переглянулись и улыбнулись. Рейнхарт, оправлявшийся после тюрьмы, стал несколько иным. Сквозь металлический панцирь, в который он сам себя поместил, все чаще проглядывал более душевный человек.
– Мадлен, у тебя же было какое-то важное дело.
Мадлен закрыла чемодан:
– Да. Если можно, я пойду прямо сейчас и возьму Эмиля. Мы недолго.
Вероника кивнула:
– А потом ты поможешь нам с укладкой часов.
Жозеф вышел следом за Мадлен.
– Хочешь, я пойду с тобой? – спросил он, когда они очутились в передней.
– Нет, спасибо. Твои руки нужны здесь. Туда мы пойдем вдвоем с Эмилем.
Он нежно коснулся шрама на ее лице, и Мадлен прижалась щекой к его руке.
Эмиля, как и ожидалось, она нашла на кухне. Стоя на стуле, племянник облизывал деревянную ложку и смотрел, как Эдме наполняет тестом жестяные формы для булочек. Постояв на пороге, Мадлен спросила повариху:
– И как тебе твой новый помощник?
Эдме взглянула на его лицо, липкое от варенья.
– Все такой же тощий, – проворчала она. – Я уж начинаю подумывать, не глисты ли у него.
Мадлен улыбнулась, хотя ей сразу вспомнился другой мальчик, уплетавший корзиночки с вареньем. Жизнь того мальчишки была совсем не сладкой.
– Эмиль, ты помнишь, куда мы хотели сходить? Нужно еще цветов купить по дороге. Но сначала лицо умой. Посмотри, ты весь в варенье!
Эмиль слез со стула и подошел к ней. Ему так не хотелось расставаться с ложкой.
– Ты говорила, ей нравились розы.
– Да. Вот их мы и купим.
Держась за руки, они пошли на кладбище Невинных. Придя туда, Мадлен вынула надушенный платок, чтобы хоть немного заглушить зловоние смерти. Ни она, ни тем более Эмиль не знали, где именно покоится Сюзетта. Сестру похоронили где-то посередине участка, отведенного для нищих. Но теперь Мадлен создала уголок для младшей сестры. На часть денег, полученных от полиции, она купила клочок земли и поставила… нет, не памятник. Скромное надгробие с надписью «Soeur et mère bien-amée» [34], чтобы хоть так сохранить память о Сюзетте в потоке неумолимо текущего времени. Часть роз, купленных на рынке, Мадлен положила к основанию надгробия.
– Согласен, что теперь этот камень выглядит красивее? Пусть знает, что и вдали мы будем думать о ней, пока не вернемся.
Эмиль водил пальцем по буквам, выбитым на камне:
– А мы правда вернемся?
– Думаю, да. Ты же помнишь, как мы хотели открыть свой магазин?
Денег, полученных Мадлен, вполне хватит, чтобы открыть магазин и продавать там птиц и прочую живность. Пока мечта о своем магазине отодвигалась в пространстве и во времени. Но главное – она уже не была недостижимой.
– Там будут попугаи? – спросил Эмиль.
– Конечно будут. Почему бы нет?
– Говорящие?
– Тебе придется самому учить их говорить.
Они прошли еще к одному надгробию на другом конце кладбища, у стены. Этот камень был побольше. На нем уже лежали цветы, ветряная мельница, сделанная из бумаги, и рамка с портретом серьезного темноглазого мальчика. Надписи на камне не было, но каждый и так знал, что это памятник похищенным парижским детям: мальчикам и девочкам, которых Лефевр умерщвлял для своих отвратительных опытов. Часть имен была известна, однако Мадлен подозревала, что детей, пострадавших от рук Лефевра, насчитывалось гораздо больше. Ей вспомнились нищая девочка, жившая в подъезде дома на улице Тевено, и продавец кроликов, внезапно исчезнувший с рынка. Она уже никогда не узнает обстоятельств гибели этих двоих, а также всех остальных жертв хирурга-изувера.
Мадлен положила розы на надгробный камень и отошла. Ее мысли вновь вернулись к недавним событиям. Причастность короля тщательно скрывалась. Всю вину свалили на Лефевра, чей труп обезглавили на Гревской площади, пытаясь успокоить парижских простолюдинов. Но гнев парижан не утихал. Тогда власти повесили трех бунтовщиков, одному из которых было всего шестнадцать. После казней беспорядки прекратились. С улиц убрали мусор, отчеты спрятали под сукно, и жизнь, казалось бы, пошла прежним чередом. Но огонь недовольства ушел вглубь, где продолжал тлеть, готовый вспыхнуть снова, когда наступит подходящее время.
Убедившись, что король не понес никакого наказания, Вероника пришла в бешенство. Как же так? Ведь Людовик знал о похищениях детей, но предпочитал закрывать глаза. Более того, он отпускал деньги на «исследования» Лефевра. Мадлен это ничуть не удивило. Наказать могли какого-нибудь пекаря, но не богачей, не говоря уже о короле. И когда это парижская знать и придворные, разгуливающие по роскошным залам Версаля, ценили жизнь простых людей, будь то дети или их родители? Мадлен давно поняла: нужно дорожить собственной жизнью, никому не доверять и не надеяться, что власть тебя защитит. Так она всегда и поступала, хотя ее прозябание в доме маман едва ли можно было назвать жизнью.
Вернувшись с кладбища, Мадлен зашла в будуар Вероники. Та собирала свои вещи: куклу, книгу об автоматах и портрет матери. Вид у нее был утомленный, двигалась она медленнее обычного. Даже губы побледнели. Как бы Вероника ни скрывала, она все еще не оправилась после всех потрясений. Она осталась жива, но теперь всегда будет ходить прихрамывая.
– Мадемуазель Вероника, давайте я вам помогу. Мы завернем все это в тряпки.
– Спасибо, Мадлен. – Вероника тяжело опустилась на стул. – Кто бы мог подумать, что сборы в дорогу – такое хлопотное дело?
Мадлен принялась вынимать из шкафа и складывать наряды хозяйки. Вероника сидела, уперев подбородок в ладони. Потом встала, открыла ящик комода и достала овальную золотую шкатулку. Трижды повернув золотой ключик, она стала смотреть, как ожила фигурка канатной плясуньи. Мадлен подошла и встала за стулом хозяйки. Обе молча смотрели и слушали музыку, доносящуюся из шкатулки. Постепенно звуки утратили слаженность, и плясунья, подпрыгнув в последний раз, замерла, готовая повторить свой танец.
Сюжет «Заводной девушки» почти целиком является плодом моей фантазии, хотя взяться за этот роман меня в какой-то мере вдохновили и реальные события, в частности скандал с исчезновением детей, разразившийся в Париже в 1750 году. Когда на парижских улицах стали пропадать дети, появились разные гипотезы о возможных похитителях. Так, в мае некий адвокат по фамилии Барбье записал у себя в дневнике: «Вот уже целую неделю только и разговоров о переодетых полицейских, которые рыщут по разным частям Парижа и похищают детей обоего пола, начиная с пяти-шестилетних и до десятилетних и старше, заталкивая их в поджидающие кареты». Кто-то считал, что этих детей отправляют в заморские колонии или на войну. По мнению других, полиция похищала детей ради получения выкупа. Находились и те, кто называл более зловещую причину.
