Потом раздался звонок, шлагбаум поднялся, и мальчишка, вихляя тощим задом, покатил вперед. На спине у него подпрыгивал ранец с цветными наклейками.
— Смотрим внимательно, — сказала Жанна, трогаясь с места.
Всё дальнейшее происходило на протяжении одной бесконечной, зависшей во времени секунды.
Увидев, как бампер разгоняющегося джипа нацеливается прямо в заднее колесо велосипеда, Николас закричал и рванулся. Макс тоже охнул, зажим не расцепил, но — видимо, непроизвольно — чуть-чуть ослабил. Этого люфта в два-три сантиметра хватило для того, чтобы Фандорин в отчаянном рывке достал до руля.
Нос машины вильнул влево, едва чиркнув по велосипедной шине. И тем не менее, маленький седок полетел в кювет.
Тут охранник вовсе выпустил Николаса, оба обернулись и увидели, как мальчишка сидит на земле рядом с упавшим велосипедом, машет вслед джипу кулаком и гневно разевает рот. Слава Богу, жив!
Утконос, тоже оглянувшийся назад, невозмутимо принял прежнюю позу. Макс же коротко дернул подбородком, и ресницы его слегка дрогнули, а когда он снова взял шею пленника в захват, то гораздо свободнее, чем прежде.
— То же самое я сделаю с вашим славным толстячком Эрастом, — пояснила Жанна. — Только отвести руль будет некому. Доходчиво показала? Нет? Тогда исполняю на бис. В этой глуши можно хоть всё население передавить — никто не почешется.
Впереди, держась поближе к обочине, ехала целая стайка маленьких велосипедистов. Должно быть, где-то неподалеку находилась школа.
— Держи его крепче, — велела Жанна, разгоняясь.
Макс сглотнул, но приказ выполнил.
И снова Николасу было то же самое видение, только в обратной последовательности.
Сначала он увидел сверху грязный бинт шоссе, по которому шустро ползла жирная, блестящая муха. Зум дал увеличение, и муха превратилась в автомобиль. Стала видна внутренность автомобиля: четверо людей, искаженное лицо самого Ники. А потом мир сжался до размеров Никиного тела, и сделалось ясно, что маленький мир с немногочисленным его населением — Алтын, Геля, Эраст — куда важней мира большого. Без большого мира жить можно, без маленького — нет.
И Фандорин быстро сказал:
— Да. Да.
— То-то же, — усмехнулась Жанна. — И нечего про принципы болтать. У человека, который ради своих принципов не готов пожертвовать всем, нет права говорить «нет».
Свою часть сделки она выполнила — за долю секунды до столкновения с последним из маленьких велосипедистов слегка повернула руль.
Краткий миг облегчения в череде наползающих друг на друга кошмаров — вот что такое настоящее счастье, понял вдруг Николас. И в течение нескольких последующих секунд был по-настоящему счастлив — насколько человек вообще может быть счастлив.
Глава четырнадцатая
ТЩЕТНАЯ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ
— Ваше счастье, что я спешу! — вскричал коллежский советник, видно, утратив терпение. — У нас в Новгороде с невежами поступают просто. Сейчас кликну полицейских, сволокут на съезжую да отсыпят полета горячих. Не посмотрят, что в сюртуке.
— Вы грозите мне поркой? — недоверчиво переспросил Фондорин. — Ну это, пожалуй, уже слишком.
Раздалось два звука: один короткий, хрусткий, второй попротяженней, будто упало что-то тяжелое и покатилось.
Откинулась крышка проклятого короба, сильные руки вынули Митю из капкана.
— Дмитрий, ты цел? — с тревогой спросил Данила, наскоро ощупывая освобожденного пленника.
Тот утвердительно замычал, еще не вынув изо рта кляп. А когда вынул, показал на неподвижно раскинувшееся тело:
— Вы его убили?
Фондорин укоризненно развел руками:
— Ты же знаешь, что я убежденный противник намеренного смертоубийства. Нет, я вновь применил английскую науку, но только не палочного, а кулачного боя. Она называется «боксинг» и много гуманнее принятого у нас фехтования на колющих орудиях.
С этими словами он перевернул лежащего чиновника и коротко, мощно ударил его ногой в пах. Митя аж взвизгнул и присел — братец Эндимион один раз двинул его этак вот между ляжек, притом не со всего маху, а коленкой и несильно. Больно было — ужас.
— Зачем вы его?
— Для его же пользы. — Данила обхватил Митю за плечи, повел назад в гостиницу. — Видишь ли, Дмитрий, на свете есть изверги, у которых разгорается похоть на малых детей. После пропажи сына я к таким особенно пристрастен, хотя понимаю, что с медицинской точки зрения они никакие не изверги, а больные люди. Одним кратким ударом я произвел человеколюбивую хирургическую операцию, помог этому господину избавиться от плотских забот и вернуться в ряды цивилизованного общества. Причем прошла операция безо всякой боли, ибо, как ты мог заметить, твой обидчик пребывал в бесчувствии.
В сенях он еще прибавил:
— Друг мой, не расстраивайся из-за этого безобразного происшествия. На свете много темного, но немало и светлого. И вот еще что. Давай не будем рассказывать об этом маленьком случае Павлине Аникитишне, у нее слишком чувствительное сердце. Хорошо?
— Хорошо.
— Однако ты весь дрожишь. Неужто так замерз? А ведь и в шапке, и в бекеше.
Дрожал Митя не от холода, а от пережитого страха, но разве объяснишь это человеку, который, дожив до седин, кажется, так и не узнал значения этого слова? Как, должно быть, замечательно: жить на свете и ничегошеньки не бояться! Ничего-преничего. Можно ли этому научиться или сие дар природы?
— Годами ты львенок, но умом и сердцем настоящий лев, — сказал Данила. — Если б ты не принялся колотиться — и мычать, я поверил бы этому хитроумному безумцу и отпустил его.
Я — храбрый? Я лев? Митя перестал дрожать и стал думать о том, сколь велика разница между тем, каков ты есть на самом деле, и тем, как тебя видят другие люди. Вот плотоядный чиновник Сизов назвал его «бесенышем». Почему? Что такого привиделось его больной фантазии в семилетнем мальчике? Сколь интересно было бы заглянуть в мозг, помраченный недугом!
— Позволь спросить, — прервал его размышления Фондорин. — Отчего ты разговариваешь с госпожой Хавронской так странно? Верно, тут есть какая-нибудь особенная причина?
Митя заколебался: не рассказать ли всю правду — про коварного итальянца, про яд, про жизнь в Эдеме и изгнание из оного?
— Ты сомневаешься? Тогда лучше промолчи. Я вижу, здесь какая-то тайна. Не нужно раскрывать ее мне из одной лишь признательности. Данила Фондорин любознателен, но не любопытен. Давай лучше решим, как уберечь доверившуюся нам даму от хищных зверей. Один раз ты уже спас ее, — присовокупил он, великодушно уступая всю заслугу Мите, — так давай же доведем дело до конца. Павлину Аникитишну не оставят в покое, в этом можно не сомневаться. Путь до Москвы еще долог, изобилует пустынными местами. Я не стал говорить этого при графине, но вряд ли случайные попутчики станут ей защитой от гонителей.
— Это верно, Пикин свидетелей не испугается. — Митя оглянулся на дверь, ведущую на улицу. — Прежде всего нужно побыстрей уехать. Вы ведь слышали, что этому прооперированному подвластна городская полиция? Когда он вернется в сознание, гнев его обратится против нас.
Фондорин вздохнул.
— О, несчастная Россия! Отчего охрану закона в ней всегда доверяют не агнцам, но хищным волкам? А об этом человеке не беспокойся. Когда он очнется от полученного удара, ему будет о чем подумать и чем себя занять.
* * *
— …И посему мы с Дмитрием пришли к выводу, что нам лучше расстаться.
Так закончил Данила речь, обращенную к Павлине, — краткую и весьма убедительную.
Только Дмитрия зря приплел. Впрочем, Хавронская приняла последнее за шутку, призванную скрасить мрачный смысл сказанного, и слегка улыбнулась, но всего на мгновение.
— Вы покидаете нас, добрый покровитель? — грустно спросила она и поспешно оговорилась. — Нет-нет, я не ропщу и не осуждаю. Я и так подвергла вас слишком большой угрозе. Благодарю вас, Данила Ларионович, за все. У нас с Митюшей есть карета, есть кучер. Доберемся до Москвы сами. Бог милостив, Он не оставляет слабых.
Фондорин закусил губу, кажется, обиженный ее словами, но разуверять Павлину не стал. Вместо этого сухо сказал:
— Вы заблуждаетесь, графиня, по всем трем пунктам. У вас не будет ни кареты, ни кучера, ни мальчика. Я забираю их себе.
— Как так? — пролепетала она. — Я не понимаю!
— Карета хорошо известна вашим преследователям, по ней вас легко выследить. Нанятый кучер не понадобится — у вас будет другой возница. А что до Дмитрия, то он поедет со мной.
— Но я по-прежнему не понимаю…
— Да что тут понимать! В вашей карете поеду я. Сяду у окошка, надену ваш плащ, надвину на лицо капор. Казачок сядет на козлы к кучеру, чтобы его все видели. Никому в голову не придет, что вас в карете нет. Вашим преследователям скажут, что вы отправились дальше по Московскому тракту.
