— Конечно! Я убрал тех, кто мог навредить и помешать. Они же ничего не слушали, никаких доводов!
Резким и неожиданным толчком распахнув дверь, декан два раза выстрелил. Одна пуля задела предплечье Пауэрскорта, другая угодила в ногу Джонни.
Застучали шаги наверх внутри башни. Пауэрскорт, не целясь, возмущенно выстрелил вслед убегавшему.
Джонни мрачно осматривал свою рану. Теперь и протестантская кровь оросила плиты Комптонского собора.
— Черт подери! — сорвав стихарь, Джонни стал бинтовать им раненую ногу. — Все равно догоню, возьму мерзавца! Бог ведь за нас, а, Фрэнсис? Как у тебя с рукой?
— С рукой нормально, просто-напросто царапина. А насчет Бога, Джонни, я не уверен. Подождешь немного здесь?
— К дьяволу! — морщась, сквозь зубы бросил Джонни. — Не желаю я выбывать на последних минутах матча. Как-нибудь доползу.
И он упрямо двинулся к лестнице. Пауэрскорт озабоченно глянул вверх.
— Над нами последняя часть здания, — сказал он, — выше только шпиль.
Издалека снизу продолжало доноситься чтение, но оглашалась уже статья № 39. Пауэрскорт уловил что-то об отмене безбрачия для епископов, священников и дьяконов. Ясно, вот-вот закончат. Из открытой двери в башню дохнуло свежим воздухом. Пауэрскорт начал взбираться по деревянным ступенькам. Сверху слышались приглушенные стенания, однако верхняя площадка башни была пуста. В дверном проеме сверкнуло голубое небо комптонского пасхального понедельника. Позади скрипнула лестница, которую, чертыхаясь на каждой ступеньке, одолевал Джонни Фицджеральд.
— Декан! — крикнул Пауэрскорт в распахнутую навстречу небесам дверь на башенную крышу. Трудно было угадать, что сейчас предпримет этот странный священник: то ли бросится вниз с карниза, то ли станет карабкаться на шпиль, цепляясь за штыри и скобы на его гранях. Во всяком случае, стрелять, едва удерживаясь на такой высоте, он вряд ли сумеет. Пауэрскорт высунулся наружу: — Декан! Зачем вы это сделали?
— Я годами готовил светлый вчерашний день! Лучший день моей жизни!
Серый выветренный камень покрылся кровавыми пятнами. Сам декан был уже футах в двадцати над головой Пауэрскорта и продолжал упорно лезть вверх. Из его огромной раны в боку ручьем хлестала кровь.
— Я оставил для вас письмо, Пауэрскорт. На случай, если меня покинет удача.
Говоря это, декан повернулся к детективу, его лицо из бледного стало пепельно-землистым. Внизу, во дворе сновали люди; мундиры сбежавшихся, глазевших на соборный шпиль солдат виделись россыпью алых бусин.
— Спускайтесь, ради Бога! Да спускайтесь же, декан! — закричал Пауэрскорт. — Вы еще можете вернуться так же, как поднялись! Или, хотите, я вам брошу веревку, подстрахую вас?
— Кончай смешить, Фрэнсис, ну ей-богу! — Появившийся на площадке Джонни измученно привалился к стене. — Слыхал я насчет доброго самаритянина, но ты уж слишком. Мерзавец весит, как раскормленный кабан. Он нас утянет на веревке, свалимся наверняка. Подумай о Люси и детях.
Пауэрскорт, вновь кинув взгляд на обнаруженный у двери свернутый канат, не взял его, но, вскинув лицо, еще громче крикнул:
— Спускайтесь обратно! Обратно, декан! Разобьетесь!
Карабкаясь все медленней, декан уже добрался до середины шпиля. Пауэрскорт вспомнил об установленной на самой вершине статуе Девы Марии, осеняющей путь вознесения Христа. Со шпиля зазвучали слова молитвы:
«Anima Christi, sanctifica me»… «Душа Христова да благословит меня…»
Послышался топот приближавшихся снизу к башне шагов.
«Тело Христово да станет спасением моим…»
Держась за дверную раму и высунувшись как можно дальше, Пауэрскорт прокричал в небо:
— Вернитесь назад! Вернитесь!
«Кровь и вода, истекшие из смертной раны меж ребер Христовых, да наполнят вены мои и станут очищением моим…»
Гудевшие со дна голоса каноника Гилла и Ричарда Хупера смолкли.
«Муки Христовы, да станут они утешением моим. Услышь меня, Иисусе милостивый!»
Странное дело: памятуя все страшные преступления декана, Пауэрскорт все же надеялся, что тот благополучно завершит свое опасное восхождение. При этом инстинкт сыщика побудил выяснить важнейший вопрос.
— Декан! — крикнул Пауэрскорт, сознавая, как нелепо звучат вопросы умирающему, который, вися в сотнях футах высоко над землей, истекая кровью, ползет к венчающей огромный шпиль статуе Богородицы. — Скажите, вы все это делали один?
— Один! — не криком, а скорее стоном прозвучал ответ декана. Молитва его продолжалась:
«В ранах Твоих укроюсь я. Никому не отринуть меня от Спасителя…»
Запыхавшийся старший инспектор Йейтс огорченно и озабоченно склонился, пытаясь помочь раненому Джонни. Один из прибывших полисменов хотел было через проем полезть на шпиль, но Пауэрскорт не допустил этого.
«Храни меня, когда иссякнут во мне силы жизни. Допусти меня к высям Твоим горним…»
До вершины шпиля декану оставалось совсем немного, когда, видимо, ему отказала нога. Он бессильно повис, но в последний момент сумел все-таки подтянуться и взобраться на постамент. Декан обвил рукой статую Богоматери.
«Со всеми святыми воспеть, восславить любовь Твою. Нет конца жизни вечной, аминь!»
Далее все произошло как-то почти одновременно. Иссеченное ветрами, подточенное веками изваяние оказалось слишком хрупкой опорой для прильнувшего к ней плотного человеческого тела. Статуя покачнулась и стала медленно клониться, а затем, расколовшись еще на крыше, обломками рухнула вниз. Мгновение человек словно парил над шпилем, и тут же, оторвавшись от устремленной в небо каменной стрелы, перекатился через парапет башни, прогрохотав по кровле и, вслед за обломками Пресвятой Девы, с жутким хрустом раздавленных костей упал шагах в двадцати от начальника полиции. Амброз Корнуоллис Талбот, декан Комптонского собора, был мертв. Молись за нас и в час кончины нашей, аминь.
Два дюжих полисмена, подхватив под плечи Джонни Фицджеральда, начали спускаться с ним вниз. Пауэрскорт быстро сбежал по лестницам. Посвященный Деве Марии собор опустел. Каноник Гилл и Ричард Хупер ушли. Останки декана лежали на месте падения, прикрытые синим полицейским плащом. Заранее вызванный доктор Вильямс уже провел беглый осмотр.
— Мертв, разумеется, — сказал он Пауэрскорту и шефу полиции. — Дай Бог, чтоб это был последний.
— Он последний, — тихо промолвил Пауэрскорт, угрюмо глядя на синий плащ, укрывший разбитое тело декана. — На этом все.
Письмо декана занимало три страницы. Пауэрскорт нашел адресованный себе конверт на столе в кабинете автора письма. Ровным красивым почерком Амброз Корнуоллис Талбот писал о своем разочаровании в англиканской церкви — глубоком разочаровании, постепенно перешедшем в ненависть. Он говорил о церкви, которая отказалась от религии ради комфорта, от постижения трудных истин Христовой веры ради барской жизни ложных блюстителей веры подле Домов Господних. Об этих, носящих наименования храмов, холодных учреждениях, что недаром так редки в больших городах, где должны служить опорой и прибежищем для тысяч обездоленных, зато повсюду в тихих и уютных, приятных для проживания бездушных пастырей сельских уголках. Он говорил об англиканской церкви, сводящей все к предельно убогим обрядам, с общим бормотанием пронумерованных, расписанных по нотам молитв из сборника Томаса Кранмера[67] и ласкающей слух старинной хоральной музыкой. Но церковь не для меломанов и любителей старинной словесности. Церковь призвана смотреть в лицо проблемам Божьего люда и ежедневно находить живое, самое необходимое сегодня евангельское слово. Декан рассказывал о собственном опыте приобщения к Господу жителей трущобного района лондонских доков, когда его вера настолько пошатнулась и личный душевный кризис достиг такой степени, что ему предписали санаторный покой в тишайшем Комптоне. Девять лет назад, по примеру епископа Мортона он принял католичество. И когда у епископа, глубочайшего знатока истории религии, явилась мысль приурочить к тысячелетнему юбилею собора возвращение древнему храму исконного исповедания, он, декан, простой труженик во славу веры Иисусовой, взялся это организовать. Осторожно и тайно вербовались новообращенные. Переговоры с Римом были поручены архидиакону (из уважения к его страстному католичеству пришлось пойти на страшный риск, позволив ему регулярно ездить в часовню Мэлбери-Клинтон на мессы — без этого утешения он просто не мог существовать). Семь лет назад все три руководителя Комптонского собора стали членами «Civitas Dei». Относительно двух внезапно исчезнувших в прошлом году певчих в письме пояснялось: после того, как они узнали про тайные архидиаконские мессы, декан снабдил их полугодовым жалованьем и отправил в Канаду.
