От Лейстолл-стрит до Холборн-пассидж всего несколько минут ходу. И вскоре Мэри Лэм уже открывала Уильяму дверь.
— Мы с мистером Лэмом условились встретиться здесь, в вашем доме, — сказал Уильям, но, испугавшись, что говорит чересчур напористо, отступил на шаг. — Прошу простить мое нежданное вторжение.
— Вы имеете в виду Чарльза? Его нет дома.
Масляная лампа горела позади Мэри, и лицо ее оставалось в тени; мелодичный голос девушки заворожил Уильяма, и неожиданно для себя он протянул ей сверток.
— Я принес ему книгу. Он купил ее сегодня утром.
— Что это?
— «Пандосто».
— «Пандосто» Грина?! Заходите, пожалуйста!
Уильям замешкался на пороге.
— Прошу, мы с родителями сидим в гостиной.
Следуя за Мэри в глубь дома, он отметил красивый бронзово-рыжий цвет ее растрепавшихся волос. Вскоре они оказались в маленькой, жарко натопленной комнате; там на них с удивлением воззрилась пожилая чета. Старик ел поджаренный хлеб, подбородок его лоснился от масла.
— Меня зовут Айрленд. Уильям Генри Айрленд.
Престарелые супруги не отозвались, лишь изумленно разглядывали его, будто он явился из Сахары или из льдов Антарктики.
— Мистер Айрленд принес Чарльзу книгу, папа.
Мистер Лэм приветственно помахал Уильяму куском жареного хлеба и засмеялся. Миссис Лэм куда меньше была склонна веселиться. Она вообще не любила неожиданностей, тем более в виде рыжего юнца, явившегося с книгой в восемь часов вечера.
— Чарльза нет дома, мистер Айрленд. У него дела.
— Но он сам попросил меня принести книгу.
— Позвольте взглянуть.
Мэри взяла у него сверток и развернула.
— Вся соль в надписи, мисс.
Она открыла обложку и, беззвучно шевеля губами, прочла слова на фронтисписе. Только тут он заметил шрамы на ее коже; в свете канделябров рябинки и рубцы бросались в глаза. Уильям отвел взгляд и принялся внимательно рассматривать живописные и резные миниатюры, висевшие на стенах комнаты.
— Да это же настоящее сокровище, мистер Айрленд! Представь, мама, эта книга принадлежала когда-то Уильяму Шекспиру.
— В давно минувшие времена, Мэри. — Ага, значит, ее зовут Мэри. — Удивляюсь твоему брату: покупает такие вещи, а самому едва хватает на новые сапоги.
И миссис Лэм снова повернулась к хлебу, уже подгоравшему над огнем камина.
— Брат обещал заплатить сегодня вечером, мистер Айрленд? — вполголоса, чтобы не услышала мать, спросила Мэри, и на миг оба почувствовали себя заговорщиками.
— Не очень много…
— Сколько?
— Он мне должен всего две гинеи. Одну он уже уплатил.
— Извините, мистер Айрленд, я вас на минуту оставлю.
Как только Мэри вышла, миссис Лэм обратила на Уильяма пронзительный взгляд.
— Эту книгу Чарльз купил у вас, мистер Айрленд? Вернитесь сюда, к камельку, мистер Лэм, — приказала она мужу, который приплелся к Уильяму и начал стряхивать с сюртука гостя пылинки.
— Не совсем так. — Уильям запнулся, смущенный таким вниманием со стороны мистера Лэма. — Мы договорились…
— В таком случае я была бы вам очень обязана, если бы вы унесли эту книгу с собой.
В комнату торопливо вошла Мэри.
— Нет-нет! — воскликнула она. — Это не книга, а настоящая святыня, мама. Сам Шекспир листал ее страницы. Пожалуйста, посидите еще минутку, мистер Айрленд. — Она подошла к Уильяму и сунула ему в руку две гинеи. — Не откушаете ли с нами?
— Я уверена, что у мистера Айрленда есть дела, незачем ему тратить время на нас, — вмешалась миссис Лэм, давая понять, что не намерена проявлять радушие. Однако громкий смех мужа решил дело не в ее пользу.
— В зале есть портвейн, мама. Мистер Айрленд — наш гость.
Отказываться было уже поздно; к тому же, как ни странно, в присутствии Мэри Уильям не испытывал ни малейшего стеснения. Он чувствовал, что она не привыкла рабски следовать светским условностям. Вдобавок она приходится Чарльзу Лэму сестрой и, значит, может содействовать более близкому знакомству с ним.
— Какая удача, что Чарльз отыскал эту книгу. Вернее, не ее, а вас.
— Он частенько ходит мимо. — Уильям не раз видел, как Чарльз глазеет на разложенные в витрине фолианты. — Но впервые зашел сегодня утром.
— Так вы, должно быть, работаете в книжном магазине, что на Холборн-пассидж! Чарльз часто про него говорит. Я вам страшно завидую, вы проводите время среди таких замечательных вещей. Знаешь, мама, мистер Айрленд держит книжный магазин.
— Он принадлежит моему отцу…
— Торговля идет хорошо? — неожиданно заинтересовалась миссис Лэм.
— С хорошей женой и торговля спорится.
— Теперь все не так, мистер Лэм. И давно существует ваше заведение?
— Мой отец его держит уже много лет.
Мэри Лэм тем временем листала «Пандосто».
— Эта книга зиме подходит,[54] — сказала она, обращаясь к Уильяму.
— Верно, мисс Лэм. В нее можно погрузиться, позабыв об окружающем мире.
Не поднимая склоненной головы, Мэри проронила:
— Быть может, именно эту книгу он читал, прежде чем написать «Зимнюю сказку».
— Да, подобно тому, как мальчик выискивает на морском берегу красивые раковины.
Она подняла на него удивленные глаза:
— Вы всегда любили Шекспира?
— Конечно. Совсем малышом я уже читал его наизусть. Отец меня научил.
Уильяму вспомнилось, как вечерами, стоя на столе, он ровным звонким голосом декламировал монологи Гамлета или Лира. Среди приятелей Сэмюэла Айрленда он слыл вундеркиндом.
— Мы с Чарльзом тоже часто читали его пьесы по ролям.
И пока ее родители хлопотали возле угасающего камина, Мэри рассказала Уильяму, как они с братом разыгрывали сцены, изображая Беатриче и Бенедикта из «Много шума из ничего», или Розалинду и Орландо из «Как вам это понравится», а то и Офелию с Гамлетом. Роли они знали наизусть и сопровождали их соответствующими действиями и позами — по своему разумению. Играя Офелию, Мэри отворачивалась и горько плакала; Чарльз в роли Гамлета топал ногой и грозно хмурил брови. Эти сцены казались Мэри более реальными и важными, чем события ее повседневной жизни. Но для Чарльза, призналась она Уильяму, они были всего лишь забавой.
— Что-то я разболталась, — оборвала она себя.
— Нет-нет. Мне все это крайне интересно. Если хотите знать, мисс Лэм, его подпись обнаружил я.
— Вы о чем?
— О подписи Шекспира. Это старинная, времен правления короля Иакова, бумага о праве собственности. Мой отец подтвердил ее подлинность.
— И это в самом деле его почерк?
— Тут нет никаких сомнений. — Шрамы на ее лице чуточку светлее здоровой, не тронутой оспой кожи, отметил он про себя. — Я наткнулся на нее в антикварной лавке. На Гроувнор-сквер.
— Обладать такой реликвией…
— Мне частенько приходила в голову мысль, что где-то должно храниться множество документов, связанных с Шекспиром. Не странно ли: все, что было у него в кабинете и библиотеке, как в воду кануло. Ни в одном завещании об этом имуществе нет ни словечка. А ведь его родня наверняка отнеслась бы к таким бумагам с большим почтением.
— Разумеется.
— Уж они бы их свято хранили.
— В Стратфорде?
— Кто знает где, мисс Лэм?
Он чувствовал, что между ними возникла некая близость, хотя не понимал, откуда бы ей взяться; она словно снизошла на них обоих свыше.
Отец Мэри завел старинную песню.
— Я часто думаю, — осмелев, довольно громко сказала Мэри, — каким был Шекспир на самом деле. В жизни, я имею в виду.
— Без сомнения, очень разумным человеком.
— Что и говорить. Редкостно разумным.
— Вероятно, открытым и щедрым. И честным.
— С упругой походкой. Такого никакою силой не сдержать.
— Еще бы. То, что было в нем, правдивей…[55] — громко заговорил Уильям, но осекся и понизил голос. — Как вы справедливо заметили, мисс Лэм, он не принадлежал к простым смертным.
Ему вдруг показалось, что комната стала меньше; он словно разом оказался ближе к Мэри, к ее родителям, даже к развешанным на стенах миниатюрам.
— Тем не менее он понимал, что такое быть обычным человеком, правда, мистер Айрленд?
— Он про всех и про всё понимал.
— В его пьесах действуют обыкновенные люди. Кормилицы, заключенные, горожане. Но их обыкновенность граничит с гениальностью.
По ее пылкой речи он понял, что девушка очень одинока; снедавший ее жар редко находил выход.
— Вспомните кормилицу Джульетты, — продолжала Мэри. — Ведь она воплотила в себе самую суть всех нянек и кормилиц, которые были и еще будут на земле.
— А привратник в «Макбете»!..
— Да, да. Я про него и забыла. Мы должны составить список простых людей, действующих в пьесах Шекспира. — Это «мы» прозвучало чересчур фамильярно, и Мэри поспешно повернулась к матери: — Где же пропадает Чарльз, мама?
