Последнее время я лгал тебе. Я делал это не со зла. Я нахожусь в таком жалком положении, что просто иногда хочу пустить людям пыль в глаза. Если бы я сказал, что хочу встретиться с тобой, у меня, наверное, испортилось бы настроение, вот я и написал, что сожалею о невозможности пригласить тебя.
На самом деле все не так. Я с нетерпением ждал первого судебного слушания. Думал, что смогу увидеть тебя. Только по этой причине ожидаемый суд был для меня радостным событием. Если бы суд отложили, это, возможно, продлило бы мне жизнь, но мне это безразлично. Я бы отдал всю свою оставшуюся жизнь за возможность встретиться с тобой.
Мне уже все равно. Никто не может меня понять. Я дьявол-душегуб, а среди людей, должно быть, нет никого, кто бы понял душу дьявола.
Поэтому и госпоже Кадзами, и тебе, поскольку ты говорила, что платишь ей, будет неприятно узнать, что у меня нет никакого желания бороться. Потому что тогда я встану на одну доску с полицейскими, а мне это противно.
Я иногда задумываюсь о прошлом. Обычно мужчины рассказывают о прошлом своим детям. Они хотят, чтобы дети помнили о прошлом и, в свою очередь, рассказывали о нем своим детям. Дети так устроены, что, слушая все эти россказни, засыпают. Но и во сне они все равно запоминают эти сказки. Чистые, как кристаллы, сказки.
Я любил деревья. Не лазить по деревьям, а именно сами деревья. Особенно мне нравилось большое дерево на вершине холма — дерево с раскидистой кроной, в тени которого летом лежали коровы. По небу плыли белые облака. Когда я умру, стану деревом. У меня не было детей, поэтому моя тень даст приют детям и рабочему люду.
Я хочу рассказать тебе о своем детстве.
Мне случалось спорить с друзьями о том, как долго я смогу прошагать по железнодорожным путям. Мне бывало так страшно, что, казалось, сердце вот-вот выскочит из груди…
Однажды я выбрал «свое» дерево — олеандр на кладбище. Рассматривая олеандры, я заметил, что цветы у них сильно различаются по окраске. Я тайком поливал олеандр с необыкновенно красивыми красными цветами…
Как-то я подобрал маленького енота. Сначала я даже не понял, что это за животное. Вроде и не собака, не кошка, не заяц…
В двенадцать лет я едва не утонул в море. Лучше бы мне умереть тогда. В девятнадцать я страшно отравился каким-то странным блюдом из потрохов, которое подавали в забегаловке неподалеку от легкоатлетической площадки. Лучше бы я умер тогда…
Я получил словарь, который ты мне послала. Видимо, ты прислала его потому, что в моих письмах страшно много ошибок. Если в этом письме ошибок меньше, считай, что это благодаря твоему словарю.
3 октября
Госпожа Юкико Хата!
Как твое здоровье? Наконец-то прошло первое судебное заседание. Я решил не смотреть на публику в зале суда, но по шуму в зале понял, что любопытных пришло много.
Те, кто пришел поглазеть на судебный процесс, — последние дурни. Они считают себя высоконравственными, порядочными людьми, не то что «этот Уно». Самоуверенные кретины заполнили весь зал. Это верх глупости — быть уверенным в своей непогрешимости. В переднем ряду сидел какой-то дед, который постоянно ухмылялся. Я его совершенно не знаю. Вероятно, он пришел в надежде услышать интимные подробности в показаниях свидетелей. Я это как-то интуитивно почувствовал.
Я только один раз взглянул на публику в зале — когда шел по проходу. Я не думал, что ты придешь, но тем не менее осмотрел весь зал в безумной надежде, что ты все-таки здесь. Я с удивлением обнаружил скопище возбужденных, осуждающих меня людей. Слышал, что журналисты потом расписали в красках, как я «обвел публику в зале своим омерзительным взглядом».
Я не очень вслушивался в то, что говорилось в ходе заседания суда. Я что-то отвечал адвокату Кадзами, но потом у меня просто иссякли душевные силы. Я впал в состояние апатии. Это, вероятно, из-за нехватки витаминов. Хотя мне и твердят, что тюремная пища достаточно питательна и о недостатке витаминов речи идти не может. Однако мне становилось все хуже и хуже. Даже Хигаки-сан стал носить мне витамины, которые сам принимает. От этого мне немного полегчало. Тем не менее я не могу сказать, что чувствую себя совершенно здоровым. Я думаю о том, почему я совершил то, что совершил, почему со мной такое случилось.
Мне рассказали, что дочь Симады и ее друзья помогали добираться до школы одному школьному товарищу — инвалиду, передвигающемуся на коляске. Говорят, у них было четко распределено, кто дежурит в понедельник, кто — во вторник и так далее; кто забирает его из дому и кто провожает домой. Но дети есть дети, поэтому бывало, что, увлекшись игрой в мяч, они просили проводить инвалида кого-нибудь из школьников, живших неподалеку от его дома. Ребенку в инвалидной коляске было, в общем-то, все равно, кто его проводит. Он в любом случае вернется домой. Однако отец Симады очень рассердился, когда дочь случайно проболталась об этом за ужином. Его дочь пренебрегла своими обязанностями! Он спросил, что для нее важнее — развлечения или данное обещание.
Мне рассказал об этом следователь, и я тогда сказал: «Господин полицейский, я не считаю это высокоморальным поступком. Мне кажется, что, отчитав дочь, директор фирмы Симада преследовал иные цели. Он, наверное, хотел объяснить дочери, как можно нажить деньги».
Спроси у госпожи Кадзами, когда состоится следующее заседание суда. Если тебе неприятно заходить в здание суда, то встань на обочине дороги, по которой меня повезут. Я тебя умоляю. Я хочу взглянуть на тебя хоть краешком глаза».
Последние строки письма были замазаны фломастером, непонятно, по какой причине. Возможно, полицейский, просматривая письма заключенных, испугался, что Фудзио задумал бежать. Однако замазанные фломастером строки можно было без особого труда прочитать, потому что письмо было написано шариковой ручкой.
20 ноября
Госпожа Юкико Хата!
Меня совершенно неожиданно решили перевести в тюрьму Йокосуки.
Если меня туда переведут, я намерен утаить от следствия некоторые весьма важные детали. Здесь полно разных олухов, но попадаются и умные люди. Я не стану называть их имен (мои письма просматриваются).
Хигаки-сан сказал: «Теперь будешь жить рядом со своим домом». Но что для меня мой дом? Конечно, и отец, и мать всегда были добры ко мне. Но так заботятся о домашних животных. Я всегда чувствовал, что родители были бы счастливы, будь я послушным, хорошим мальчиком. Они и представить не могли, что у меня так сложится жизнь.
Однажды ты сказала, что у каждого человека есть душа. Тогда я подумал: глупость какая. Для меня гораздо важнее сексуальная сторона жизни. Я и сейчас так думаю.
Я хотел, чтобы ты стала моей. Хотя бы один раз. Я не сделал этого. Только в этом я глубоко, глубоко, глубоко раскаиваюсь.
Я совсем не помню, о чем разговаривал с тобой, когда приходил к тебе. Но меня поражает то, что я всегда говорил с тобой искренне. Меня удивляет то, что это вообще возможно. Перед другими людьми я никогда не открывался. Говорили мы лишь о том, как не упустить своей выгоды, кто с кем сошелся и кто с кем разошелся. О том, кто купил дом, заработал на акциях, как прошли выборы, кто и как выбился в люди, кто в какой университет поступил. И так далее.
Мой отец твердил: «Если ты совершишь дурной поступок, потом придется отвечать за него». Отец обычно был крайне немногословен, и открывал рот лишь тогда, когда я собирался совершить что-то очень важное. Мать была такой же. Уж и не припомню, сколько раз я слышал от нее: «Сынок, ты можешь попасть в зависимость, поэтому лучше отказаться».
Меня от души радует, что на сей раз они оказались из-за меня в полной зависимости друг от друга. Сейчас они, вероятно, думают о том, как поскорее выйти из зависимости от меня.
Если бы мы с тобой создали семью, то можно было бы и сексом заниматься, и о душе поговорить. Хотя думаю, что разговоры о душе для тела бесполезны — утробу не пополнят… Ну, а для детей хорошо. Ведь дети живут несбыточными мечтами. В этом мире много такого, чего я не смог получить, и жизнь, в которой есть место для бесед о душе, — тоже из области грез.
Однако я не испытываю особых сожалений и раскаяний. Просто каждый день вспоминаю твои слова: «После человека остаются его мечты». Я совершенно не помню, по какому поводу ты это сказала. Кажется, тогда я еще никого не убил, и ты сказала это просто так.
Я помню даже твой профиль в тот момент, когда ты говорила эти слова. Меня они удивили, но и как-то ободрили. Я даже задумался над ними.
Сейчас только они служат мне утешением. Даже если я забуду все остальное, ничего страшного. Достаточно помнить только эти слова.
Я тебе благодарен. Ну, пока.
15 декабря
Господин Фудзио Уно!
Не успели оглянуться, как уже наступил декабрь. Я нарядила маленькую рождественскую елочку. В эти дни все мои мысли обращены к Вам, чем бы я ни занималась. Правда, Вы, наверное, не любите Рождество. Но это ничего. Если не для Вас, то для моих подопечных, пациенток больницы, утративших способность желать чего-либо из-за тяжелой болезни, я сделаю на Рождество какой-нибудь сюрприз.
