Ознакомительная версия.
– Не знаю, вам виднее, – ответил Фандорин: максимум того, чем можно помочь другому человеку – повернуть в правильную сторону и слегка подтолкнуть. А пойдет он туда или нет, решать ему самому.
– Ну а если мне виднее, не мешайте. Сделаю, как считаю нужным! Я арестую его!
Клочков напролом кинулся через заросли, а Эраст Петрович остался на месте – заметил нечто интересное. Капельку темной крови, повисшую на стебле травы.
Ага, все-таки не в молоко.
Зацепило несильно. Кость не задета, иначе раненый как минимум споткнулся бы, и на земле остался бы след. Артерия не повреждена – кровь венозная.
И все же появился шанс найти неуловимого Чингачгука.
Не обращая внимания на крики Сергея Тихоновича (тот где-то, уже на изрядном расстоянии, хрустел сучьями и вопил: «Шугай! Шугай! Это я, Клочков!»), Фандорин пошел дальше. Глядел только под ноги. Метрах в пяти обнаружил вторую каплю. Потом и третью.
Теперь движение убыстрилось – определилось направление, в котором уходил раненый.
Эраст Петрович перешел на полубег, останавливаясь, только если не находил следующей капли. Тогда начинал искать – и корректировал траекторию.
Крики Клочкова были уже не слышны, когда Фандорин достиг места, где раненый сделал передышку, очевидно, сочтя, что находится в безопасности. Здесь накапано было гуще. Сорван листок какого-то незнакомого Эрасту Петровичу лесного растения. Должно быть, нечто кровоостанавливающее.
Всё. Капель больше не было. След оборвался.
Судя по направлению, в котором уходил раненый, он держал путь к реке. Эраст Петрович задумчиво почесал комариный укус на щеке, но повернул в прямо противоположную сторону – туда, где пролегала дорога на Шишковское.
Сдвинул кепи на затылок. Перешел на легкий, размеренный бег.
* * *
Вернулся Эраст Петрович уже в седьмом часу.
Клочков кинулся ему навстречу.
– Где вы пропадали? Господи, я не знал, что думать!
– Пытался отыскать с-след. А что у вас? Вышел он к вам?
– Нет. Я два часа ходил, кричал… Он не мог меня не услышать. Странно…
– Ничего странного. Я зацепил его пулей. Сидит где-нибудь, зализывает рану.
Фандорин прошелся щеткой по запыленным штиблетам. Пощупал воротничок, счел, что тот несвеж, и начал переодеваться. Сергей Тихонович с завистью смотрел на рельефный торс напарника.
– Где Аннушкина? Вернулась? – спросил Эраст Петрович из-под натянутой на голову рубашки.
– Да, с час уже. Несколько раз выглядывала – я всё тут, во дворе был, вас ждал… Обожжет волчьим взглядом – и назад к себе. Ни слова не сказала. Даже не поздоровалась. Вот ведь злобное создание.
– Что еще?
– Благочинный усадил монашек в бричку. Увез. Теперь парус действительно одинокий…
Сергей Тихонович помялся и сказал:
– Не знаю, имеет ли это значение… Но я еще кое-что вспомнил из тогдашнего разговора с Шугаем. Когда он про лодку рассказал, которую собирается купить, помните…?
– К-конечно. Да не мямлите вы, что за привычка!
– Да-да… Почему про это речь зашла… Он палку какую-то строгал. Я спрашиваю – что это? Он говорит, весло чиню.
– Весло? – насторожился Фандорин. – Значит, он приплыл сюда по реке.
– Ну да. Говорит, лодка дрянь. Скоро новая будет, хорошая. Только сто рублей за палец получу… Я вот что думаю. Если он на мой зов не откликается и к своей норе не возвращается… А я туда ходил, ждал его… К челноку-то он точно вернется. Только где челнок – вот вопрос…
– На берегу реки, естественно. В каком-нибудь укромном месте. Их, я полагаю, не так уж много. С этой стороны берег обрывистый, видно далеко. Вы правы, надо нам поискать лодку. Если, конечно, наш Чингачгук уже не уплыл.
– Не «нам», а мне, – отрезал Сергей Тихонович, выпятив челюсть. – Вы, наверное, думаете, что я только для виду покричал в лесу, а потом струсил и сюда сбежал… Неважно! – отмахнулся он от протестующего жеста. – Довольно того, что я думаю, что вы так думаете… Так вот. Я сказал, что сам арестую Шугая, и я сделаю это! Не из гонора, а потому что на берегу действительно всё видно, как на ладони. Шугай заметит вас издалека. А меня ему бояться нечего. Я, с его точки зрения, такой же человек Хозяина, как и он.
– Что ж, в этом есть резон. Тем более что я буду неподалеку.
Эраст Петрович вынимал из револьвера стреляные гильзы, ставя их на подоконник. Прочистил ствол, гнезда барабана. Вставил новые патроны.
– У самураев есть п-поговорка: сначала чистое оружие, потом чистое кимоно. Я поступил в обратной последовательности. Нехорошо.
Периферийным зрением он уловил сбоку какое-то движение. Повернул голову. У стены барака под окном стояла докторша, делая знаки, смысл которых не вызывал сомнения: манила пальцем, а вторую руку прикладывала к груди.
– Отлучусь на м-минуту.
Он спустился с крыльца, подошел к Людмиле Сократовне. Последний раз они виделись не при самых сердечных обстоятельствах: она кидалась на него со скальпелем, а Фандорин вел себя не по-джентльменски. Однако сегодня Аннушкина враждебности не проявляла. Наоборот – была просительна.
– Ради бога, – прошептала она. – Уведите куда-нибудь прокурорскую крысу. Все время торчит во дворе, а мне нужно к Борису. У него кончились папиросы, он ужасно без них страдает. Я привезла из лавки, а передать не могу… Пожалуйста! Он весь извелся!
За себя такая женщина молить бы не стала – слишком горда и самолюбива, а ради того, кого любит, готова унижаться даже перед врагом, с невольным уважением подумал Эраст Петрович. И из-за какой ерунды!
Поэтому сказал:
– Ничего, терпеть осталось недолго. Скоро сможете отсюда уехать. Шугай больше вашего ж-жениха не подстерегает.
– Наконец-то! – воскликнула Людмила Сократовна. – Ни минуты здесь не останусь! Как же мне обрыдла эта больница, река, лес, скотские тупые рожи больных!
– Как же можно уехать? – удивился Фандорин. – Вы говорили, что земство собирается прислать новый п-персонал. Найдут, вероятно и другого врача – я слышал, жалованье хорошее. Дождетесь – и уедете. Кто будет лечить больных? Неужто вам их не жалко?
– Жалко? – Докторша скривилась. – Вы не путайте меня с народницами, кто над сирыми и убогими слезы льет. Я плебс презираю. Навоз, перегной, из которого когда-нибудь, может, вырастут другие, достойные уважения. А этих за что уважать? Кто согласен жить по-скотски, позволяет себя стричь и пасти, лучшей участи не заслуживает. Быдло!
– Ладно, в уважении вы им отказываете. А в ж-жалости? – с любопытством спросил Фандорин. В России нечасто встретишь интеллигентную даму, которая отзывается о «народе-страдальце» подобным образом.
– За что их жалеть? Когда находятся самоотверженные люди, готовые принести себя в жертву ради стада, эти бараны хватают их и волокут в полицию.
Речи Ольшевского пересказывает, подумал Эраст Петрович, но оставил догадку при себе – вряд ли Людмиле Сократовне такая дедукция пришлась бы по вкусу.
– «Самоотверженные люди» – это, вероятно, революционеры вроде вашего жениха. Однако вы ведь, судя по всему, не революционерка?
– Нет, – отрезала Аннушкина. – Я евгенистка. Я считаю, что людей, достойных внимания, на свете очень мало. Их нужно культивировать, как драгоценный сорт пшеницы, и постепенно увеличивать посевную площадь. Никаким другим способом человечество не исправишь и не улучшишь.
– И господин Ольшевский именно таков? – спросил Фандорин, не вполне справившись с сочувственной интонацией.
Людмила Сократовна с непоколебимой уверенностью ответила:
– Да. Борис – высший продукт эволюции. У нас будут дети, и мы воспитаем из них настоящих людей, людей нового типа.
Рука женщины непроизвольно коснулась живота, в глазах мелькнуло какое-то новое выражение, плохо сочетавшееся с резкими чертами недоброго лица.
А, вот оно что, сказал себе Эраст Петрович, отводя взгляд.
– Идите к своему жениху, несите п-папиросы. Господина Клочкова можете не опасаться. Он хоть и товарищ прокурора, но у него теперь иные интересы. Возвращать беглого каторжника в лапы Саврасова он не станет. Идите, идите.
– О чем она с вами шепталась? – подозрительно спросил Сергей Тихонович. – Обо мне? Я знаю, она считает меня ничтожеством… Смотрите, она идет в зытяцкий морг! Зачем?
– Что нам за дело? Есть заботы поважнее. – Фандорин потянул титулярного советника обратно в дом. – Сейчас я закончу чистить свой «франкотт», и вы мне покажете ваш «браунинг». Судя по пыли на кожухе вы давно не стреляли.
– Я, собственно, никогда из него не стрелял…
– Вот видите.
Однако заняться клочковским «браунингом» Эрасту Петровичу не довелось.
Со двора донесся пронзительный вопль, и Фандорин с товарищем прокурора кинулись к окну.
К больнице бежала Аннушкина.
– Его нет! Нет! – кричала она. – Исчез! Записка только! Еле разобрала почерк!
Выскочившему на крыльцо Эрасту Петровичу она сунула под нос вырванную из тетради страничку, гневно бросив:
Ознакомительная версия.
