. Сидевший перед Либерманом человек неожиданно встал и выкрикнул:
— Браво, герр профессор!
Либерман повернулся к Каннеру и сказал, пытаясь перекричать аплодисменты:
— Я не собираюсь больше присутствовать на этих абсурдных, варварских и унизительных демонстрациях.
Каннер наклонился к другу и сказал ему на ухо:
— Тебя уволят.
— Ну и пусть.
Каннер пожал плечами:
— Ну, тогда не говори, что я тебя не предупреждал.
Центральная аллея, по обеим сторонам которой безмолвно застыли статуи муз, спускалась к нижнему каскаду — гигантской каменной раковине, которую держала группа тритонов и морских нимф. Балюстрады лестниц, окружавших фонтан, населяли круглолицые амуры, за ними виднелся первый из знаменитых сфинксов Бельведера.
— Ты испугалась бури?
— Макс, я не ребенок. Конечно нет.
Земля была еще влажной, и Либерману пришлось вести Клару по островкам между многочисленных луж. Он не мог не обратить внимания на ее сапожки, такие маленькие и элегантные.
— А Рахель закатила истерику.
— Правда?
— Да, она стучала в мою дверь и просилась ко мне.
— И ты впустила?
— Конечно. Я сказала ей, что бояться нечего, что буря скоро пройдет. Но это, похоже, не особенно помогло. Она забралась в мою постель и накрылась с головой одеялом.
— И долго она так просидела?
— Пока гроза не закончилась.
Преодолевая очередное водное препятствие, Либерман предложил Кларе руку, которую та приняла без колебаний.
— А чего Рахель испугалась? Что, по ее мнению, могло случиться?
— Не знаю. Возможно, тебе следует проанализировать ее поведение, хотя это не поможет. Рахель не станет слушать тебя.
Либерман когда-то объяснял Кларе, что психоанализ заключается скорее в том, чтобы слушать, а не говорить, но удержался от искушения поправить ее.
— Верно. Но ты тоже не слушаешь!
Клара засмеялась, выдернула руку и, повернувшись лицом к Либерману, стала идти вперед спиной.
— Осторожно, — предупредил Либерман, — ты можешь оступиться.
— Нет, не оступлюсь. Так лучше — я любуюсь видом.
На Кларе было длинное пальто с меховым воротником и шапка-папаха. Этот костюм подчеркивал ее утонченность. В ее лице, укутанном в соболий мех, казалось, было что-то от первозданной красоты.
Была ли это та самая женщина?
После встречи с Менделем в «Империале» Либерман не мог думать ни о чем, кроме прогулки с Кларой. Он ждал ее с горячим нетерпением. Каждая секунда, отделявшая его от этого события, становилась длиннее — особенно во время демонстрации Грунера, — минуты превращались в часы. Разбушевавшаяся стихия угрожала нарушить его планы, однако буря утихла, и теперь препятствий не было. Он прочистил горло, готовясь говорить.
— Ты знаешь, что сказал отец сегодня утром? — внезапно спросила Клара.
Благоприятный случай исчез так же быстро, как возник.
— Нет, а что он сказал?
— Он сказал, что летом мы поедем в Меран.
— Правда? Надолго?
— На месяц или два… Он думает, что Рахель с ее астмой там будет лучше.
— Он прав. Тирольский воздух очень полезен при бронхиальных заболеваниях.
Клара остановилась, снова повернулась и протянула руку подошедшему Максу.
— Ты когда-нибудь там был, Макс?
— Да, — ответил Либерман. — Я работал в Меране, когда был студентом. Позволь дать тебе полезный совет, избегай всего, что якобы имеет целебные свойства, особенно если про средство говорят: «это помогает».
— А что это?
— Местное снадобье, обожаемое добрыми жителями Мерана. Его готовят из молочной сыворотки, выжатой из творога, добавляют белое вино и сахар.
Клара сморщилась.
— Фу, звучит совершенно отвратительно.
— Так и есть, но местные жители очень рекомендуют его. Хотя если вы поедете летом, вероятно избежите назойливого внимания местных знахарей. По-моему, это сезонное «лакомство», и подается, в основном, весной.
Холодный порыв ветра с востока заставил их инстинктивно придвинуться ближе друг к другу.
— Как думаешь, мне там будет скучно?
— Может быть, немного. Впрочем, в Меране бывают ярмарки и базарные дни. И очень много приезжих из Вены — ты обязательно встретишь знакомых…
Впереди стал лучше виден дворец. Огромное белое здание в стиле барокко располагалось между двумя павильонами, увенчанными восьмиугольными куполообразными крышами. И выглядело это так, словно гарнизон турок разбил палаточный лагерь на дворцовой крыше. Конечно, это причудливое архитектурное украшение было призвано напоминать зевакам о великой осаде.
Клара стиснула руку Либермана в своей.
И снова Либерман спросил себя, подходящий ли это момент. Нужно ли остановиться, взять Клару за руки и попросить стать его женой.
— Сегодня приходил герр Доннер.
Звук ее голоса вывел его из задумчивости.
— Прости, что?
— Герр Доннер, мой учитель фортепиано.
— Ах да, конечно… И чему он тебя научил?
— Мы играли дуэт Брамса. Вальс.
— Какой?
— Не знаю, я забыла.
— А как он звучит?
Клара попробовала напеть мелодию, но скоро запуталась в сложных мелодических переходах.
— Нет, — сказала она, — совсем не так. — Она попробовала снова, на этот раз ее мурлыкание походило больше на колыбельную.
— Я знаю эту вещь. Это один из вальсов опуса 39. Номер пятнадцать, я думаю. Может быть, попробуем сыграть, когда вернемся?
— О, боже, нет! Он слишком сложный… Мне надо попрактиковаться.
Клара продолжала рассказывать, как прошел ее день: визит к Бломбергам с матерью, покупка штор для гостиной, недостатки новой горничной. Либермана мало интересовали домашние дела Вайсов, но он получал огромное удовольствие, слушая знакомые интонации речи Клары и ее мелодичный смех. А больше всего ему нравилось быть рядом с ней, чувствовать тепло ее тела и вдыхать тонкий аромат ее духов.
Было что-то завораживающее в их медленном восхождении, в приятной размеренности шага, в тихом шорохе мокрого гравия под ногами. Казалось, этот мягкий ритм перенес их в другой мир. Словно двое заснули наяву и оказались за порогом реальности.
Либерман оглянулся. Они были в парке совершенно одни, вокруг никого, кроме сфинксов. Очевидно, суровая погода отпугнула других посетителей. Поднявшись на последний склон, они остановились, чтобы полюбоваться видом.
