А музыканты австрийской колонны, увидавшие многотысячную толпу, старались как могли. Они заглушали слова архиепископа, мешали Суворову уловить, что говорит велеречивый пастырь.
Суворов чуть поворотил голову и нетерпеливо Махнул рукой: мол, перестаньте играть!
Прошка, снявший шапку перед крестом и набожно крестившийся на католические хоругви, не спускал глаз с барина. Прошка торопился поскорее доехать до места (он по опыту знал, что там ждет его вкусное итальянское винцо, тем более - сегодня пасха). Прошка понял жест Александра Васильевича по-своему.
– Поезжай! - толкнул он локтем кучера Ванюшку. - Барин поедет сзади!
Карета с важно восседавшим в ней толстым, самодовольно улыбавшимся статским советником Фуксом медленно поползла вперед. Народ расступился по обе стороны, давая дорогу.
Свита потянулась вслед за каретой.
Суворов недовольно поморщился: что они делают? Но останавливать движение было уже поздно. Он сократил свое ответное слово и пригласил духовенство следовать за свитой.
Архиепископу со всем его клиром пришлось поместиться среди войск.
Суворов сел на коня и вместе с Шателером и двумя адъютантами-австрийцами ехал во главе войск.
Надоевшим, все испортившим музыкантам он велел замолчать.
Миланцы приветствовали суворовскую карету громкими криками. Овациям не было конца.
Фукс оказался один в зеленом мундире среди белых австрийских. Он был одет не так, как все. На военных в белых мундирах никто из толпы не глядел: эка невидаль - австрийцы! Все ждали необычного, ждали русского, ждали Суворова.
В суворовской свите были и русские мундиры, но впереди всех оказался только Фукс. Он ехал в карете, и толпа принимала его за фельдмаршала Суворова.
Фукс не мог безучастно взирать на шумные приветствия, которые неслись к нему, со всех сторон. Толстое бабье лицо Фукса расплылось в самодовольную улыбку. Прижимая руку к сердцу, он кланялся во все стороны, как неопытный актер.
Суворов понимал неловкость случайно создавшегося положения, но поправить дело было уже нельзя.
В городских воротах фельдмаршала встретил барон Мелас. Он вступил в город со своей колонной еще ночью.
Суворов протянул к нему руки, желая обнять. Обрадованный папа-Мелас как-то по-детски не рассчитал расстояния - живо обернулся, точно сидел на стуле, а не на лошади, и шлепнулся с седла на землю.
Итальянцы с сочувственным хохотком подхватили старого генерала, помогли сесть в седло. Суворов обнял переконфуженного папу-Меласа и, подавляя невольный смех, участливо спросил, не ушибся ли барон.
Это курьезное происшествие только на секунду привлекло внимание толпы к Суворову. А вообще на него, как на Меласа и Шателера, никто особенно не смотрел: в глазах миланцев они были обычными австрийскими генералами. Тем более, что за ними непосредственно шли австрийские, а не русские войска.
Александр Васильевич мог лишь слышать, что говорят живые, крикливые итальянцы по адресу Фукса, которого они принимали за Суворова:
– А лицо у этого Суворова, как у мясника!
– Мундир приятнее его лица!
– Но он не похож на людоеда!
– Какое там людоед? Он просто - толстая прачка!
– Стоило вставать из-за него в такую рань!
И лишь несколько сот итальянцев, потевших в тесноте и давке у дворца герцогини Кастильоне, в котором были приготовлены комнаты для фельдмаршала, могли разобрать, где настоящий Суворов. Этот неуклюжий с бабьим лицом человек в шитом золотом зеленом мундире, выйдя из кареты, остался ждать у подъезда.
А по широкой мраморной лестнице впереди всех пошел наверх небольшого роста энергичный худощавый старик в белом австрийском мундире.
Русские, особенно казаки, очень поразили миланцев. За каждым донцом толпами бегали курчавые черноглазые итальянские мальчонки. Они быстро освоились с бородатыми "капуцинами" и не отставали от них.
Итальянцев удивляли чрезвычайное благочестие и набожность русских: русские крестились перед каждым храмом, несмотря на то, что храмы были католические. Не зная пасхального русского обычая христосоваться, итальянцы весьма изумлялись, как русские при встрече троекратно целуются. Впрочем, к вечеру подгулявшие русачки христосовались не только друг с другом, но и с итальянцами, а особенно с итальянками. Итальянцы принимали это как должное.
У дворца герцогини Кастильоне не расходился, все время стоял народ ждали, не выйдет ли Суворов.
Вечером весь город расцветился огнями.
В городском театре была приготовлена пышная встреча Суворову, но он никуда из дворца не поехал - был на балу у своей хозяйки. Герцогиня Кастильоне, с согласия Суворова, пригласила к себе всю миланскую знать. Суворов явился в парадном фельдмаршальском мундире. Он поразил всех, особенно дам, своей изысканной любезностью, весельем и остроумием.
На следующий день, 19 апреля, миланцы могли хорошо разглядеть фельдмаршала Суворова - он присутствовал на молебствии в знаменитом миланском соборе.
По улицам рядами стояли войска. Суворов ехал в вызолоченной карете, в белом австрийском фельдмаршальском мундире со всеми орденами.
Архиепископ во всем облачении встретил его при входе в собор. В соборе для фельдмаршала было устроено возвышение, покрытое красным бархатом, с золотыми кистями и золотой цепью вокруг.
Громадный собор едва вмещал всех желающих присутствовать при богослужении.
Так же торжественно Суворов вернулся во дворец к обеду.
Обед у Суворова прошел очень живо.
Фельдмаршал шел к столу в прекрасном настроении. К обеду, кроме русских генералов Розенберга, Багратиона, Милорадовича, Горчакова, были приглашены австрийские с Меласом во главе. Тут же присутствовал какой-то итальянский поэт, курчавый, точно баран, и с бараньими глазами, молодой человек в нарядном шелковом кафтане. Поэт поднес фельдмаршалу Суворову свою поэму "Освобожденная Италия".
Подойдя к столу, Суворов громко и внятно прочел "Pater Noster" ("Отче наш").
– Сегодня у меня за столом два высокопревосходительства, - садясь, весело сказал он, поглядывая на своих соседей справа и слева: Розенберга и Меласа. - Папа-Мелас, вам необходимо научиться говорить по-русски. Скажите "высокопревосходительство".
– Фьий… Фийсок… - потел с натуги старый Мелас.
– Высокопревосходительство, - нагибался к нему Суворов.
Но у папы-Меласа так-таки ничего не получалось.
Ему никак не удавалось преодолеть это трудное "ы".
– Русский язык - богатый, прекрасный.
У вас в армии есть переводчики?
– Нет, - сконфузился Мелас.
– Ах, так. Я же вам буду писать только по-русски! - шутливо пригрозил Суворов.- Военному человеку вообще надо знать языки. Я стараюсь изучить язык тех, с кем воюю. В Турции - выучил турецкий, в Польше - польский, в Финляндии - финский.
– Ваше сиятельство, а вот извольте послушать, как пятеро моих мушкатеров изъяснялись, не зная языка, - сказал через стол Милорадович.
– А ну-ка расскажи, Мишенька!
– В пути мы стали на дневку в одном городке. Пятерым молодцам из первой роты отвели дом одной старушки. Она приняла наших очень радушно сразу усадила за стол, поила-кормила до отвалу. Мушкатеры благодарят ее, а та не понимает. "Эх, старуха такая бестолковая!" - говорят. А унтер-офицер Огнев - вы его, ваше сиятельство, изволите знать…
– Как же, знаю! Ильюха Огнев. Прекрасный солдат. Сорок лет вместе с ним служим!
– Так вот Огнев и говорит: "Знаете, братцы, наденем-ка мы амуницию, станем во фрунт и отдадим старушке честь по-нашему, по-солдатски!" Встали, надели амуницию. Старуха смотрит с удивлением: куда это они так скоро? Выстроились тут же, в комнате, Огнев скомандовал: "На караул!"
– И старуха поняла?
– Поняла, ваше сиятельство! Хохотала до слез, обнимала…
– Русский солдат найдется. Русский человек гостеприимен сам и гостеприимство ценит. Вот и меня здесь встретили радушно. Как бы только миланский фимиам не затуманил голову! Теперь пора рабочая!
Суворов взглянул на поэта?
– О чем вы думаете?
Поэт почти ничего не ел. Держа палец под глазом по итальянской привычке, он внимательно смотрел на Суворова.
– Воображаю себя в шатре Агамемнона, где сижу в совете греческих полководцев. И как будто уже вижу падение Трои, - сказал он, видимо, давно приготовленную фразу.
– Люблю Гомера, но не люблю десятилетней троянской осады. Какая медлительность. Сколько бед для Греции! Не могу быть Агамемноном: я бы не поссорился с быстроногим Ахиллесом. Люблю друга Патрокла за быстроту. Где появляется он, там врага нет.
Суворов поднял бокал с вином.
– Честь и слава певцам - они мужают нас! А давно была Троянская война? - вдруг спросил он у Меласа. Папа-Мелас поперхнулся. Видимо, вопрос застал его врасплох. Когда была Троянская война, он не знал, но боялся быть нихтбештимтзагером.
