- Спокойной ночи… - как эхо повторил парень.
На этом мытарства Стрижак-Васильева не окончились, но значительно сократились. Сентябрьские аресты сделали подпольщиков крайне осторожными: они не верили паролям. Но все же случай с «тенью» произвел на них впечатление: и на следующий день наконец состоялась встреча, во время которой Стрижак-Васильев предъявил отпечатанный на вощеной папиросной бумаге мандат Сиббюро. Этот мандат окончательно рассеял подозрения.
- Обидно погибать накануне прихода своих, вот и осторожничаем, - сказал, смущенно улыбаясь и словно оправдываясь, член партийного комитета. У него было лицо смертельно уставшего человека: он почти год находился в подполье…
Он же пообещал свести Стрижак-Васильева с «чешским товарищем» («Не из наших, но может помочь»). Услышав названную фамилию, Стрижак-Васильев про себя улыбнулся: «чешский товарищ» был как раз «из наших»…
Еще весной ЦК чехословацких коммунистических групп в России направил в распоряжение Сиббюро для работы в войсках интервентов нескольких чешских коммунистов. После соответствующей подготовки их летом перебросили через линию фронта. Ярослав Коржичек был первым из них. Но знать об этом члену комитета было совсем не обязательно, подпольщик должен знать только то, что имеет к нему непосредственное отношение, тогда его провал не повлечет за собой массовые провалы. Это Стрижак-Васильев усвоил еще в 1905-м…
Раньше с Коржичком он не встречался, но много слышал о нем от Парубца. Во время их последнего разговора в Омске, в гостинице «Лондон», Парубец, сетуя на потерю связи с Коржичком, высказывал опасение, не попал ли тот в руки чешской контрразведки. Значит, не попал, жив…
Поручик Коржичек, по образованию инженер-путеец, работал в Новосибирском отделении управления военных сообщений Чехословацкого корпуса. Его служебная квартира находилась недалеко от станции, в большом кирпичном доме, заселенном преимущественно железнодорожниками. «Черный гусар» мог сюда зайти, не вызывая подозрений, и Стрижак-Васильев этим воспользовался.
Коржичек оказался молодым, синеглазым и жизнерадостным. Встретил он Стрижак-Васильева так, как будто они знакомы, по меньшей мере, лет десять и находятся не в тылу Колчака, а где-то в Москве.
- Перед войной в Праге русских революционеров узнавали по калошам, башлыкам и количеству съеденного за обедом хлеба. А теперь? По погонам? - весело сказал он, обнимая Стрижак-Васильева за плечи и одновременно пожимая ему руку. Сам Коржичек, как и все чешские легионеры, погон не носил, их заменила двухцветная ленточка - символ демократии. Командование корпуса, официально считавшегося частью вооруженных сил Франции, хотело хоть чем-то отделить себя от русских белогвардейцев…
Коржичек располагал обширной и ценной информацией, и Стрижак-Васильев пожалел о том, что сам сможет использовать лишь незначительную часть ее, а Парубец получит нужные Реввоенсовету сведения уже после падения Новониколаевска.
Расспросив Коржичка о положении в Красноярске и Иркутске и получив от него новые явки, Стрижак-Васильев спросил, сможет ли тот его устроить в один из эшелонов.
- Само собой, как говорят русские, - заверил Коржи чек.
- А когда?
- Завтра. До Красноярска, а если потребуется, то и до Иркутска, вы доедете с Томашем.
- Большевик?
- Пока нет. Не белый и не красный - розовый… как пастила. Утверждает, что голова его принадлежит Плеханову, душа - Бакунину и Кропоткину, а сердце - Ленину…
- А контрразведке ничего не принадлежит? - поинтересовался Стрижак-Васильев.
- Можете быть спокойны, - заверил Коржичек. - В нем я уверен так же, как в себе.
- Судя по той характеристике, которую вам дал Андрей, это немало.
Коржичек улыбнулся.
- Спасибо. Но товарищ Андрей слишком лестного мнения обо мне. Русским коммунистам вообще свойственно немного переоценивать своих иностранных товарищей. Наверно, это объясняется гипертрофированным чувством интернационализма. Но этот ваш недостаток мне всегда нравился. Что же касается Томаша, то в понимании интернационализма он почти русский, на него можно положиться…
- Тем лучше. Вы будете здесь ждать прихода наших?
- Нет, - сказал Коржичек. - Война еще не окончена, а я пока слишком мало сделал для революции. Надо продолжать работу. Через неделю я перееду в Красноярск, а оттуда, в зависимости от обстоятельств, возможно, в Иркутск или Владивосток… - И пошутил: - Надо же оправдать лестный отзыв товарища Андрея…
- А сведения?
- Оставлю у председателя комитета. Он передаст. Судя по всему, Новониколаевск будет освобожден к концу декабря. К тому времени они еще не устареют.
Прощаясь, Коржичек сказал;
- До встречи,
- В Красноярске или Иркутске?
- Пожалуй, лучше всего в Москве. Я хочу еще раз побывать в Кремле. Мне нравится ваш Кремль. Его архитектура напоминает о прошлом, а люди, в нем работающие, - о будущем. Такое может быть только в Москве. Итак, следующая встреча в Москве…
- Договорились, - сказал Стрижак-Васильев.
ИЗ РАЗГОВОРА КОЛЧАКА СО СТРИЖАК-ВАСИЛЬЕВЫМ
22 апреля 1919 года
Колчак. Я не хотел, чтобы сын предводителя дворянства и офицер русского флота был позорно казнен как большевик и немецкий шпион. Но, как вы сами понимаете, своим поведением вы лишили меня возможности смягчить вашу участь. Приговор военно-полевого суда будет приведен в исполнение. Вы упустили последний шанс сохранить жизнь и вернуть себе, сражаясь на фронте, почетное право называться русским офицером.
Стрижак-Васильев. Я не жалею об этом шансе.
Колчак. Тем лучше для вас. Если у вас имеется какая-либо просьба, то я в меру своих сил постараюсь ее исполнить.
Стрижак-Васильев. Романтично… Но мое последнее желание будет исполнено не вами, а Красной Армией. И, видимо, очень скоро.
Колчак. Я прикажу прислать вам в камеру военные сводки. Мои войска взяли Уфу, Бугульму, Ижевск и Воткинск. Мы вышли к Волге.
Стрижак-Васильев. Но у вас нет тыла. Две трети ваших войск несут гарнизонную службу и сражаются с повстанцами. А военное счастье переменчиво… Поражение на фронте - и все развалится. От вас откажутся не только союзники, но и ваши собственные генералы и офицеры. И это произойдет скоро, адмирал.
Колчак. Не буду лишать вас приятного заблуждения. Вы слишком много занимались большевистской пропагандой, настолько много, что сами в нее поверили. Вы фанатик, Стрижак-Васильев.
Стрижак-Васильев. Нет, коммунист.
«Невыносимое состояние, в каком находится наша армия, вынуждает нас обратиться к союзным державам с просьбой о совете, каким образом чехословацкая армия могла бы обеспечить собственную безопасность и свободное возвращение на родину, вопрос о чем разрешен с согласия всех союзных держав.
…В настоящий момент пребывание нашего войска по магистрали и охрана ее становятся невозможными просто по причине бесцельности, равно как и вследствие самых элементарных требований справедливости и гуманности.
Охраняя железную дорогу и поддерживая в стране порядок, войско наше вынуждено сохранять то состояние полного произвола и беззакония, которое здесь воцарилось.
Под защитой чехословацких штыков местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан целыми сотнями, расстрелы без суда представителей демократии по простому подозрению в политической неблагонадежности составляют обычное явление, и ответственность за все перед судом народов всего мира ложится на нас: почему мы, имея военную силу, не воспротивились этому беззаконию.
…Мы сами не видим иного выхода из этого положения, как лишь в немедленном возвращении домой из этой страны…
13 ноября 1919 г., Иркутск.
Б. Павлу, д-р Гирса»,
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
«Военная,оперативная. Поезд верховного правителя.
Открытое письмо верховному правителю адмиралу Колчаку.
Я. командующий войсками Енисейской губернии, генерал-майор Зиневич, как честный солдат, чуждый всякого политического авантюризма и политических интриг, переживший четыре кампании, шел за вами, пока верил, что провозглашенные вами лозунги… будут вами действительно проведены в жизнь родной страны, теперь, после катастрофы на фронте, я вижу, что лозунги, во имя которых мы объединились вокруг вас, были только громкими фразами, обманувшими народ и армию… Живя всегда душа в душу с офицерами и солдатами вверенных мне частей, близко стоящий к народу, как сын простого рабочего, и лишь за время последней войны получивший высокие назначения, я всегда говорил им, что веду их в бой только за благо всего народа… и если борьба примет почему-либо другой характер, я… приму определенное решение. Теперь настало для этого время: гражданская война пожаром охватила всю Сибирь, армии нет, офицеры - эти безропотные и честные борцы за родину, брошены на произвол судьбы. Власть бездействует и позорно бежит на восток, готовая броситься в объятия любой реакции. Я призываю вас, как гражданина, любящего свою родину, найти в себе достаточно сил и мужества отказаться от власти, которая фактически уже не существует…
