— У главного входа репортеры раскинули бродячий цирк, тебя поджидают, — сказал Харб. — Не поискать ли нам черный ход?
— Нет, черт возьми! Наш злодей не совершает никаких ошибок, но, быть может, если я как следует его разозлю, то совершит.
— Ты что, собираешься раззадоривать психа?
— Вовсе нет. — Я вызвала по мобильному свою бригаду слежки и сообщила им, что выхожу. — Просто собираюсь дать честное, неприкрашенное интервью.
Выдержав борьбу с двумя врачами и четырьмя медсестрами, я была наконец освобождена от выслушивания медицинских рекомендаций и принуждена подписать бумагу, освобождающую их от ответственности в случае моей смерти по выходе за пределы их учреждения. Потом я наскоро пригладила щеткой волосы, протерла руками глаза и, прихватив больничную алюминиевую трость, вышла навстречу прессе.
Бенедикт не преувеличивал насчет цирка. По меньшей мере две дюжины репортеров околачивались перед входом в больницу в ожидании, что я, паче чаяния, появлюсь. У меня и прежде бывали крупные дела, и приходилось иметь дело с телевидением. Поначалу это произвело на меня впечатление. Но потом я увидела себя на телеэкране, который прибавил мне фунтов двадцать, превратил в коротышку и каким-то образом преобразовал мой прекрасный голос в подобие кваканья.
— У меня имеется ряд сообщений для прессы, а затем я смогу ответить на несколько вопросов, — объявила я собравшейся ораве, давая им возможность включить свои камеры и настроить фокус. — Прежде всего в меня стрелял тот самый преступник, которого пресса называет Пряничным человеком. Вчера ночью он вломился ко мне в квартиру. Как сами видите, рана легкая. Он даже не умеет правильно взять прицел, потому что является типичным истериком, из тех, что сразу начинают звать маму.
Харб легонько толкнул меня локтем в бок, но я еще только набирала обороты.
— Помимо своих явных эмоциональных проблем, убийца еще и феноменально глуп. Единственная причина, по которой он еще на свободе, — это его везение дурака, а еще обыкновенная трусость: при всяком открытом противостоянии он удирает как заяц. Я полностью рассчитываю, что совместными усилиями чикагской полиции и ФБР мы уже очень скоро упрячем его за решетку. А теперь задавайте вопросы.
Интервью прошло хорошо. Когда оно закончилось, я также добавила, что убийца мочится в постель, обозвала его импотентом и сообщила, что, когда мы придем его брать, он, вероятно, будет ковырять в носу. Я пояснила, что не питаю к нему злобы; скорее чувствую жалость — как к бешеной собаке. Когда меня спросили, не боюсь ли я, что он откроет на меня охоту, я рассмеялась и сказала, что он слишком напуган, чтобы предпринять вторую попытку.
При этих словах зазвонил мой сотовый телефон, и у меня возникло вполне четкое мнение, кто бы это мог быть. Извинившись, я завершила интервью и, прежде чем ответить, отошла от толпы в сторонку.
— Дэниелс.
— Почему вы не посоветовались со мной, прежде чем в живом виде показываться на пяти каналах?
Капитан Бейнс.
— Так я выглядела живой? И как впечатление? Голос звучал не пискляво?
— Впечатление такое, что вы его провоцировали. Дешевая психология — это не тот метод, с помощью которого можно раскрыть крупное дело, о котором кричат все СМИ.
— Вы оставили меня ведущим следователем по делу, капитан. А это тот способ, которым я собираюсь его вести.
— А когда этот тип угробит еще дюжину людей, взбесившись, что вы назвали его маменькиным сынком, и на нас посыплются судебные иски — как, по-вашему, мы долго продержимся на этой работе?
— Я провоцирую его начать на меня охоту. Единственный человек, которого я подвергаю опасности — это я сама.
— А если вы его не поймаете? Вы только что объявили во всеуслышание, что скоро упрячете его за решетку.
— Я его поймаю.
— Если нет — пеняйте на себя.
Он повесил трубку. М-да, за два дня два разговора с Бейнсом. Может, как раз хороший момент просить его о повышении?
— Джек… — Меня догнал Харб. После того как я ушла со сцены, репортеры ухватились за моего напарника, задав нему несколько вопросов. — Знаешь, что ты только что разворошила осиное гнездо?
— В надежде, что оса вылетит. Можешь оказать услугу хромой девушке?
— Конечно. Ты же угостила меня обедом.
— Видишь мой «хвост»? — Я кивнула в сторону двух копов в штатском, следующих за нами на расстоянии двадцати футов. — Если они еще хоть чуток приблизятся, то уткнутся в меня носом. Попроси их осадить.
— Будет сделано.
Бенедикт неторопливо, вразвалочку подошел к ним и провел ликбез по искусству ведения слежки. Чтобы сгладить впечатление, я одарила их широкой улыбкой и ободряюще выставила вверх большие пальцы. Не хотелось обижать парней, оберегающих мою жизнь.
Харб отвез меня домой, заехав по моей просьбе в офис Армии спасения, где я собиралась заменить свою антисептическую алюминиевую больничную трость на что-нибудь более утонченное. Я нашла отполированный кусок орешника, удовлетворивший моим запросам.
— Очень изысканно, — похвалил Бенедикт.
— Нам, дамам из хорошего общества, потребно только самое лучшее. Одолжи мне пятьдесят центов, чтобы я могла ее купить.
Он порылся в карманах и пожертвовал в пользу неимущих требуемую мелочь, а затем настоял на том, чтобы доставить меня до дому.
— Если ты рассчитываешь на нежный поцелуй на ночь, то я тресну тебя своей тростью.
— Просто хочу удостовериться, что ты сможешь справиться со своей охранной сигнализацией.
— С каких это пор пуля в ногу делает человека слабоумным?
Но я не смогла справиться с охранной сигнализацией, так что Харбу пришлось показать мне.
— Сначала нажимаешь зеленую кнопку, потом на код.
— Спасибо. Хочешь чего-нибудь выпить?
— Не могу. Сегодня воскресенье. Я ждала дальнейших объяснений.
— Вечер лазаньи, — пояснил Бенедикт. — Должен идти домой.
— Что ж, увидимся завтра, Харб. Еще раз спасибо.
— Отдохни немного, Джек.
Он оставил меня наедине с моей пустой и безмолвной квартирой. Сотрудники лаборатории забрали половину моих вещей, включая телефонную трубку, что избавляло меня от необходимости снимать ее с рычажка. Свободная пресса не испытывает моральных колебаний по поводу круглосуточного вмешательства в чужую частную жизнь.
Кровь в моей ноге так пульсировала, словно там имелось свое самостоятельное сердце. Я доковыляла до спальни, разделась и потерянно застыла.
Ужас и отвращение вместе с мурашками стали наползать на меня.
На матрасе все так же оставалась моя засохшая кровь. В стене по-прежнему зияли дырки от пуль. Дверь стенного шкафа была закрыта, и меня охватил иррациональный страх, что Пряничный человек до сих пор прячется там. Я понимала, что все это глупо и по-детски, но страх не уменьшался.
Я заставила себя отворить дверь шкафа и так и оставила ее открытой. Потом собрала всю, до тряпки, одежду из шкафа и приготовила ее в химчистку. У меня не было желания надевать ничего, к чему он мог прикасаться.
После этого приняла четыре таблетки тайленола, забрала одеяло и пошла спать в кресло-качалку.
Ну, то есть сделала такую попытку.
В квартире было слишком тихо. Так тихо, что я слышала собственное дыхание. Так тихо, что, когда за окном просигналила машина, я чуть не описалась со страху.
Я включила весь свет и врубила телевизор, чтобы быть не одной. По телевизору шла программа Макса Трейнтера — местное мыльное ток-шоу примитивнейшего уровня. Тогда как другие шоу для поддержания зрительского интереса полагались на мелодраму, Трейнтер выбрал своим коньком непреходящие ценности эмоционального шока и силового столкновения. На съемочной площадке в студии постоянно присутствовало шестеро вышибал, призванных не давать приглашенным бить друг другу морду. Но тем все равно удавалось по нескольку раз за программу затеять идиотскую потасовку.
Я постаралась расслабиться и полностью отдаться очередной удивительной драме человеческих характеров. Деклассированная белая пара сцепилась с любовницей своей дочери. Лесбиянка отбивалась складным стулом, который, похоже, был специально поставлен там именно для этой цели. Прежде чем мне окончательно надоела эта передача, я насчитала на экране четыре серьезных, уголовно наказуемых деяния и с дюжину правонарушений поменьше. После чего устала и выключила телевизор.
Когда наконец ко мне пришел сон, он сопровождался кошмарами.
Проснулась я от боли. Моя нога за ночь одеревенела, и от кончика ее большого пальца до ягодиц я ощущала себя куском перекрученной лакрицы. Сознаюсь, что несколько раз неэстетично вскрикнула, пока выбиралась из кресла и, припадая на одну ногу, ползла в ванную комнату в поисках каких-нибудь лекарств. В больнице мне выписали рецепт на кодеин, но я не потрудилась его отоварить — такая вот большая и закаленная девочка. К счастью, у меня завалялись какие-то обезболивающие таблетки от Дона, оставшиеся еще с тех пор, когда ему вырывали зуб мудрости. Называлось средство викодин. Я проглотила две таблетки.
