Александр Юльевич стоял с одним из ротных командиров капитаном Сургучевым и двумя дамами и о чем-то беседовал.
– Вы хотели переговорить со мной? – спросил поручик Скарабеев Александра Юльевича.
– Да, – последовал ответ генерала. – По соображениям не служебным, но личного свойства, я прошу вас, поручик, не посещать более моего дома и удалиться немедля.
Скарабеев ничего на это не ответил, молча поклонился, по-военному развернулся и ушел, глядя прямо перед собой. То, что поручик не возмутился и даже не попытался выяснить подоплеки такового с ним обращения, явно походило на признание какой-то вины.
Этим уходом поручик Скарабеев вызвал еще большее негодование Александра Юльевича. Как было записано в его показаниях: «Скарабеев попросту развернулся и ушел… Каково! Ему прилюдно отказывают от дома, а он и ухом не ведет. Не протестует, не требует объяснений и не выясняет причин, что сделал бы на его месте даже самый последний лакей. Он просто уходит. Молча и без каких-либо возражений. Стало быть, ведает кошка, чье мясо съела… Уже один этот его спокойный уход после открытого оскорбления, нанесенного ему мною в присутствии посторонних лиц, говорит о том, что именно поручик Скарабеев писал эти гадкие письма…»
Конечно, униженный отказом от дома Виталий Скарабеев пытался выяснить причины случившегося. Уже на следующий день он спросил об этом капитана Сургучева, присутствовавшего во время неприятной сцены.
– Я не посвящен в ваши отношения с господином генералом, – сухо ответил капитан Сургучев.
– Но должны же быть какие-то основания для того, что произошло вчера в доме генерала? – продолжал настаивать Скарабеев.
– А их разве мало? – Кажется, капитан Сургучев был в значительной степени возмущен. – Ваши долги, ваша открытая связь с этой дамой полусвета Кипренской. И главное: вам приписываются анонимные письма, которые со времени вашего появления в кадетском корпусе буквально затопили семейство генерала.
– Я не намерен более выслушивать подобные подозрения, – в дерзком тоне ответил своему ротному командиру поручик Скарабеев. А потом, следуя показаниям капитана Сургучева, добавил: – Я не обязан ни перед кем отчитываться, с кем я живу и к кому испытываю симпатию. И долги – также мое личное дело. Что же касается анонимных писем, то я не способен на такую подлость.
– Так это не вы пишете эти оскорбительные для семьи генерала письма? – недоверчиво переспросил капитан Сургучев.
– Нет, не я, – ответил Виталий Скарабеев. – Я просто подавлен такой несправедливостью. И очень удручен, что генерал столь дурно думает про меня. – После чего спросил ротного командира: – А вы как бы поступили на моем месте, дабы развеять ложные подозрения?
– Если вы невиновны, есть очень простое и действенное средство, чтобы снять с себя всяческие подозрения, – ответил капитан Сургучев. – Подавайте в суд за клевету и тем самым привлеките к ответственности истинных авторов подметных писем.
Как видно из показаний капитана Сургучева, поручик Скарабеев обещал подумать. Но вместо того, чтобы последовать советам своего командира, поручик предпринял иные действия, решив привести в исполнение угрозы, заявленные в письмах.
Надо полагать, директор кадетского корпуса генерал-майор Борковский мог себе позволить занять великолепные апартаменты в самом трехэтажном здании кадетского корпуса в Нижегородском кремле. Однако его сиятельство граф Александр Юльевич предпочел занять принадлежащий городу небольшой симпатичный особняк с мансардой, расположенный на набережной Оки. На первом этаже дома проживали сам генерал с супругой Амалией Романовной, там же находились зала, столовая и девичья комната. Второй этаж занимали Юлия и ее горничная Евпраксия Архипова. Окна из комнат выходили на набережную. В мансарде жил лакей Борковских Григорий Померанцев.
Правда, жил – это громко сказано. В мансарду он приходил только спать.
Двадцать восьмого июля Александр Юльевич и Амалия Романовна, вернувшись из театра, где давали оперу Бизе «Кармен» с участием гастролирующих солистов Его Величества четы Фигнер, попили чаю и в первом часу ночи улеглись спать. Следом за ними, заперев двери коридора, легла горничная Евпраксия, убедившись, что Юлия Александровна тоже легла почивать, а стало быть, более никаких распоряжений от нее не последует.
То, что случилось далее, известно со слов потерпевшей и (частично) из показаний свидетельницы Евпраксии Архиповой.
Во втором часу ночи чутко спящая Юлия услышала звук выдавленного стекла. Приподнявшись на своей постели, она увидела при лунном свете, как в разбитое окно просунулась рука и отодвинула оконную задвижку. Затем окно распахнулось, и в комнату влез некто в плаще, с повязанным вокруг шеи платком, закрывающим лицо до носа и ушей.
Оказавшись в комнате, незнакомец заслонил собою дверь, ведущую в комнату горничной Архиповой, затем быстро обернулся и накинул на дверь крючок. Этого времени хватило, чтобы Юлия вскочила с кровати, схватила стул и заслонилась им, как щитом. Девушка не закричала, не стала звать на помощь, очевидно, от увиденного зрелища ее просто парализовал страх. В минуты наивысшего потрясения такое случается.
Тем временем незнакомец с угрожающим видом стал наступать на Юлию, затем глухо произнес:
– Я пришел отомстить!
После этой фразы незваный ночной гость бешеным зверем бросился на бедную девушку, вырвал у нее из рук стул, которым она пыталась защититься, повалил на пол, придавив своим телом, и стал ожесточенно срывать с нее ночную сорочку.
Юлия как могла сопротивлялась, но силы были слишком неравные. Незнакомец достал из кармана плаща платок и обвязал его вокруг шеи девушки настолько сильно, что лишил ее возможности не только кричать, но даже издавать какие-либо звуки. После чего стал наносить Юлии удары по груди, животу, по ногам и рукам, даже укусил за кисть правой руки.
Как раз в этот момент полы плаща распахнулись, и Юлия заметила темно-зеленый военный мундир.
– Я поклялся, что отомщу! Ваш отец позволил себе обращаться со мною, как с лакеем. Что ж, теперь я с вами буду обращаться, как лакей…
После этих слов незнакомец впал в крайнюю ярость, достал из кармана что-то похожее на нож и нанес им несколько ударов по ногам и бедрам девушки.
– На тебе, на! – в запале несколько раз повторил он.
При этом ткань, закрывающая половину лица злоумышленника, сползла на его подбородок, и Юлия узнала злобно оскалившегося поручика Скарабеева. Платок на шее барышни немного ослаб и позволил ей завопить.
Тотчас после крика в дверь, соединяющую ее комнату с комнатой горничной, постучали, и раздался голос Евпраксии:
– Барышня, барышня, что с вами?
– Помогите! – снова получилось крикнуть у Юлии.
Горничная стала ломиться в дверь, одна из петель запора вот-вот готова была отлететь. Увидев это, поручик Скарабеев, поправивший к тому времени платок на лице, произнес:
– Покуда с вас довольно.
После чего положил на комод письмо и вылез в окно, крикнув кому-то, верно, своему сообщнику:
– Держи!
Когда Евпраксия, сорвав петлю, что держала крючок, наконец ворвалась в комнату Юлии, она увидела, что барышня лежит на полу без сознания.
«Она была вся такая… безжизненная, – показывала на допросе горничная Архипова. – Мне даже показалось поначалу, что она не дышит. Ночная рубашка порвана, пятна крови на ней и на полу. Шея вокруг туго обвязана платком… Но нет, она дышала. Мелко так, почти незаметно. Потом я принялась ее сильно тормошить, что оказалось бесполезным: барышня продолжала лежать без чувств. Тогда я сбегала за уксусом и дала ей понюхать. Она вздохнула, поморщилась и пришла в себя…»
Бедная, несчастная девушка. Поначалу она не могла говорить: спазмы еще держали ее за горло. Когда горничная предложила позвать родителей, Юлия отрицательно покачала головой, после чего тихо и с видимым усилием произнесла:
– Не стоит их будить. Утром я им все расскажу сама.
– А мне вы расскажете, что с вами произошло? – спросила Евпраксия Архипова.
– Да. Ты ведь моя спасительница, – ответила Юлия благодарно. – Если бы не ты, он бы обесчестил меня или даже убил…
«Когда она произнесла эти слова, так слезы ручьем потекли из ее глаз. Барышня закрыла лицо руками и с полминуты просидела в таком положении. Потом поднялась с пола, присела на кровать и рассказала мне все, что произошло… Это было ужасно», – показывала
