Вот почему мать вздрагивает, когда Салли обнимает ее. Вот почему ее родители и не пытались отговорить ее бросить школу для медсестер и позволили ей отказаться от карьеры ради того, чтобы помогать им оплачивать счета.
Трудно было не возненавидеть Господа. Ведь это его вина, что Мартин родился умственно отсталым. А вот возненавидеть ее гораздо проще. Это ее вина в том, что Мартин выбежал на дорогу с оживленным движением. Ее вина в том, что она забыла, как он радовался, когда учеба у нее заканчивалась чуть раньше, и она приезжала забрать его из школы. Она позвонила домой и сказала, что может забрать Мартина. Мама ответила ей, чтобы она не беспокоилась, но Салли все же поехала. Она любила смотреть на лицо Мартина, когда он выходил из школы и бежал, видя, что она его ждет.
Правила всегда были простыми. Ее родители объясняли это Мартину тысячу раз. Ему нельзя было переходить дорогу самому. И она тоже знала правила. Салли никогда не парковалась с другой стороны дороги и не ждала там: или ставила машину с его стороны дороги, или шла ему навстречу. Ее родители напоминали об этом снова и снова, но проблема в том, что, когда тебе слишком часто о чем-то напоминают, ты начинаешь это игнорировать. В одно ухо входит, в другое выходит. Вторая проблема оказалась в том, что она опоздала. Всего на две минуты. Сколько раз она потом вспоминала эту дорогу к его школе в тот день? Красный цвет, который мог бы оказаться зеленым. Трейлер, двигавшийся перед ней со скоростью сорок километров в час вместо пятидесяти. Пешеходы, не спеша переходящие дорогу. Все это сложилось вместе, и в результате она опоздала на две минуты. Сложилось так же, как складывался возраст умерших людей, обозначенный на могилах, чтобы в итоге вылиться в среднюю цифру в шестьдесят два. Простая математика, которая в итоге приводит к потере человеческой жизни.
Она подъехала к школе на две минуты позже, чем должна была. Она открыла дверь машины на две минуты позже, чем должна была открыть ее. И Мартин увидел ее через дорогу. Все свелось к математике, к физике и к динамике человеческого тела. Мартин радуется. Мартин бежит через дорогу ей навстречу, пока она вылезает из машины. Мартин оказывается на траектории объекта, двигающегося гораздо быстрее его и с гораздо большей массой. Она подбежала к нему и встала на колени. Он был жив, но через два дня это изменилось. Она подвела своего брата именно тогда, когда больше всего нужна была ему.
Джо она не подведет. Она ему нужна. Ему нужен кто-то, кто заботился бы о нем, кто защищал бы его от того безумия, в котором он оказался замешан, что бы это ни было.
Домой я иду, окутанный сырым воздухом, который пахнет потом. Одежда липнет, белье постоянно застревает в заднице. Вернувшись домой, я зарываю орудие убийства и перчатки в саду.
Поднимаюсь по лестнице, достаю из кармана ключи, чтобы…
Черт возьми!
На полу, прямо перед дверью, лежит Шалун. Или Иегова. Определить невозможно. Я оглядываюсь в поиске пушистого ублюдка, который выкопал моих рыбок из их могилы, но он уже сбежал. Я присаживаюсь и дотрагиваюсь пальцем до своей мертвой рыбки. Как резиновая.
Нахожу на кухне пакетик для улик. Уже склоняюсь над рыбкой, как вдруг слышу мяуканье. Поднимаю голову и вижу треклятого кота в конце коридора. Перед ним на полу лежит вторая рыбка. Кот медленно протягивает лапу, подталкивает рыбку на пару сантиметров в моем направлении и отдергивает лапу назад. Наклоняет голову и мяукает. Я вынимаю нож из портфеля, который остался у дверей.
Не отрывая от меня глаз, кот снова продвигается вперед и снова подталкивает ко мне рыбку. Снова садится. Какого черта он пытается сделать? Я выбираю самый большой нож, который только могу найти.
— Давай, Пушистик. Давай.
Он идет ко мне, проходит половину расстояния, останавливается, возвращается к рыбке, останавливается, разворачивается ко мне. Мяукает. Я сильнее сжимаю ручку ножа. Кот медленно возвращается к рыбке, аккуратно берет ее в зубы и несет мне. Останавливается в метре, кладет рыбку на землю и отходит на пару шагов. Снова мяукает. Я встаю на четвереньки так, чтобы можно было медленно проползти вперед. Держу лезвие ножа прямо перед собой.
И тогда я понимаю, что он делает. Он возвращает мне моих рыбок. Он снова мяукает, но на этот раз звук больше похож на тихий всхлип.
— Вот хороший мальчик, — дружелюбно говорю. — Давай, киса. Я не буду тебя убивать, малыш. Я не буду сворачивать тебе шейку.
Он снова мяукает и подходит на пару шагов. Я продолжаю двигаться ему навстречу. Кот уже на расстоянии вытянутой руки. Еще ближе…
Мы дотягиваемся друг до друга, и он утыкается головой мне в кулак.
А потом этот ублюдок начинает урчать.
А я? Что же делаю я?
Я начинаю гладить этого гада. Чешу его под подбородком, как будто это самый милый котик на свете.
Смотрю на пол, где лежат мои две золотые рыбки. Придется их снова закопать. Я перехватываю нож поудобнее и кончиком лезвия начинаю почесывать коту голову. Он слегка поворачивает ее, чтобы удобнее было чесать.
Все, что мне нужно сделать, это ткнуть вниз, и этот котенок, которого я спас…
Спас. Вот оно, ключевое слово. Я спас это существо, потратил на него деньги, принес к себе домой, оно отплатило мне тем, что убило моих золотых рыбок, и после всего этого я снова его спасаю. На этот раз тем, что не убиваю. Я откладываю нож.
Под пристальным взглядом кота убираю своих рыбок в пакетик для улик. Похороню их позже еще раз.
Войдя в квартиру, сажусь на диван. Кот запрыгивает мне на колени, и я начинаю гладить его. Через пару минут он засыпает.
Перед тем как отправиться спать, я долго смотрю на кофейный столик и думаю, стану ли покупать других рыбок. Может быть, когда все это закончится. Без них я как будто утратил часть своей жизни. Чувствую пустоту, хотя не такую, как вчера.
Просыпаюсь на следующее утро весь в поту, кот спит на краю кровати. Мне снова снился сон. Я помню Мелиссу. Мы были вместе, то ли на пляже, то ли на острове, и я понял, что ошибаюсь, думая, что мы враги. Вместо того чтобы убить ее, я лежал рядом с ней, и мы оба наслаждались песком, шумом прибоя и солнцем. Мы прекрасно проводили время.
Кошмар.
Запах моря остается висеть в комнате еще несколько минут после моего пробуждения. Спасаюсь от него, забравшись в душ. Смываю с себя ночь, липкий осадок этого сна. Когда я выхожу из душа, кот сидит на кухонном полу и вылизывается. Нахожу в холодильнике что-то, похожее на мясо, и кот радуется этому.
Перед тем как уйти на работу, сделав себе пару тостов, проверяю содержимое своего портфеля. Смотрю, полностью ли заряжен «глок», который я забрал у Кэлхауна. Заряжен. Все пятнадцать патронов готовы отреагировать на движение моего пальца, нажимающего на курок. Первая гильза готова проникнуть в патронник, ударник — разбить капсюль, порох — вспыхнуть. Газ, давление, взрыв.
Власть.
Чтобы указательный палец выполнил команду стреляющего, требуется менее четверти секунды. Через половину одной сотой секунды срабатывает ударник. На весь цикл, от нервного импульса до выстрела, требуется около трети секунды. Пуля летит со скоростью триста метров в секунду.
Цель может умереть меньше чем за секунду.
Убираю пистолет в портфель. Вывожу кота из квартиры. Иду на работу.
В участке — сумасшедший дом.
Смешиваюсь с толпой суетящихся детективов и констеблей. Стоящий в участке гул гораздо громче, чем в предыдущие дни. У всех закатаны рукава, распущены галстуки. Разговоры доносятся из каждого угла, с каждого рабочего места, из каждого офиса. Возбуждение висит в воздухе как полуспущенный воздушный шарик. Пока я иду к своему офису, мне не удается прослушать ни одного разговора от начала до конца, но я улавливаю несколько отрывков.
— Ты давно с ним знаком?
— Я слышал, у него сын покончил с собой.
— А в номере у него уже побывали?
— Как ты думаешь, скольких он убил?
— А где еще он может находиться?
— А ведь ты его знал.
— А ведь ты с ним ужинал.
— А ведь ты с ним работал.
Они ищут Кэлхауна. Охотятся на него. Я закрываю дверь в свой офис, и через мгновение ко мне стучится и заходит Шредер.
— Доброе утро, Джо.
— Доброе утро, детектив Шредер.
— Ты слышал?
Я качаю головой.
— Что слышал, детектив Шредер?
— Когда ты в последний раз видел детектива инспектора Кэлхауна?
Пожимаю плечами:
— Вчера на работе. А вы разве не видели его, детектив Шредер? У него еще такие седые волосы.
— Он тебе что-нибудь говорил? Что-нибудь необычное?
Я вспоминаю наш разговор, то, как он описал убийство Даниэлы Уолкер.
— Да что-то не припомню.
— Уверен?
— М-м-м-м… — я позволяю своему мыслительному процессу растянуться секунд на десять, что не так уж и мало, когда кто-то на тебя пристально смотрит. Выдерживаю драматичность момента и все такое, после чего повторяю свой первоначальный ответ: