– Да, так и есть.
– Послушайте, – оживился он и впервые глянул на меня с интересом, – а у меня тоже к вам небольшое дело. Вас совершенно оно не обеспокоит.
Он придвинулся ко мне поближе, но в эту минуту раздался шум, боковая дверь распахнулась, открыв вид на анфиладу комнат, и я увидел Бориса. Был он какой-то всклокоченный. И без того плохо сидящий пиджак уж и вовсе как-то перекосился на сторону. Галстук сбился. Губы его слегка кривились в усмешке, что было обычно признаком сильного нервного возбуждения.
– Вон из моего дома! Чтобы ноги больше вашей не было! – донесся громовой голос.
В комнату вслед за Борисом вошел сам хозяин. Я до этого пару раз видел его мельком в Дворянском клубе и в Контрольной палате, но близко смог рассмотреть только теперь. Был он высок, жилист и неопрятен. Худое хищное желтоватое лицо под шапкой густых тронутых сединой волос было искажено яростью.
– А! Наше почтение! Сынок и его гости! Очень рад.
Он отвесил нервный, явно издевательский полупоклон в мою сторону. Мы встали.
– А у нас, изволите видеть, скандал. Что смотрите? Интересно, да?
– Простите, сударь, – начал я, – но я не давал вам повода разговаривать со мной в подобном тоне. Я пришел к вам по делу. Борис Михайлович может подтвердить.
– А! Свидетеля приготовили?! – неожиданно еще больше взъярился хозяин. – Так вот что я скажу. Оба вон! Это мой дом, и тон, и порядки, и все в нем проживающие – все мое. Сашка, проводи-ка господ к выходу да скажи, что пускать их более не велено. Вот так вот, господа хорошие!
Он зыркнул на сына, на поднос с коньяком, развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Установилось неловкое молчание. Борис сдернул пенсне и принялся за стекла. Я подошел и мягко взял его за руку.
– Что ж, мы пойдем, Александр Васильевич, – пробормотал я. – Приятно было познакомиться.
– Постойте, господа, я провожу, – заторопился младший Трушников. – Вы на папеньку не сердитесь. Нервы. Такие дела вокруг. Торговля, еще личное. Все навалилось, – он несколько нервно хихикнул. – А по поводу моего дела, Аркадий Павлович, на одну буквально секунду.
Борис надевал свое пальто, все так же в полном молчании, а я отошел в сторонку с хозяином.
– Видите ли, ко мне приезжает друг, уже приехал. Князь Илья Ильич Оленев-Святский, между прочим, из тех самых Оленевых, вы понимаете! – он многозначительно закатил глаза. – Мы с ним очень дружны, буквально как братья, впрочем, я повторяюсь. Так вот, не могли бы вы через дядю добыть ему приглашение на открытие театра? Все расходы будут немедленно покрыты.
Видя мое недоумение, Александр продолжил:
– Mon papa, как вы выдели, человек непростой. Он почему-то невзлюбил Илью, поэтому окажите любезность. Мне очень нужно. Только так, знаете, тайно.
Я с удивлением поднял глаза.
– Да, все несколько странно, но вы поймите. Я обещал билет от papa. Сейчас, если все выйдет наружу, будет совершенно ненужный скандал. Зачем посвящать князя в наши семейные дела? Родитель мой – вы сами видели – человек настроения и может быть грубым и необъективным, а я обещал…
– Ладно, хорошо. – Я тряхнул головой. – Только и мне тогда окажите любезность. Вот у меня есть письмо для Василия Кирилловича. Это письмо адресовано мне, но я имею все основания думать, что оно может его заинтересовать. Прошу вас выбрать минутку и передать его лично в руки.
Мы попрощались, и я вышел вслед за Борисом. Мы подошли к его коляске, сели, кучер тронул лошадей. Только когда мы отъехали на приличное расстояние. Борис оставил в покое стекла, повернулся ко мне и тихо, но очень внятно произнес:
– Он бил свою жену.
Я покрутил головой.
– Бил, Аркаша. Бил. Я тебе как врач говорю. У нее на руках следы, хотя она их рукавами прикрыла, и на голове под волосами гематома. Головная боль, полагаю, как раз следствие удара. Сперва Ольга Михайловна пыталась меня уверить, что удара вообще не было, потом, что она неловко споткнулась, но потом я увидел руки. Понимаешь, я не сдержался, наговорил этому Трушникову дерзостей. Хотя, конечно, как врач я должен был прежде всего думать о благе пациента.
– Так ты и думал. Боже мой, какая дикость. Ведь он дворянин.
– Дворянин, куда уж лучше! Ты сам-то как? Прости, что втянул тебя.
– Я нормально. Даже письмо передал, через Александра Васильевича. По-моему, фанфарон изрядный, но все-таки сын.
– Письмо… Ай, как нехорошо. Лучше бы в руки.
– Борис, ты видел этого Трушникова. Какие руки? Мне вообще об этом деле больше хлопотать не хочется после всего. Ты еще историю этой семейки не знаешь. Послушал бы ты Галину Григорьевну – любо-дорого, такие душевные люди.
– А все ж люди, Аркаша. Люди… Про письмо: тут, кстати, знаешь еще какая загадка? Я вот ночью подумал, как тебе его подкинули?
– То есть?
Борис оживился, развернулся ко мне.
– То есть как это было сделано на практике. Вот чисто с точки зрения процесса. Дома? Исключаем. Дома у тебя бываю только я. Есть, конечно, вариант, что хозяйка или служанка ваша?
– Нет-нет, вряд ли. Я как папку принес из присутствия, так с ней и работал.
– Так. Допустим. Тогда остается палата. Ты ведь больше с папкой никуда не заходил? В трактир или в собрание?
– Нет, что ты, какие трактиры?
– Значит, подложили в Контрольной палате. Но кто? Как? А главное зачем?
– Может… посетитель. Хотя постой. Я документы в папку собирал сам вечером перед Пасхой. Письма не было. Потом мы все ушли по домам. Папку я забыл на столе. На следующий день утром у нас была праздничная служба. Присутствовали все, плюс семьи, плюс гости. Но посетители записаны у швейцара.
– Я смотрел уже список, – покивал Самулович. – А что ты удивляешься? Я у вашего швейцара жену лечил, он и дозволил, хоть и не очень охотно. Знаешь, мой друг, лестно ведь почувствовать себя хоть иногда этаким Дюпеном.
Я улыбнулся.
– Что ж, тогда продолжай, Огюст.
– Спасибо. Так вот, народу у вас перебывало немало, но на второй этаж, туда, где помещается твой стол, поднималась только, что называется, чистая публика. Признай, что на такой бумаге ни отец Владимир, ни столоначальники с женами, ни члены комитетов писать не будут.
– Да, ты прав. Загадка. Может, ночью кто проник…
– Все может быть. А сейчас давай, Аркадий Павлович, кутнем. Что-то так на душе мерзко.
5
Дом губернатора стоял, как и положено, на главной улице, почти против собора. Красивый особняк в классическом стиле с колоннами и круглой ротондой над входом был помещен за узорную кованую ограду. Два крыла симметрично окаймляли двор. Я в ту пору не часто бывал у дяди. Как сейчас понимаю, виной были моя лень и гордыня. Нет, сам себе я объяснял свои редкие визиты весьма возвышенно – нежеланием навязываться влиятельному родственнику. Но по прошествии времени все перед нами предстает без ложных покровов, и стыд ест мою душу при воспоминании, какой тайной радостью освещалось всегда несколько угрюмое лицо моего дяди, когда входил я в его небольшой кабинет.
Денис Львович Сомов доводился моей матери двоюродным братом, но в детстве были они чрезвычайно близки, так как оба воспитывались в петербургском доме моей бабушки. В семнадцать лет Денис Львович с блеском окончил Второй кадетский корпус и получил распределение сначала на Кавказ, а после в Казахстан, где под командованием генерала Вишневского подавил крупное восстание. Затем участвовал в обороне Севастополя, где был тяжело ранен, после чего вышел в отставку и уехал в свое поместье, что располагалось как раз в Т-й губернии. И вот тут началась его вторая – гражданская жизнь. Несмотря на тяжелое и весьма понятное тягостное разочарование, которое, уверен, несут в себе все участники Крымской кампании, дядя не впал в уныние, но решил действовать. В самые короткие сроки он навел буквально армейский порядок в своем имении, весьма разболтанном тогда небрежением управляющих, после чего окунулся в общественную деятельность. Его ум, а также твердость и последовательность в отстаивании своих взглядов быстро привела его к успеху в аморфном и беспечном губернском социуме. Уже через пять лет он стал кандидатом на должность уездного предводителя дворянства, затем судьей Т-го совместного суда, а в шестидесятых смог так ярко и созвучно эпохе проявить свои способности в разных губернских комитетах, что обратил на себя самое высокое внимание. Далее последовали чины, участие в различных земских и губернских комиссиях, как по крестьянским, так и по судебным делам. И наконец, в 1875-м или 1876-м Денис Львович был назначен губернатором. При этом положение его было столь крепко и связи столь весомы, что он оказался практически недосягаем для различных интриг и смог сохранить свое место и при новом государе-императоре, что мало кому удалось. Надо добавить, что так как ничего в нашем бренном мире не бывает без изъяна, то и дядина жизнь, успешная во внешних проявлениях, была глубоко несчастливой внутри. Первая его жена, кстати близкая подруга моей матери, умерла родами вместе с ребенком еще в период его молодости. Второй раз он женился поздно, на молодой девушке – дочери полковника Ю-го, с которым он короткое время вместе служил. К сожалению, брак окончился крупным скандалом – известие о бегстве жены с молодым польским дворянином Денис Львович получил в Крыму в госпитале. Впоследствии супруга столь же скандально пыталась вернуться, однако к тому моменту дядя смог нажать на нужные рычаги и устроить свою и ее жизнь так, чтобы их линии не пересекались. Все это наложило, разумеется, свой отпечаток на его характер, однако не озлобило, а только поселило тяжелую, горькую грусть в темных глазах дяди. Большую часть дня он работал. Дядя был из той редкой породы управленцев, что умеют безошибочно выбрать главное и в этом главном дойти до сути. Кроме того, он вел обширную переписку по целому ряду вопросов. Мне было с ним интересно, и хотя он знал математику и бухгалтерию значительно хуже меня, однако ж, обсуждая с ним вопросы из этих сфер, я не раз поражался быстроте и точности его суждений, основанных пусть не на науке, но на прочном и глубоко осмысленном жизненном опыте.
