В тот год в городе пропадают три молодые женщины.
Его ни разу никто не допрашивает.
А теперь, много смертей спустя, он созрел для громкого успеха. Сенсационные выпуски новостей и газеты с кричащими заголовками. Всеобщее внимание в масштабах всей страны. Все убийства, что он совершил прежде, были только тренировкой, чтобы набить руку, для разогрева перед главным событием.
Когда он убьет последнюю из этих шлюх — ту, что заварила всю эту кашу, подстроила ему такую подлянку, — он напишет длинное письмо в масс-медиа. В котором объяснит, что именно всех их объединяло и почему он оставлял на трупах эти пряники. Письмо, в котором выставит на посмешище Джек и всю чикагскую полицию.
Письмо, предрекающее, что и новые смерти не за горами.
Это дело останется в истории как величайшее нераскрытое преступление всех времен. И не случайно. Тщательное планирование, подготовка, выслеживание добычи, отработка деталей, само насилие и конечные сюрпризы для полиции — все это составит преступление века. Окупится все то время, что он провел, скрючившись в своем грузовике, следуя по пятам за этими шлюхами. Окупятся все обиды и оскорбления, которые эта вшивая сука ему причинила. Она и те, остальные, что были вместе с ней.
Когда он был ребенком, ничто не могло заставить его заплакать. Даже те долгие часы, когда отец заставлял его стоять на коленях на гвоздях и молить о возмездии.
— В тебе сидит дьявол, парень, — говаривал отец.
Отец был прав.
Теперь, когда действие викодина закончилось, лестницы сделались для меня настоящей проблемой. Боль еще можно было вынести, но поврежденная мышца была, видимо, ключевой для подъема по лестнице, и она ни в какую не желала слушаться моих команд. Чтобы добраться до своего кабинета, мне пришлось взбираться боком, как крабу, опираясь и на трость, и на перила. Пока я взбиралась, пробегавшие мимо вверх и вниз патрульные не раз бросали мне: — У нас ведь есть лифт, лейтенант.
— Главное не цель, а то, как ее достигаешь, — пыхтя и потея, скалилась я в ответ, но после двадцатой ступеньки начала сомневаться в своей мудрости.
Когда я добралась до кабинета, там уже поджидал Бенедикт.
— Ты что, шла по лестнице? Или только из сауны?
— Нога постоянно деревенеет. Требуется ее разминать.
— Симпатичный свитер.
— Недавно купила. Спасибо.
— Ты что, надушилась?
— Может быть. Так, самую малость. А что?
— Нет, ничего. Ну, и как успехи с «Ленчем на двоих»?
Догадливый, черт!
— Тебе не пора чего-нибудь поесть? Смотри, уже сколько времени.
— Да, звучит заманчиво. Остановимся по дороге. Я поведу машину, если не возражаешь. И, если не хочешь, чтобы я тащил тебя на закорках, думаю, нам лучше не пренебрегать достижениями современной техники и воспользоваться лифтом.
— Если тебе так удобнее — кто я такая, чтобы спорить?
Мы сели в лифт, затем — в машину Харба и после краткой остановки у местного придорожного «Бургер-Кинга» взяли курс к дому, где жила покойная Тереза Меткаф.
— Так ты записалась или нет? — спросил Харб, дожевывая последний кусок бутерброда с котлетой.
— Я не хочу об этом говорить.
— Бешеные деньги, должно быть.
— Да. А теперь давай вообразим на минутку, что мы оба копы и у нас есть что обсудить, кроме этого.
Я отдала Харбу свою жареную картошку.
Бенедикт свернул с Эддисон-стрит на Кристиану. Здешние дома представляли собой двухэтажные постройки конца сороковых, с бетонными крыльцами и газончиком перед домом, который вполне можно было бы подстригать ножницами. В отличие от пригородов, где каждый четвертый дом был выстроен по одному и тому же шаблону, эти все были разные, отличаясь и дизайном, и формой кирпичной кладки, и планировкой. У Харба был дом вроде этого. У меня тоже мог бы быть такой дом, распорядись я своей жизнью чуть разумнее.
Харб отыскал нужный адрес и припарковался у пожарного гидранта. Товарка Терезы Меткаф по комнате Элиза Сарото открыла нам дверь после четвертого звонка. Ей было лет двадцать пять, худощавая, одета в джинсы и белую блузку. Ее темно-каштановые волосы ниспадали на плечи, обрамляя лицо, которое было бы красивым, если бы не выражение горя.
После того как мы представились, она провела нас на кухню, где села за стол перед чашкой кофе. Рядом лежал фотоальбом. Должно быть, перед этим она перебирала воспоминания.
— В прошлом году мы ездили в Форт-Лодердейл.[20] — Она открыла альбом и начала перелистывать. Найдя нужное фото, высвободила его из прорезей и протянула Харбу.
На снимке были изображены крупным планом две женщины, судя по всему, Тереза и Элиза — обе улыбающиеся, щеголяющие темным загаром. Я подумала о фото с изображением Терезы, сделанным в морге. Да, мы — таки установили личность нашей второй Джейн Доу.
— Вот эти два парня, занимавшиеся виндсерфингом, за нами ухлестывали, — продолжала она. — Боб и Роб. Так забавно: Тереза и Элиза, Боб и Роб.
Она заплакала, закрыв лицо руками. Мы не стали ее тревожить, давая возможность выплакаться. Харб нашел на кухонном столе коробку с бумажными салфетками и протянул её одну.
— Мисс Сарото, — мягко произнесла я, пока она тяжело всхлипывала, стараясь перевести дыхание. — Что за человек была Тереза?
Элиза высморкалась и громко шмыгнула носом.
— Она… Она была моей лучшей подругой. Мы познакомились в колледже. Мы пять лет прожили в одной комнате.
— У нее были враги? — спросил Бенедикт. — Может, бывшие поклонники. Парни, с которыми она рассталась и которые не могли ей простить. Или неприятности на работе, или семейные проблемы…
— Ее все любили. Я знаю, это звучит глупо, но это правда. Она была замечательная.
— Никто никогда не звонил ей с угрозами? С какими-нибудь непристойностями?
Она покачала головой.
— Не вела ли она себя необычно в последнее время? Не боялась ли чего?
— У нее все было прекрасно… Черт! Почему это случилось? Кому понадобилось это делать?!
Новый всплеск рыданий. Мы с Бенедиктом стояли рядом, чувствуя себя неловко рядом с ее горем, потому что никак не могли его облегчить. Невозможно привыкнуть к людским страданиям. Если привыкаешь, значит, тебе пора уходить с работы.
— А как насчет ее личной жизни? — вмешалась я. — У нее был кто-нибудь?
— Никого постоянного после Джонни. Это ее бывший парень… Жених. Они собирались пожениться. Я должна была быть подружкой невесты. Она порвала с ним за месяц до свадьбы.
— Почему так случилось?
— Он был ей неверен. Когда она узнала, то отказала ему окончательно. Он все звонил, умолял ее передумать. Ничтожество. Размазня.
— А когда это случилось?
— Полгода… Месяцев восемь? Свадьба была назначена на май, так за месяц до этого.
— А как звали парня? — спросил Харб.
— Тэшинг. Джонни Тэшинг. Но это не он. Он неудачник, но до сих пор ее любит. Он никак не мог ее убить. Тем более так зверски.
Мы поговорили в этом духе еще минут двадцать, задавая вопросы и подавая ей бумажные платки. Тереза Меткаф работала официанткой в клубе под названием «У Монтесумы». Элиза видела ее три дня назад, когда Тереза уходила на работу. Последние пару дней Элиза провела на квартире у своего парня и не знала, что Тереза пропала, пока не увидела ее портрет по телевизору. Нет, она не узнала по фотографии первую девушку. Она не знает, кто убил ее подругу. Она не понимает, кому это могло понадобиться.
После допроса мы прошли в комнату Терезы. Комната была чистой и аккуратной. Кровать заправлена. В шкафах порядок. Все казалось на своем месте, ничто не было подозрительным, не выбивалось из общего ряда.
Мы с Бенедиктом дали себе труд просмотреть все ящики и полки в поисках чего-либо, что могло бы послужить ключом к пониманию распорядка жизни Терезы. Мы нашли коробку писем, календарь-ежедневник и несколько погашенных счетов. Ничто не давало поводов для дальнейшего интереса.
Затем мы проверили все двери и окна, выискивая следы проникновения со взломом. Ничего такого мы не обнаружили.
— У Терезы была сумочка? — спросила я Элизу.
— Конечно.
Мы обыскали ванную комнату и остальные части дома и остались с пустыми руками. Очевидно, Тереза забрала сумочку с собой. Это означало, что, вероятно, ее украли не из дома. Итак, за рабочую гипотезу мы приняли, что либо ее захватили врасплох где-то в другом месте, либо она по доброй воле пошла с тем, кого знала.
Бенедикт оставил Элизе список предметов, которые мы забирали с собой, и еще мы попросили ее по возможности заехать завтра в морг опознать тело. Обычно мы просим об этом кого-нибудь из членов семьи, но по словам подруги, Тереза была единственным ребенком, а ее родители умерли. Элиза обещала подъехать к десяти.
— Ну, куда теперь? — Осведомился Бенедикт, когда мы сели в его машину.
