переписке Федор ни с кем не состоял и газет не читал. Может, именно поэтому он вызывал у Колбовского наибольшее подозрение. Начальник почты тут же одернул себя – не пристало составлять мнение о человеке лишь по его привычкам. Но тут же сам себе возразил – а почему же и нет? Особенно, если привычки касаются сношений с внешним миром. Вот, к примеру, Варвара Власовна – крайне пунктуальная и собранная особа, которая очень щепетильно относится к родственным связям. Хотя ни с кем из родни ее не связывали особо теплые чувства, она скрупулезно отправляла поздравительные открытки ко всем праздникам многочисленным братьям, сестрам и племянникам. Про отсутствие душевной привязанности Феликс Янович сделал вывод давно – многие из родственников Варвары Власовны жили в соседних городах, однако же никто ни разу не приезжал к ней в гости.
Федор никому не писал, ничем во внешнем мире, казалось, не интересовался и потому был для начальника почты подобно запертому ящику – той посылке, что не просто запечатана крышкой, а сверху еще и обита войлоком для сохранности. На круглом пышущем здоровьем лице молодого Гривова не читались сейчас ни мысли, ни чувства. Было похоже, что он отупел от горя, однако такое могло прийти в голову лишь тому, кто не знал Федора ранее. Несмотря на отсутствующее выражение лица, Федор отнюдь не был дурачком. Он прекрасно вел торговые дела и давно уже был правой рукой Гривова во всех его предприятиях.
Колбовский перевел взгляд на третью наследницу – Ульяну Гривову. Старая дева двадцати семи лет от роду, не слишком красивая и не слишком умная. Ульяна была истово верующей и сейчас у нее единственной глаза были устремлены не на гроб, а на иконостас. Впрочем, подумалось Колбовскому, все барышни такого возраста становятся уже либо относительно счастливыми женами, либо – богомолками. К сожалению, у женщины выбор судьбы был куда меньше, чем у мужчины. Это всегда казалось Феликсу Яновичу несправедливым. Возможно, если бы дела обстояли иначе, и Машенька имела бы больше свободы…
Гулкий бас отца Вадима умолк, и на несколько мгновений в храме воцарилась торжественная тишина. Слышно было лишь, как потрескивают свечи и как шмыгает носом Глаша. «Неужто так жалеет хозяина?» – удивился Феликс Янович, оценивающе посмотрев на горничную. Однако же у той, похоже, просто не вовремя разыгрался насморк.
Когда отпевание закончилось, небольшая процессия отправилась на кладбище. Варвара Власовна, заметив Колбовского, торопливо подошла к нему и, прикоснувшись теплой рукой в черной сетчатой перчатке, сказала:
– Очень благодарна вам, Феликс Янович! Если бы не вы, они бы не пошевелились!
– Ну что вы! Свидетельства Захара было бы достаточно, чтобы господин Кутилин вам поверил, – искренне сказал Колбовский.
Но Варвара Власовна лишь замахала рукой.
– Даже не говорите мне про Кутилина!
И сделав небольшую паузу, продолжила:
– Надеюсь, вы придете на поминки?
– А вы не думаете, что мое присутствие сочтут неуместным?
– Ни в коем случае! Ни в коем случае! – запротестовала она.
Колбовский согласился.
⁂
Русская традиция поминок была для Колбовского всегда непонятной и неприятной. Чествовать умершего, набивая животы и пропитываясь алкогольными парами, казалось ему чуть ли не кощунством. Он ни за что бы не согласился прийти в дом Гривовых на это странное мероприятие, если бы не желание помочь Петру Осиповичу в этом явно не простом деле.
На поминки народа пришло куда больше, чем на похороны, и небольшая гостиная в доме Гривова была набита битком. Петр Осипович тоже был среди гостей – угрюмо поглядывал на Варвару Власовну, которая, как и подобает рачительной хозяйке, успевала уделять внимание каждому. Она была уже без чепца, и аккуратно зачесанные волосы подчеркивали гладкость и розовость ее кожи.
– Феликс Янович, я так рада, что вы здесь! – Варвара Власовна подошла к нему почти сразу же после его появления. – Меня очень беспокоит Ульяна. Вы не могли бы поговорить с ней?
– Но о чем?! – не ожидавший этого Колбовский растерялся. – Я, позвольте, не слишком умею утешать.
– Просто отвлеките ее, – Варвара Власовна махнула рукой, словно речь шла о каком-то совершенно пустяковом деле.
Феликс Янович обреченно вздохнул. Через пять минут блеклая, как прошлогодняя открытка, Ульяна Гривова уже стояла с ним рядом. Он впервые видел ее так близко и сделал вывод, что она не столь уж некрасива, как кажется на первый взгляд. Все дело было в выражении лица – всегда замкнутом и угрюмом, словно ее губы просто были не способны улыбаться. Впрочем, Колбовский почти не помнил, какова была дочь Гривова до истории со Щегловым. Вполне возможно, что тогда она выглядела иначе. Ульяна молча смотрела на него, не делая попыток начать разговор, чем ввела Феликса Яновича в окончательное смятение.
– Я приношу вам свои соболезнования, – начал неловко он.
– Спасибо, но не стоит, – внезапно оборвала его Ульяна. – Я прекрасно понимаю, для чего Варвара Власовна отправила меня к вам. И не хочу ей перечить при гостях. Но ни вам, ни мне нет необходимости играть в любезность.
И, выдержав краткую паузу, добавила:
– Мне всегда казалось, что вы противник этого.
– Противник чего? – изумился Феликс Янович, который мгновенно понял, что и насчет недалекости Ульяны он также сильно заблуждался. Она явно была не лишена наблюдательности и здравого смысла.
– Противник лицемерия и пустословия, – спокойно и четко сказала Ульяна.
Феликс Янович молча разглядывал девушку с возрастающим удивлением. Он неожиданно понял, что бесцветный вид Ульяны Гривовой – не более чем маскировка. И поняв это, устыдился своей недальновидности.
– Вы правы, я не любитель пустых слов, – серьезно сказал Колбовский. – Но вежливость отнюдь не всегда означает пустословие. Порой, когда человек хочет сказать что-то от души, он не может найти подходящих слов. И тогда прибегает к выверенным формулам, в которых есть все, но нет ничего лишнего.
– Заученные формулы – это костыли, – покачала головой Ульяна. – Беседа может опираться на них. Но будет оставаться хромой.
– Но прямота и искренность тоже не всегда уместны, – покачал головой начальник почты.
– Вы думаете? – Ульяна впервые посмотрела прямо на него. – И когда они неуместны?
– Например, сейчас, – Колбовский развел руками. – Разве будет уместно, если я скажу, что вы отнюдь не скорбите о смерти вашего отца?!
Ульяна чуть вздрогнула, но тут же ее лицо снова стало замкнуто-невозмутимым.
– Это не такой уж секрет, – пожала она плечами. – Отец сломал мне жизнь. С чего бы мне скорбеть?
– Но при этом вас что-то тяготит, – Колбовский решил пойти ва-банк. – Я смотрел на вас в церкви. У вас было лицо страдающего человека.
– Конечно, – Ульяна не смутилась ни на миг. – Я очень сожалею о смерти тетушки. И о том, что не смогла поехать на ее похороны и проститься.
Впервые за время разговора взгляд девушки слегка затуманился, а ровный голос дал трещину. Она сжала губы, словно сдерживая остальные слова, которые рвались вслед за этими. Затем, не говоря больше ни слова, Ульяна
