отважно встал перед весами между бюргерами и московитами.
— Чего не поделили, добрые люди? — миролюбиво обратился он к москвичам, дабы унять их, а потом спросил по-шведски весовщика: — Сейчас их успокою, чем они недовольны?
Хенрикссон пустился в объяснения. На челе Ивана Якимова проступило облегчение, только Тимошка Зыгин сверкнул на купца бешеными глазами.
«Привяжется же чёрт, — подумал Малисон. — Ох, не к добру».
Выяснилось, что москвичи привезли не только хлеб, но и воск, из-за которого разгорелся сыр-бор. Они приволокли свою фунтовую гирю и, в разгар взвешивания, выставили её для сравнения. Шведская гиря малость перетянула. Москвичи возмутились и потребовали учесть разницу или заново всё перевесить.
— Наша надёжная, вона клеймы! — гомонили москвичи как грачи, ворочая гирю и указывая на поверочный оттиск. — А немецкой веры нету.
— Это у меня надёжная, она опечатана печатью в Стокгольме! — не знающий русского языка Хенрикссон отлично понял без перевода и повернул свою гирю, указывая на клеймо, видимо, проделывал сегодня не в первый раз. — Можем принести гирю в ратушу и там сравнить с образцом.
— Что ты мне втюхиваешь, немчура драная? — вскипел Тимошка, который тоже понимал шведа без толмача, своими чувствами. — Я тебя наизнанку выверну и в яму выкину…
— Начинай прямо сейчас, — хладнокровно ответил Хенрикссон, привычный к любым выходкам за годы службы ниенским весовщиком. — Я пока пошлю за фогтом.
«Только этого здесь не хватало», — Малисон хотел избежать вмешательства властей, потому что вслед за кронофогтом явятся солдаты из крепости, и легко может дойти до насилия. Он не желал доводить до беды своих и хотел поддержать славу надёжного разводящего.
— Погоди-ка, — унял он весовщика и оборотился к Якимову. — Чего вы сюда воск принесли? Отдали бы мне, у меня бы и взвесили. Я вам цену дам хорошую, чай, свои люди.
— Да, вот, не сообразил, Егор Васильевич, — молвил московский старшина. — Прибыли к немцу, так и торгуем с немцем, а ты же по всему наш, русский. Вот у меня в голове и не сошлось.
— Это не беда, — сказал Малисон. — Ты ему собрался воск продать?
— Ты чего лезешь? — Пим де Вриес почуял, что его сделка вот-вот накроется, потому что русские сейчас договорятся. — Ты пришёл, и здесь самый главный?
— У нас свободный рынок, — осадил его Малисон. — Кто кому хочет, тому и продаёт, верно, Иван?
Последнюю фразу он повторил по-русски, и Якимов сразу закивал, дескать, товар его, а, значит, решает он.
Пим де Вирс покраснел, словно собирался вскипеть, а Малисон спросил москвичей:
— Сколько он предлагает за фунт воска?
— Мы ещё не договорились, — усмехнулся Якимов. — Я хотел десять эре, он начал с шести, но поднял до семи и тридцати двух пенязей.
— Значит, торг не окончен? — у Малисона от сердца отлегло. — Вы же не условились? — сказал он по-шведски, повернувшись к де Вриесу.
— Как не условились? Условились! — возмутился голландец.
— И на какую цену?
— Твоё какое дело!
— А вот он говорит, что нет.
— Не суйся в мои дела, — Пим де Вриес топнул ногой, из-под туфли взлетела пыль. — Я тебе говорю, и это моё последнее слово!
— Серьёзное заявление, — благодушно заверил его Малисон и развернулся к москвичам: — Я вам как на духу скажу, можете сами проверить в ратуше. На таможне с морского фунта воску с капитана возьмут пошлины вывозной один риксдалер и тридцать восемь эре по установленному закону. Это одна пятидесятая от условной стоимости воску. В корабельном фунте четыреста русских фунтов. То есть за наш фунт получается отпускная цена двадцать один эре и двадцать четыре пеннинга. Вот и считайте, сколько на вас этот чёрт наживётся.
— Вон как, я ввозную пошлину платил двадцать пять и четырнадцать за морской фунт, — в серых глазах Якимова напряжённо билась мысль — считал. Большой палец елозил по суставам. Начиная с мизинца — один, заканчивая нижней подушечкой указательного пальца — дюжина. На том большой палец левой упирался в первую подушечку левого мизинца — одна дюжина, а правый начинал отсчёт заново. Малисон слагал, делил и множил более в уме, но мог объяснить на пальцах любой расклад цен, если кто-то не понимал устный счёт или не верил на слово.
Ввозная пошлина по суше составляла одну сотую условной цены груза. Малисон не стал ему мешать, пусть упражняется.
— Торгуйтесь с де Вриесом, если хотите, — рассудил он. — А хотите, я возьму всё или часть.
Его добродушие примирило московитов, только Зыгин опять остался недоволен.
— Ты здесь главный толмач? — заступил дорогу Тимошка, когда купец собрался уходить. — Прочно стоишь при немцах?
— Вот так, — молвил купец, поднося к его носу крепко сжатый кулак.
У Малисона были мясистые руки с веснушками, поросшие рыжими волосами. Кулак получился большим и тяжёлым.
— Вдовец?
— Нет.
— Эвона-а, — протянул он, не спуская глаз с кольца на левой руке. — Перебежал, значит.
— Забор между нашими Церквами не до неба, — мягко сказал Малисон. — Латыши в православие перекрещиваются, когда на Русь приходят, а если сюда пришёл поселиться, будь вежлив, прими местный закон. Чай, здесь живут не латиняне, а шведские люди веры евангелической — народец вроде нашего, я их в Архангельске повидал.
Тимошка сплюнул ему под ноги и отступил.
Из весового амбара Малисон вышел как из бани. После умиротворения москвичей сам Бог велел поправить силы.
Кабак к полудню гудел как улей. За ближайшим столом сидел его добрый друг, Клаус Хайнц из магистрата, знаток всех секретов Ниена, хлебал вчерашние щи и довольствовался пивом — выскочил из ратуши на обед. Малисон подсел к нему, велел подать жареной рыбы для себя и по чарке тминной водки — кюммеля им обоим. Дружбу с главой всех писарей водить было полезнее, чем даже с бургомистром, а Хайнц жил неподалёку и питал к радушному купцу самое благое расположение. Как и Малисон, Клаус был среди шведов и мекленбургских немцев малость чужеват, и держался вместе с юстиц-бургомистром обособленно от бюргеров из германских северных земель.
— Как идёт торговля? — вежливо приветствовал Хайнц.
— Вашими молитвами, — купец сразу перешёл к делу. — У меня есть отличное вино. Больше ни у кого такого нет и не будет, по крайней мере, до следующей навигации. Я взял всё у шкипера с «Лоры». Скажи своим в магистрате, что есть кларет, хорош под мясо и вообще дивно вкусен. Пусть берут у Малисона, а тебе полмарки с каждой бутылки. По рукам?
— Бургомистров это заинтересует, — прикинул Хайнц.
Выпили за сделку. Малисон залил кюммель пивом и хриплым голосом спросил:
— Что слышно про убийство?
— Ищем, — пожал плечами Хайнц.
— Есть подвижки?
— Пока очерчиваем круг причастных к перевозу по реке. Я убедился только, что паромщик
