Он откашлялся.
— Прошу прощения, миссис, э-э-э, Мама, но мне нужно, э-э, воспользоваться вашим туалетом.
Она объяснила, что ему нужно пройти в первую дверь налево в холле. Над раковиной в кухне висело зеркало, и, проходя мимо него, Трембл обратил внимание, что в его белокурой голове появилась седина.
* * *
Трембл заметил, что стены в полутемном холле совершенно голые, но не старался внимательно оглядываться по сторонам, боясь тех дьявольских видений, которые могут таить эти тени. Пол был устлан ковром; тени от деревьев, раскачивавшихся за окнами, плясали в унисон с голосом Мечты, который продолжал излагать на кухне свои фантастические предположения. Похоже, парень хватается за соломинку. Возможно, им все-таки следовало обратиться в полицию, тем более, что Рицци сказал им, что по делу работают очень активно вне зависимости от того, обнаружены новые расчлененные тела в инвалидных колясках или нет. Не было сомнений в серьезности этих усилий, учитывая предстоящие через два месяца выборы мэра.
Кроме всего прочего, не было никаких оснований считать, что Болеутолитель действительно мог прийти сюда. В городе было полно всяких дешевых притонов, которые сам Трембл посещал не один раз.
Обнаружив, наконец, туалет, он все еще нервничал, в результате чего залил мочой толчок. Сиденье унитаза было разбито и склеено желтой лентой. Закончив, Трембл аккуратно вытер сиденье тряпкой, которую затем затолкал в карман брюк, открыл дверь и вышел в холл.
Сверху донесся тихий стон. Женский стон. Наверх, где был приглушенный свет, вела лестница.
Тремблу хватило секунд, чтобы принять решение. Вновь включив свет в туалете, он тихонько закрыл дверь, чтобы Мама могла подумать, что он может страдать запорами и сидеть в сортире долго.
Поднявшись на три ступеньки, он сообразил, что уже спустил воду, но понадеялся, что сидевшие на кухне этого не расслышали.
Трембл насчитал двенадцать ступенек — это была еще одна его навязчивая привычка — и повернул направо.
Он пошел на приглушенный свет, где его ожидало безумие.
Он тут же отступил в тень. Но все мог видеть…
Полоска комнаты, которую мог видеть Трембл открывала ему женщину в профиль, от колен и выше. Она была голая. «Доброй Ночи». Комната была в идеальном порядке, а вот у женщины на кровати, у дочери Мамы Томей было две головы. Одна там, где и у всех, вторая росла прямо из грудной клетки.
Тело ее было таким бледным, как будто она никогда не видела дневного света. Лицо нельзя было назвать красивым. Высокие скулы, жидкие волосы, крючковатый нос и рот, напоминающий измятый клочок бумаги.
Звук, исходивший из этого искаженного в гримасе рта, подсказал ему, что в комнате был кто-то еще. Хрюкание, которое он различал теперь, ничем не напоминало звуки, донесшиеся до него, когда он еще был внизу, у двери туалета.
И за это извращенцы Чикаго платят пять тысяч?
Голова.
Все дело было в голове. Еще одна голова, покрытая редкими черными волосами, покоилась на груди дочери Мамы Томей, как на подушке. У Трембла была дома книжка о разных уродах. Там имелось фото чернокожей девушки, у которой из живота росла еще одна пара ног с частью туловища. Когда эта вторая голова наклонилась к левому локтю и легла на него, Трембл вынужден был заткнуть кулаком рот, чтобы сдержать крик.
Его присутствие, однако, еще не было замечено. Глаза второй головы закатились, оставив видимыми только белки. Они были какими-то грязно-серыми. Когда голова уютно устроилась на сгибе руки девушки, из ее открытого рта закапала слюна. Тут Трембл снова услышал чувственный женский стон.
Из той части комнаты, которая была от него скрыта, к кровати подошла стройная загорелая фигура. Она была полностью обнаженной. Это была ОНА.
Как загипнотизированный, он смотрел на крепкие груди и нежный соломенный пушок внизу. Он столько раз представлял себе это тело, воображал, мысленно раздевая ее, когда смотрел вечерние новости. Это была та самая дикторша, что умоляла Болеутолителя прекратить убийства невинных калек.
Трембл наблюдал, как завершает мастурбацию женщина, которая заставляет многих плакать во время своих передач. Большой палец ее руки и еще три пальца маслянисто поблескивали. На ногтях был тот же лак, что и во время выступлений, а пальцы двигались с той же ловкостью, с какой перелистывали страницы текста.
Когда она стала на колени между ногами откинувшейся назад девушки, с голодным блеском в глазах, Трембл зажмурился. Он положил руку себе на лоб и ощутил под мизинцем сильнейшую пульсацию жилки на виске.
Крик заставил его вновь открыть глаза.
Теперь лицо дикторши было погружено между бедрами девушки. Она кричала в оргазме. Мутантная голова не изображала никаких эмоций, если они вообще у нее когда-нибудь были.
Даже когда дикторша схватила ее за шею обеими руками и принялась душить, как будто это была тряпичная кукла для снятия стресса.
Ее прекрасные каштановые волосы, так знакомые зрителям новостей, дико метались, голова яростно подпрыгивала в промежности девушки-уродца. Голос звучал сдавленно. Может быть, она изрыгала проклятия своему бывшему супругу, а может быть выкрикивала имя президента телекомпании — все звуки глушились влажной плотью. Но голос ее становился все громче, и все сильнее ее длинные ногти совершенной формы впивались в кожу под челюстями мутантной головы. Лицо у той быстро наливалось кровью. Истечение слюны изо рта прекратилось.
Дочь Мамы Томей мотала нормальной головой из стороны в сторону, глаза были крепко зажмурены от страсти или от боли.
Пальцы дикторши блуждали по нижней голове, как будто пытаясь получить послание на азбуке Брейля. Она потянула книзу угол рта, что был ближе к Тремблу, разрывая кожу, процарапывая красную линию к уху. Крови при этом было очень мало. То, что вытекало, скорее можно было назвать сукровицей.
Другой рукой она оттянула язык твари и потом отпустила его, отчего он мягко шлепнул по губам. Вновь ее пальцы заходили по лицу.
Дочь застонала громче. Дикторша подняла свою голову, приготовила большие пальцы и, сливаясь в стоне с девушкой, втолкнула их в глазницы мутантной головы. По бледным щекам потекла густая жидкость, напоминая разбитое яйцо. Жидкость текла по щекам, попадая в ушные раковины.
Женщина дважды резко дернулась, сгорбившись над краем кровати, а затем подняла глаза кверху и выдохнула благодарю тебя, причем не девушке, а ее изувеченной голове, Трембл понял, что больше не в силах смотреть на это.
Когда Хейд шел по улочке между Стейт-стрит и Дирборн-стрит, порывы ветра с озера усилились. Близ одного из мостов, которые соединяли Луп с остальными частями города, какая-то кинокомпания снимала фильм. Хейд за несколько кварталов увидел прожектора.
Он не ощущал холода. Аура Отца согревала его. Как, впрочем, и нижнее белье, и свитер, поверх которых он надел свою замшевую куртку. Свитер принадлежал Винсу Дженсену, а надпись, которую Винс сделал на нем, гласила «ХУББА ХУББА».
«Да не будет у тебя долгов корми меня». Слова из повторяющегося сна. Их произнес вовсе не голос Отца. Но и не его собственный голос. Он стал слышать этот голос несколько месяцев назад, когда еще мог разговаривать с Отцом лицом к лицу.
Он внезапно все понял. Хейд стиснул руки.
Тот болеутолитель из 1958 года прошептал ему «ДА НЕ БУДЕТ У ТЕБЯ ДРУГИХ БОГОВ КРОМЕ ТЕБЯ».
Ощущение было острым.
Хейд остановился, чтобы съесть «ход-дог» и запить его банкой колы. Двигаясь дальше, он жевал и прихлебывал, наблюдая за электричкой, проходившей между зданиями. Он миновал двух мексиканцев, которые вели горячий спор о каких-то профсоюзных делах.
Возле Дирборна он пересек реку; Вербиирст жил неподалеку отсюда. Теперь он обитает в раю. Возрадуемся таинству жизни.
Проскочивший мимо таксист покрутил пальцем у виска, потому что Хейд чуть не угодил под колеса.
Он миновал Торговый Центр.
Порой он терялся в догадках: к чему он все-таки стремится, в чем пытается разобраться? Но одно он знал точно: он ценил жизнь не меньше, чем то, что будет после жизни. Тридцать один год тому назад ему на несколько минут показали, что будет после жизни. В том священном огне он возродился как единственный сын. И сам Иисус плакал по нему; плакал из-за того, что Фрэнсис Хейд вернулся.
Но распятый позволил юному Хейду посвятить остаток жизни тому, чтобы он приводил других пред его очи. Приводил из этого мира, где люди бессмысленно умирают каждый день. Он придает смысл их уходу.
Сегодня этого не произойдет, сегодня он просто гуляет. Ни одного человека в кресле. Но Отцу будет очень одиноко, если Хейд не поговорит с ним.
Он шел по направлению к кинотеатру, в котором показывали новые схватки Рэмбо и ему подобных. Новое поколение выбирает трахание и смерть. Плохо, что пепси-кола дискредитировала этот лозунг.
