От услышанного мужичок неожиданно остановился, удивленно переспросил:
— Что ты сказала?
— Я дочка Соньки Золотой Ручки! — повторила Михелина, поднимая с земли какую-то корягу. — Тебя воры убьют!.. Ты будешь проклят!
— Это… правда?.. Соньки Золотой Ручки?.. Той самой?
— Той самой! — Девушку била истерика.
— А сказала, что не жидовка.
— Ты отвезешь меня в Вильно, и тогда тебя простят! — сказала воровка.
— Не-е… Вот этого не надо было говорить, — покрутил Лукаш головой. — В Вильно я везти тебя не буду. Здесь останешься. Будешь моей столько, сколько захочу. И ни одна паскуда об этом не узнает.
Он был страшен и решителен. Схватил Михелину за руку, потащил к своей землянке. Она пыталась вырваться, била его руками, ногами, кусала, а он уворачивался, прикрывал лицо, иногда в ответ тоже пускал в ход кулаки.
Откуда-то взялась махонькая звонкая собачонка, с переполоху стала лаять, пугаясь собственного голоса, Лукаш сильно пнул ее сапогом.
— Сгинь, сука!
— Возьмите все! — кричала девушка. — Деньги, украшения, все! Только отпустите!
— Оно и так все мое! Все! И ты тоже моя! — бормотал Лукаш, таща за собой девушку, пока не затолкал внутрь жилища.
Сонька, на грани истеричного припадка, вышагивала из угла в угол камеры, вдруг присаживалась на корточки, затем резко поднималась, снова принималась ходить, останавливалась возле окна, подтаскивала к нему табуретку, вставала на нее и пыталась дотянуться до решеток, чтобы взглянуть хотя бы на кусочек воли, где люди радовались, любили, куда-то торопились, просто жили…
Услышала, как заскрежетал замок, затем дверь открылась, и в камеру вошел следователь Гришин. Судя по внешнему виду, он был в дурном настроении, поэтому молча прошел к одной из коек, опустился на нее, некоторое время молчал. От него сильно разило водкой.
Воровка села на вторую койку, ждала, с чем явился следак.
— Скажите, для чего я живу? — спросил он неожиданно.
Сонька удивилась такому вопросу, тем не менее ответила:
— Наверно, затем, чтобы ловить и сажать в тюрьмы злоумышленников.
— И только?
— Вам этого недостаточно?
— Не только недостаточно, но и по-человечески больно. Вы это понимаете?
— Примерно.
— Я рожден для того, чтобы бороться с тем, что победить в корне нельзя. Воры были, есть и будут!.. Люди рождены, чтоб воровать и обманывать! И я живу лишь для того, чтобы создавать видимость существования. Глупая, бессмысленная, ничтожная жизнь.
— Вас кто-то сегодня унизил?
— Почему только сегодня?.. Всегда! Я сам себя унижаю каждый день! Пришел к вам — унизился. К начальству — тем более унизился. По улице иду и даже там унижаюсь, чувствуя свою никчемность и бессмысленность! Сам себе вру, будто достоин, а на самом деле — крайне ничтожен и унижен!
— Приходя ко мне, вы унижаетесь? — усмехнулась Сонька.
— Представьте.
— В чем же?
— Мне вас жаль, но я обязан изо всех сил скрывать это.
— Если жаль, зачем преследуете? Я что, убила кого-нибудь? Ограбила честного и добропорядочного человека? Была замечена в государственном преступлении?.. В чем моя вина? Грабят, убивают, воруют намного больше, нежели я бы могла это сделать!.. Я устала бегать. Устала от страха за моих девочек! Я жажду спокойной и незаметной жизни! Я готова быть нищей, лишь бы меня и моих детей оставили в покое!.. Почему за мной идет охота? За старым, ни в чем уже не опасным зверем?
Следователь с некоторым удивлением заметил:
— Странно вы говорите.
— Да, странно. Тем более перед вами… — согласилась женщина и неожиданно спросила: — Хотите, я в чем-то вам признаюсь?
Гришин с иронией усмехнулся.
— Если не боитесь.
— Не боюсь. Я никакая не француженка, я та самая воровка, которую вы ловите. Сонька Золотая Ручка.
Егор Никитич спокойно воспринял сказанное, кивнул.
— Я это знал и раньше, теперь же вы поставили все на свои места. — И поинтересовался: — Зачем вы мне в этом признались?
— Зачем? — переспросила женщина. — Во-первых, сегодня я вам поверила и поняла, что вы не машина, а человек. А во-вторых, устала лгать и выкручиваться. Будет суд, будет опять каторга, будет неминуемая смерть где-нибудь на Сахалине. Ну и что?.. Воровка! С этим родилась, с этим и подохну. Вот только жаль моих девочек, у которых такая мать.
— Кстати, — сказал следователь, — вашей дочери удалось бежать.
— Михелиночке?
— Да, младшей.
На глазах воровки показались слезы.
— Это правда?.. Вы не врете?
— Зачем мне врать в такой день? — пожал плечами Гришин. — Ей помогли ваши коллеги, обведя вокруг пальца весь наш сыск.
Сонька плакала.
— Боже, моя доченька бежала… Как я счастлива, боже. Я не могу в это поверить. — Поднялась, неожиданно поцеловала руку следователя. — Благодарю вас. Вы сделали мне такой подарок.
Тот легонько отстранил ее, заставил сесть на место.
— Хорошо, что я хотя бы что-то сделал приятное.
— А какой у вас сегодня день? — спросила воровка, вытирая слезы. — День рождения?
— Скорее наоборот, — усмехнулся Гришин и отмахнулся. — Не будем о грустном… У вас что-нибудь есть ко мне?
Она пожала плечами.
— Вряд ли. Вы уже успокоили мою душу.
— В таком случае у меня кое-что будет к вам. — Следователь перешел на шепот. — Ни в коем случае не соглашайтесь на побег!.. Это провокация!.. Вас поймают, и это будет основанием для возбуждения прямого судебного дела. Ищите другие пути к освобождению. Пусть об этом подумают ваши товарищи!
— Спасибо, — тихо произнесла Сонька.
— Не стоит. Я сделал лишь малую часть того, что должен проделать сегодня.
Воровка удивленно взглянула на него, он странно усмехнулся, поднялся.
— Простите меня. — И направился к выходу. Остановился, вдруг вспомнил. — Совсем забыл. Вы просили чайник и кружку. Вам сегодня же все это подадут. — И покинул камеру.
В сопровождении конвойного Гришин прошел по коридорам Крестов, спустился по решетчатым лестницам на нижний этаж, толкнул дверь своего кабинета.
Махнул конвойному, чтобы тот удалился, неспешно опустился за стол. Какое-то время сидел в тяжелой задумчивости, затем выдвинул ящик стола, извлек оттуда револьвер. Проверил наличие патронов в нем, поднес к виску и нажал на спусковой крючок.
Раздался глухой, с эхом, выстрел.
Сонька, глядя в одну точку, неподвижно сидела на койке, когда услышала звук открывающегося окошка. В нем показалось лицо прапорщика Глазкова.
— Арестованная Матильда Дюпон, — позвал он, — подойдите!
Она послушно поднялась, приблизилась к окошку. Илья подал ей сначала жестяной чайник, затем такую же кружку.
— Велено вам принести. — Быстро оглянулся, прошептал: — В чайнике двойное дно, там все найдете.
— Я не поняла.
— Поймете!.. Видел мадемуазель Бессмертную, она готова поучаствовать в вас.
— Благодарю. Как она?
— Ждет, когда вы освободитесь. — Прапорщик снова оглянулся. — У нас происшествие. Застрелился следователь Гришин.
— Кто? — не поняла Сонька.
— Следователь, который вел ваше дело. Пулю в лоб!
Глазков быстро захлопнул окошко, и в коридоре послышались его быстрые удаляющиеся шаги.
Воровка в задумчивости повертела чайник, налила из него теплой воды в кружку, попробовала на вкус. Затем снова принялась изучать чайник, заметила в самом низу то ли пластинку, то ли задвижку, нажала на нее пальцем. Ничего необычного не случилось. Тогда Сонька сильно нажала на пластинку ногтем, раздался щелчок, и дно чайника отделилось от корпуса. На дне лежали туго свернутая шелковая веревка и замотанная в тряпочку ножовка.
Женщина торопливо сложила все на место, прищелкнула дно к чайнику, прислушалась к шагам в коридоре.
Было тихо.
Никанор был совсем плох. Лицо его было в синяках и кровоподтеках, лежал он в своей комнатушке на продавленном диване, печально смотрел на сидящую напротив Анастасию.
— Что же нам с ним делать? — тихо спросила княжна.
Дворецкий слабо тронул плечами, едва слышно ответил:
— Гнать, как бешеную собаку.
— Я велела, не уходит. Грозится пойти в участок и обо всем рассказать.
— О чем он может рассказать? — удивился старик.
— О воровках. Говорит, знает и про Соньку, и про Михелину.
— Ничего о них не слышно?
— Нет. Сонька по-прежнему в Крестах, а Миха после вокзала куда-то исчезла.
— Может, в полиции?
— Нет, она сумела убежать. Все газеты написали об этом.
— А что князь Андрей?
— Совсем плох. После случившегося не встает. Нога сильно кровоточит.
— Как бы не пал духом.
— Вроде держится. Хотя все время спрашивает о Михе.
— А Семена, привратника, уволили? — неожиданно спросил дворецкий.
