— Прямо как у нас, — согласился Алан. — Можете сколько угодно совать парню под нос свой жетон, но впечатление обычно производит пистолет.
— Точно, — кивнул Гиббс.
Он подался вперед, положил руки на стол.
— Я хочу, чтобы вы знали, агент Барретт. Не в моей компетенции открыть вам имя учредителя фонда Лэнгстром. Этически и юридически я связан правилами адвокатуры, — серьезно сказал он.
Я кивнула:
— Понимаю, мистер Гиббс. Надеюсь, у вас не возникнет проблем с повесткой в суд, которую мы вам пришлем?
— Никаких, при условии, что это законно отменит мои обязательства.
— Итак, что вы можете рассказать?
Гиббс откинулся на спинку кресла и вперил взор в пространство над нашими головами.
— Клиент появился у меня приблизительно десять лет назад, желая основать фонд в пользу Сары Лэнгстром.
— Мужчина или женщина?
— Мне очень жаль, но я не могу вам этого сказать.
— Почему? — нахмурилась я.
— Клиент потребовал соблюдения полной секретности. По этой причине все оформлено на мое имя. У меня есть доверенность, я управляю фондом, и гонорар выплачивается мне непосредственно из фонда.
— А вы не заподозрили, что человек, требующий столь строгой секретности, имеет дурные намерения? — спросил Алан.
Гиббс бросил на него пронзительный взгляд.
— Конечно, заподозрил. Я навел справки и выяснил, что Сара Лэнгстром осталась сиротой — ее мать убила отца и застрелилась сама. Если бы я знал тогда, что родителей Сары убил неизвестный преступник, я сразу же отказал бы клиенту. Но поскольку убийцей считалась мать девочки, у меня не было причин для отказа.
— Мы проводим повторное расследование и не склонны полагать, что это было самоубийство, совершенное после убийства, — сказала я, наблюдая за его реакцией. — Оно могло быть организовано с целью произвести подобное впечатление.
Гиббс на мгновение закрыл глаза и потер лоб, словно ему причинили боль.
— Чудовищно, если это правда, — вздохнул он и открыл глаза. — К сожалению, я пока связан условием не разглашать информацию, полученную от клиента.
— Что еще вы можете сообщить, не нарушая это условие? — спросил Алан.
— Фонд — это определенный капитал, предназначенный поддерживать дом семьи Лэнгстром и обеспечивать Сару средствами к существованию до восемнадцати лет. Тогда она сама станет его владелицей.
— И какова сумма?
— Я не вправе называть точные цифры. Скажу только, что Сара сможет безбедно жить долгие годы.
— Вы отчитываетесь перед своим клиентом?
— Как ни удивительно, нет. Я полагаю, существует своего рода надзор, метод, с помощью которого клиент следит за мной — проверяет, не злоупотребляю ли я служебным положением. Но я ни разу не встречался с ним со дня основания фонда.
— Разве это не странно? — спросил Алан.
— Очень странно, — кивнул Гиббс.
— Я обратила внимание, что снаружи за домом тщательно ухаживают. Почему же не убирают внутри? Там столько пыли! — поинтересовалась я.
— Одно из условий договора. Никто не может войти в дом без разрешения Сары Лэнгстром.
— Странно…
Гиббс пожал плечами:
— Я всегда имею дело со странными людьми.
Он замолчал на минуту и вдруг взглянул на меня печально, почти страдальчески:
— Агент Барретт, я никогда умышленно не принимал участия ни в одном деле, которое могло бы принести вред ребенку. Никогда. Я потерял сестренку, давно, еще в юности. Мою маленькую сестру. А старшим братьям полагается защищать младших. Понимаете? — Он выглядел несчастным. — Дети — это святое!
В его глазах я увидела возрастающее чувство вины. Вины, которая приходит вместе с чувством ответственности за то, чего вы не совершали — но и не предотвратили. Вины, которая появляется, когда судьба, сыграв с вами злую шутку, оставляет вас раскаиваться за все.
— Я понимаю, мистер Гиббс.
Беседа с Гиббсом заняла около часа. Мы пытались выжать как можно больше информации, однако практически не преуспели.
По пути к машине я размышляла о наших дальнейших действиях.
— У меня впечатление, что Гиббс о многом хотел рассказать, — произнес Алан.
— И у меня. Ты был прав в своей первоначальной оценке. Гиббс не сволочь. Просто у него связаны руки.
— Пора вызывать его в суд, — сказал Алан.
— Да. Давай вернемся в офис и посоветуемся с нашими.
Зазвонил телефон.
— Сводка последних новостей, — услышала я голос Келли.
— Я вся внимание.
— Выяснилось, что документы по делу Варгаса — и наши, и те, что мы взяли в архиве, — исчезли.
У меня все внутри оборвалось.
— Знаешь что! Кончай! Ты смеешься, что ли?
— Хотелось бы, но… мы должны были предвидеть, что их могут украсть.
— Ладно, поезд ушел. Документов нет. — Я потерла лоб. — Лучше не придумаешь! Я понимаю, Келли, ты занимаешься обработкой данных у Лэнгстромов, но, сделай одолжение, позвони Джонсу и попробуй узнать, сможет ли он дать тебе список агентов и офицеров, которые расследовали это дело.
— Есть!
Я отключилась.
— Плохие новости? — спросил Алан.
— Скверные. — И я передала ему суть разговора.
— И что ты думаешь? Они пропали или украдены?
— Наверняка украдены. Преступник давно все спланировал и манипулирует нами, подкидывает разгадки, когда ему выгодно. Совпадением тут и не пахнет.
— Скорей всего так и есть. Куда теперь?
И только я хотела ответить, как вновь зазвонил телефон.
— Барретт.
— Привет, Смоуки, это Барри. Вы все еще в Мурпарке?
— Уже уезжаем.
— Вот и хорошо. Я узнал кое-что о следователях, которым изначально поручили дело Лэнгстромов. Слушай. Один умер. Поймал пулю пять лет назад. Никаких подробностей. Парень был честный. Что интересно: его напарник уволился два года спустя. Ни с того ни с сего уволился, ему и сорока шести не исполнилось!
— Действительно интересно.
— А будет еще интересней. Я вышел на этого парня. Его зовут Николсон, Дэйв Николсон. Я рассказал ему, что произошло. Он хочет встретиться с тобой. Прямо сейчас.
Я задрожала от волнения.
— Где он живет?
— Именно поэтому я и спрашивал, уехали вы из Мурпарка или нет. Он рядом. Перебрался в Сими-Вэлли, вам по дороге.
Дэвид Николсон, о котором говорил Барри, был отличным полицейским, потомственным. Его дед начинал на восточном побережье в Нью-Йорке, а в шестидесятые переехал на запад вместе с его отцом. Отца убили при исполнении, когда Дэвиду и тринадцати не сравнялось. Николсон стал следователем в очень короткие сроки, и вполне заслуженно. Он славился острым умом, дотошностью, проницательностью, внушал священный трепет. Просто вылитый Алан, только белый.
Но даже такие достоинства не извиняли промахов, допущенных в деле Лэнгстромов.
— По-моему, мы приехали, — сказал Алан и остановил машину у обочины.
Дом находился на окраине Сими-Вэлли, по дороге в Лос-Анджелес, в самом захолустье. Все здания одноэтажные — такие безликие фермерские дома строили в шестидесятые.
Двор Николсона выглядел вполне ухоженным, с бетонной дорожкой. Занавеска на окне, справа от двери, отодвинулась, мелькнуло лицо.
— Он знает, что мы уже здесь, — сказала я.
Мы с Аланом вылезли из машины и направились к дому. Дверь внезапно открылась, и на бетонное крыльцо вышел высокий, более шести футов, крупный, широкоплечий, темноволосый мужчина в джинсах, футболке и босиком. У него было довольно красивое лицо с квадратной челюстью, он выглядел моложе своих пятидесяти пяти лет. Однако его глаза казались безжизненными, совершенно пустыми.
— Мистер Николсон? — спросила я.
— Да, это я. Могу я взглянуть на удостоверения?
Мы с Аланом достали жетоны. Несколько секунд Николсон изучал их — и наши лица. Его пристальный взгляд задержался на моих шрамах, но ненадолго.
— Входите, — наконец пригласил он.
Интерьер дома наводил на мысли о конце шестидесятых — начале семидесятых годов: обшитые деревянными панелями стены и выложенный плиткой камин. Современным здесь был только темный ламинат.
Мы прошли в гостиную. Николсон жестом указал на диван, обитый синим плюшем. Мы сели.
— Хотите что-нибудь… — начал Николсон.
— Нет, сэр.
Он отвернулся и уставился на раздвижную стеклянную дверь, которая вела во двор, тесный, будто сжатый деревянным забором, неухоженный, — газон в запустении, ни единого деревца.
Время шло, а Николсон все молчал, будто забыл про нас.
— Сэр?
— Извините…
Николсон приблизился и сел в видавшее виды кресло, располагавшееся наискосок от дивана. Жуткого зеленого цвета и сильно потертое, выглядело оно очень удобным. С такой добротной мебелью всегда трудно расстаться. Напротив кресла стоял небольшой телевизор, а рядом — складной обеденный стол с микроволновкой. Я вдруг представила, как Дэйв Николсон проводит здесь вечера. Ничего особенного, конечно, но эта картина навевала печаль. Во всей обстановке гостиной чувствовались ожидание и затаенная тоска. Дом показался мне опустевшим, словно его покинула душа.
