Суворов с главными силами должен был перейти реку Минчио, овладеть крепостью Пескьерою и осадить Мантую, продолжая наступление на реки Адду и Олио.
О дальнейших своих действиях - немедленно сообщать в Вену.
По австрийским замыслам предполагалась бесцветная, тягучая кампания. Единственное, что из распоряжений Франца пришлось Суворову по душе, это поручение генералу Меласу заботы о продовольствии русских войск.
Пусть австрийцы занимаются снабжением, лишь бы не совали носа в его военные дела!
Суворов с Андрюшей Горчаковым и восемью казаками конвоя спешил через Виченцу и Верону в Валеджио, где командующий австрийскими войсками барон Мелас устроил главную квартиру. Суворов все время обгонял русские войска они эшелонами двигались туда же.
Несмотря на весеннее бездорожье, разливы рек и снег, лежавший в горах, русский корпус шел ускоренным маршем, сделав за 18 суток более 500 верст.
В Виченце Суворова встретил маркиз Шателер. Император Франц назначил маркиза генерал-квартермистром соединенной армии.
Суворов пригласил Шателера в свою карету - хотел поскорее узнать, кого же австрийцы подсунули ему в ближайшие помощники.
Когда в Вене император назвал маркиза Шателера, Суворов невольно насторожился. Ему так и представился завитой, напомаженный придворный франт. Но маркиз оказался не таким. Правда, он изысканно вежлив, а белый мундир на нем с иголочки, но на мундире у маркиза - орден Марии-Терезии.
– За какое дело изволили получить? - спросил Суворов.
– За Фокшаны.
– Ба, да мы, оказывается, старые боевые товарищи! - просиял Суворов.
Разговор оживился.
Суворов тут же узнал, что его молодой генерал-квартермистр (Шателеру было 36 лет) - бельгиец по национальности, что при Фокшанах он служил в корпусе принца Кобургского капитаном.
Перед Суворовым сидел настоящий военный и вообще образованный человек - это сразу давало себя знать.
Приятно было Суворову и то, что Шателер, видимо, очень тепло относился к своему главнокомандующему. Суворов не чувствовал в нем этой австрийской зависти, которую не могли скрыть австрийские генералы, особенно после того, как Суворов получил звание фельдмаршала австрийской армии.
Суворов с удовольствием вспоминал Фокшаны и Рымник, говорил о своих приятелях - принце Кобургском и генерале Карачае.
Карачая он убедил вновь вступить на службу, и Карачай опять служил под началом Суворова.
Генерал-квартермистр прекрасно - что так редко бывает в людях - умел слушать, но все старался направить разговор на деловую почву: развернул карты, показывал главнокомандующему расположение войск, пояснял их движения и спрашивал Суворова о его намерениях и предположениях.
Суворов слыхал уже это в Вене от Тугута. Он не хотел так сразу же выкладывать свои планы.
Александр Васильевич смотрел в окно кареты на пробегающие зеленые виноградники, на кипарисовые рощицы среди нив, на черепичные крыши домов.
И на все вопросы генерал-квартермистра отвечал одно:
– Штыки, штыки!
А потом перебил Шателера:
– Мы едем на родину Корнелия Непота, Овидия и Витрувия: ведь они веронцы!
Шателер стал складывать свои карты и бумаги. Верона была близка. Слева, среди виноградников, блеснула река.
И тут, из-за поворота дороги, из-за высоких кипарисов, вдруг к карете хлынули толпы веронцев.
Утром в Верону пришли русские войска. Один за другим съезжались австрийские генералы. Местные власти готовили в palazzo Emilia комнаты для Суворова. Все это разнеслось по Вероне с быстротою молнии.
Суворова ожидали к вечеру. И чуть солнце стало клониться к закату, как по дороге на Виченцу двинулись сотни народа.
С холмов, окружающих город, веронцы увидали карету Суворова и кинулись ей навстречу. Они с радостным криком: "Eviva Suvorov!" (Да здравствует Суворов!) вмиг облепили ее со всех сторон. Какой-то молодой черноглазый итальянец вскочил на козлы, несмотря на неласковый прием сидевшего с кучером Прошки, который сердито закричал:
– Куда ты, черт, лезешь? Ногу отдавил!
Итальянец все-таки пристроился на козлах. Из толпы ему подали какое-то голубое шелковое знамя. Итальянец торжественно водрузил его и так ехал, держа знамя. В карету летели лавровые ветки, венки. Народ шел рядом с каретой. Каждый старался поближе протиснуться к карете и, приветствуя фельдмаршала, кричал как можно громче.
Толпа народа увеличивалась с каждым шагом. Карета с трудом подвигалась вперед.
– Мы так не скоро приедем, - говорил по-итальянски Суворов.
Но на это ему отвечали с веселым смехом:
– Chi va piano, va sano! (Кто ходит медленно, ходит хорошо!)
У старых городских стен, обвитых плющом и облепленных мальчишками, Суворова ждали новые и новые толпы.
– Eviva nostra liberatore! (Да здравствует наш освободитель!) неслось отовсюду.
Суворов, прижимая руку к сердцу, раскланивался во все стороны.
Лошадей выпрягли из кареты, и веронцы на руках легко покатили ее в город до самого палаццо.
Суворов, провожаемый радостными криками многотысячной толпы, взбежал на крыльцо.
Чиновники и высшее духовенство Вероны во главе с архиепископом удалились после приема их фельдмаршалом.
В зале остались свои, военные: русские генералы и несколько австрийских - Шателер, Карачай, Левенер, которых Суворов знал еще по турецким походам.
Отпустив гражданские власти, Суворов на некоторое время вышел из приемной.
Потом снова стремительно вошел, стал посреди зала и сказал генералу от инфантерии Розенбергу, который до него командовал русским вспомогательным корпусом:
– Ваше высокопревосходительство, Андрей Григорьевич, познакомьте же меня с господами генералами!
Суворов стоял навытяжку, но смотрел вниз, точно задумался. Его всегда низко опущенные веки совершенно закрывали глаза. Лицо сразу же стало иным старческим и кротким.
– Генерал-лейтенант Повало-Швейковский!-представил Розенберг.
Коренастый, плотный Повало-Швейковский по-солдатски "ел" глазами Суворова, но фельдмаршал не подымал глаз, только поклонился:
– Вместе не служили. Послужим!
– Генерал-майор Барановский!
– Помилуй бог, не слыхал. Познакомимся! - стоял, не подымая глаз, Суворов.
– Генерал-майор Милорадович! Суворов открыл глаза. Семидесятилетний старик сразу же исчез.
– А, это Миша! Мишенька! - оживился Суворов. - Я знал вас вот этаким, - он показал рукой на аршин от пола. - Едал у вашего батюшки Андрея Степановича вареники. Да какие сладкие! Как теперь помню. Помню и вас, Михаило Андреич. Вы тогда хорошо ездили верхом на палочке. Как же вы тогда лихо рубили деревянной сабелькой!
Молодой, двадцатидевятилетний генерал Милорадович, шеф Апшеронского мушкатерского полка, стоял весь красный от счастья.
– Поцелуемся же, Михайло Андреич! Ты будешь герой.
Суворов обнял Милорадовича и опять стал в прежнее положение.
– Генерал-майор Тыртов!
– Помилуй бог, не слыхал. Познакомимся! - поклонился, не глядя на Тыртова, Суворов.
– Генерал-майор князь Багратион!
– Князь Петр, это ты? Помнишь Очаков, Брест, Прагу?
– Так точно, ваше сиятельство!
Суворов горячо обнял любимого князя. Поцеловал его в глаза, в лоб, в губы.
– Господь с тобою!
Русские генералы были все.
Суворов вскинул голову и стал ходить широкими шагами, говоря:
– Субординация! Экзерциция! Военный шаг - аршин, в захождении полтора. Голова - хвоста не ждет: внезапно, как снег на голову. Пуля дура, штык молодец. Мы пришли бить ветреных, сумасбродных французишек. Они воюют колоннами, и мы будем их бить колоннами! Глазомер, быстрота, натиск!
Потом круто повернулся на каблуках к Розенбергу:
– Ваше высокопревосходительство, пожалуйте мне два полчка пехоты да два полчка казаков!
– В воле вашего сиятельства весь корпус. Которых прикажете?
Суворов резко отвернулся от Розенберга.
Уклончивый ответ не понравился. Суворов вспыхнул и продолжал шагать, приговаривая:
– Намека, догадка, лживка, немогузнайка. От немогузнайки - много беды!
Высокий худой Розенберг стоял смущенный. Руки у него тряслись. Фельдмаршал разгневался, а почему - Розенберг так и не понял.
– Ваше сиятельство, мой полк готов! - молодцевато шагнул вперед князь Багратион.
Он знал суворовскую натуру: надо быстро и четко! И Суворов еще раз обнял Багратиона.
– Ступай, приготовь и приготовься! Помни: голова хвоста не ждет! Внезапно, как снег на голову!
В Валеджио Суворов принял рапорт командующего австрийской армией престарелого барона Меласа и произвел смотр его войскам.
Австрийскую армию Суворов знал хорошо еще по турецкой кампании, по Фокшанам и Рымнику, и смотр ничего нового дать ему не мог, но Суворов хотел всеми мерами поднять дух австрийской армии, которая несколько последних лет терпела неудачи.
