дна, хотя бы из уважения ко Всевышнему.
Захлопнул дощечку, сунул подмышку, позвали матроса. Он вошёл и рот разинул.
Одно слово — англичанин!
Пушнину уместили в два мешка. Матрос взял один в одну руку, другой в другую и так вынес в телегу.
Забрались сами. Петрович повёз. Соседи были все на рынке, но бабы их смотрели, кто приехал, с чем уехал. Малисон навета не боялся, ибо не нарушал городской запрет. Он всегда мог сказать, что обсуждал с капитаном цену. Вести дома переговоры не возбранялось. Пушнину всё равно придётся доставить в магазин, где она дополнит покупку кож и воска. Если от лавки уедет нагруженная телега и туда же привезёт ящики с вином, сделка будет совершена по всем правилам.
И оба были рады, что впарили противной стороне залежавшийся товар.
— Ты не перегнул с ними, Калле? — когда никого рядом не было, старший письмоводитель и юстиц-бургомистр вели себя по-приятельски. Слишком много сотворено в Нюрнберге, слишком много знали друг о друге, и теперь обоим нечего было скрывать.
— Сёдерблум бесполезен. Он будет только мешаться, — бургомистр наморщил лоб, толстые складки легли буграми, у него было мясистое лицо, длинный широкий нос мясника и узкие губы бесчувственного человека. — Я не стану его тормошить, пусть занимается делами города. Там, где не надо принимать серьёзных решений, он чувствует себя как рыба в воде. От расследования случая с дочерью шорника Сёдерблум отмахнётся. Ты, Клаус, будешь возиться в грязи. Чувствую, нам всем оно принесёт несчастье. Это не простое убийство.
— А ты? — вскинул глаза Хайнц.
— И я, — Грюббе покивал. — Конечно же, я. Но на тебя я возлагаю большие надежды. Многие, слишком многие будут разговаривать с тобой, а не со мной. Поспрашивай ремесленников. Они тебя не любят, но им ты кажешься безобидным, а меня не любят и боятся. Пастора они любят, он их понимает, но его преподобие не может рассказать нам, что говорят ему на исповеди. Фогта любят, но не уважают, поэтому не будут с ним откровенны. Да он и не способен задавать правильные вопросы. Ленсман Штумпф — вот кто умеет копать, этим он и займётся у себя за рекой. А ты поговори с соседями Тилля Хооде: с кем они видели Уту позавчера, с кем она дружила, кто заходил к ним в последние дни, не было ли у шорника трений с крестьянами или моряками?
— Думаю, Тилль тут не причём. Он смирный.
— Ута?
— Йомфру последний год искала приключений. Я бы рассматривал в первую очередь вину гостей. Матросы могли незаметно увезти её на лодке.
— Зачем им увозить за реку и тащить в лес, это очень далеко и неудобно?
— Чтобы надругаться там по очереди. В безлюдье распутство часто обращается в грех, не ведающий христианских границ.
— Ночью, в грозу? — усмехнулся Грюббе.
— Темнота — мать греха. Не на пришвартованном же корабле им бесчинствовать?
— Зачем её надо было убивать?
— Судя по обилию крови на ногах, Уту взяли силой. Моряки точно не хотели, чтобы йомфру рассказала об их выходке. Я бы не захотел.
— Может, ты и убил?
— Хозяева видели, что я спал этой ночью на своём сундуке, — деловито возразил Клаус Хайнц и ласково улыбнулся: — А кто видел тебя?
— У меня есть два свидетеля, — серьёзно ответил бургомистр юстиции. — Оружейный мастер Вигстрём и серебряных дел мастер Оскар Пиль. Мы сидели у Вигстрёма всю ночь, с его домочадцами и прислугой.
— Никто не спал?
— Мы — нет, и им не пришлось, — углы рта Грюббе растянулись в жесткосердную гримасу. — Вполглаза, разве что. Мы играли в зернь, а потом стали просто надираться и болтать. Служанку гоняли в погреб за рассолом, потом за капустой. Меня хорошо запомнили.
— С них и начну опрос, — Клаус Хайнц поднялся, собрал бумаги, взял от стола трость и, опираясь на неё, вышел.
Двадцать ящиков забили магазин до отказа, так что пришлось ставить в лавке возле двери, оставив узкий проход. Малисон сбыл все кожи, юфть, сафьян и замшу, покрыв две трети своих затрат, а на остальное выписал вексель. Капитан Парсонс дал ему расписку в получении платы за вино, так что было, что показать в ратуше. Оставалось добыть недостающие средства. Купец не потратил на эту сделку ни одной своей монеты и теперь уже твёрдо вознамерился не расставаться с серебром во что бы то ни стало. Он задумал взять долю деньгами и расплатиться с Парсонсом товарами. Зачем капитану деньги? Шкипер прибыл торговать, вот и пускай везёт на родину себе в прибыток.
Торговая горячка обуяла его, как случается с купцами, которых потом находят в канаве с разбитой головой.
Спровадив шкипера, купец хотел было зайти домой, чтобы сменить наряд на более подобающий для верховой езды и общения с людьми, приближенными к знати, как в лавку вбежал младший сын важника Петер.
— Герр Малисон, идём скорей, отец зовёт! — выпалил он, задыхаясь.
— Что случилось?
— Московиты случились!
Весовой амбар-мерница располагался у портовых складов, чтобы сподручнее было таскать крупные партии товара с кораблей и грузить на корабль. От рынка было не видать, что там творилось.
Быстрым шагом Малисон пересёк рынок и Якорную улицу, отделяющую порт от торговой стороны. На площади возле мерницы стояли гружёные хлебными кулями возы и толпились у ворот мужики с пыльными спинами возничих и шляпах с высоким верхом-пеньком.
Пшеница была зашита в девятипудовые мешки, отмерена ещё в Москве и перевешиванию не подлежала. В Ниене её должны были сгрузить на королевский хлебный склад, откуда продадут с наценкой всем желающим или увезут в метрополию. И хотя английские купцы хитростями и прямым неисполнением закона перебивали хлебную торговлю в Москве, Холмогорах и Архангельске разным голландцам и прочим немцам, Ниен как складочное место для торговли с Русью начинал перетягивать одеяло на себя.
На шведской земле англичанам не кланялись.
Значит, дело было не в хлебе.
Малисон протиснулся в весовую. Под высокой крышей гулко звучали голоса. Возле входа были сложены круги воска. Посередине амбара к толстенной балке были подвешены кованое коромысло с чашами на цепях, напротив у стены — будка важни, в которой хранились меры и гири. Около весов собрались спорщики — городской весовщик Хенрикссон, старший его сын Олаф и голландец Пим де Вриес, которого Малисон ни во что не ставил. Тут же пятеро москвичей, из которых купец сразу узнал Якимова и с неудовольствием — дикого Тимошку Зыгина. Однако же Малисон должен был разнять их и
