— Трогательная история, Боб, — говорю я, протирая глаза воображаемым платком, будто стирая несуществующие слезы. — По-моему, ты прибегнул к классической защитной стратегии. Вас этому учили в колледже или ты позаимствовал ее, когда стал полицейским? Видишь ли, Боб, то, что ты сейчас проделал, случай довольно распространенный. Ты всю вину свалил на жертву. Это она была с тобой не согласна, это она вела себя неадекватно, и она же первая тебя ударила. Если бы она чего-нибудь из этого не сделала, то осталась бы жива. Я прав?
Ответа нет.
— Я прав, Боб?
Снова попытка пожать плечами.
— Не знаю.
— Да ладно, Боб, все ты знаешь. Это старый добрый сценарий домашнего насилия. Она заслуживала наказания, потому что перешла черту, не правда ли? Если бы она делала то, что ей говорят, если бы она просто слушалась, то жила бы и сейчас, довольная и счастливая. Но она не слушалась, поэтому ты убил ее — хотя и не помнишь, как ты это сделал. Это второй стандартный случай, Боб. Скольких убийц, которые говорили тебе, что ничего не помнят, ты засадил? Сколько людей тебе говорило, что если бы не безумное поведение той или этой женщины, то никогда не случилось бы то или это. А теперь расскажи мне, что произошло на самом деле.
— Я рассказал, что произошло на самом деле.
— Да, скорее всего, почти так оно и было, но клянусь своей жизнью… — я делаю драматическую паузу, а потом передумываю, — нет, клянусь твоей жизнью, что ты помнишь, как ее убивал, и прекрасно осознавал каждое движение.
— Я не могу ничего вспомнить.
Голос у него как у капризного ребенка.
— Такого слова, как «не могу», не существует, Боб.
Я поднимаю садовые ножницы в качестве подтверждения своей точки зрения.
Он молчит до тех пор, пока я не начинаю вставать.
— Ладно, ладно, — если бы он мог, то поднял бы руки в оборонительном жесте, размахивая ими в воздухе, как маньяк. — Я помню.
— Вот как? И что именно ты помнишь?
Эта информация, мне по большому счету не нужна. Мне просто интересно.
— Мы спорили, как я и говорил тебе, и она схватила телефонную трубку и пригрозила, что сейчас вызовет полицию. Тогда я ударил ее, и когда я это сделал, то понял, что заткнуть ее уже не удастся.
— Да ладно, Боб, она же типичная жертва домашнего насилия: привыкла держать рот закрытым, когда ее бьет мужчина.
— Не на этот раз. Она сказала, что я потеряю работу за то, что сделал, поэтому я ударил ее еще раз, уже сильнее. Потом опрокинул ее на кровать, и… — Он замолкает, раздумывая, рассказывать дальше или соврать. — Ну, мне надо было сделать так, чтобы она выглядела как одна из твоих жертв, Джо.
— И ты знал, как это устроить. Ты трахнул ту проститутку, которую я потом убил. Ты сделал с ней то, о чем твоя жена даже думать тебе не позволяет. И ты перенес свой опыт с шлюхи Бекки на малышку Мисс Домашнее Насилие.
— Мне нужно было, чтобы все выглядело правдоподобно.
— И все, Боб? Или ты все-таки хотел и удовольствие получить? Ну же, мне ты можешь рассказать. Я здесь не затем, чтобы тебя судить. Я просто хочу убедиться, что ты ни капли от меня не отличаешься.
Он смотрит прямо на меня. Его лицо, искаженное гневом, будто выплевывает мне ответ:
— Конечно, я получил удовольствие от того, от чего его нельзя было получать. Власть в чистом виде.
— Власть в чистом виде. Не это ли ответ, Боб? Не это ли мы искали?
— Чего ты хочешь от меня?
— Это вопрос, Боб.
— Да плевать я хотел, Джо. Просто скажи мне, чего ты хочешь, или отвали. Ты тратишь мое время, ты, козел.
Меня не удивляет его неожиданная вспышка гнева. За последний час я здорово поиграл у него на нервах.
— Просьба моя проста. Все, что от тебя требуется, это выслушать.
— Вот так просто, да?
— Точно.
— Дерьмо. Что мне надо будет выслушать?
— Признание.
— Твое?
— Как ни странно, нет. Но ты станешь моей охраной, вернее, гарантом моей безопасности. Ты ведь знал с той самой минуты, как увидел мое лицо, что я или убью тебя, или предложу тебе сделку. Так вот моя сделка, Боб. Я дам тебе двадцать тысяч долларов наличными завтра вечером только за то, что ты выслушаешь одно признание. И это все, что тебе требуется сделать. Просто сидеть, слушать и запоминать. Как думаешь, справишься?
— И что потом? Потом ты меня отпустишь, так, что ли?
— Так.
— И что ты с этого получишь?
— Свою свободу. И твою тоже.
— А если я откажусь?
— Я тебя убью. Прямо сейчас.
— Мне нужна сейчас половина суммы.
— Ты не совсем в том положении, чтобы вообще что-либо требовать, Боб.
Я встаю и подхожу к нему.
— Что ты делаешь?
Я наклоняю стул и тащу его по ковру. Он чертовски тяжелый, и мое яичко начинает подергивать.
— Джо? Какого черта ты делаешь?
— Заткнись, Боб.
Я продолжаю тащить стул, от которого на ковре остаются глубокие следы, но наконец мне удается втащить Кэлхауна в ванную.
— Боюсь, ночь тебе придется провести здесь.
— Почему?
— Так безопаснее.
— Для кого?
— Для меня.
Я отматываю еще немного скотча.
— Есть что еще сообщить перед тем, как я тебя заткну?
— Ты настоящий псих, Джо, ты знал это?
— Я много чего знаю, детектив инспектор.
Залепляю ему рот пластырем. Потом возвращаюсь в спальню и вынимаю из портфеля билетик с парковки. Сажусь на корточки за стулом Боба, захватываю участок кожи на его руке и начинаю выворачивать ее, пока он не разжимает руку, после чего я прижимаю его пальцы к билетику.
— Так что ты никуда не идешь, Боб. Да, кстати, если что — туалет рядом.
Я усмехаюсь ему, потом возвращаюсь в спальню и закрываю за собой дверь. Кладу билетик в пакетик для улик, а потом в портфель.
Вечер уже на исходе, да и я вымотался. Такое впечатление, что я близок к тепловому удару. Уходя, запираю дверь. Уличные фонари тускло освещают черную ночь. Воздух так и не остыл. Чувствую запах свежескошенной травы в легком ветерке. Доезжаю на машине Кэлхауна до города, беру билетик из аппарата на въезде на парковку. Заезжаю наверх, и чем выше я поднимаюсь, тем меньше становится машин, пока я не доезжаю до самого верха, где стоит лишь одна. Я не успеваю вовремя завернуть и в результате задеваю углом переднего бампера другую машину, оставляя длинную глубокую царапину и несколько маленьких вмятин. Замечаю, что шины на другой машине наполовину спущены от времени. Вылезаю. Запах из багажника брошенной машины практически неуловим.
Так как мне нечего больше делать, я направляюсь домой, и еще один длинный вечер подходит к концу.
Еще один этап позади.
Она не знает, что едет именно сюда, пока не въезжает на длинную, петляющую дорогу, обрамленную прекрасными деревьями. Она паркует машину в тени и выходит на пышный газон. До конца светового дня осталось еще около часа, и этот час она проведет здесь.
Салли проходит к могиле своего брата и присаживается рядом с ней. В голове у нее вихрем проносятся какие-то мысли, которые тут же ускользают.
Джо и тот человек пробыли в доме как минимум час. Салли облегченно вздохнула, когда Джо вышел целым и невредимым. Салли хотела последовать за ним, но ей стало любопытно, кем же был тот второй человек. Она прождала еще около получаса, но тот так и не показался. Наверное, он жил в этом доме.
Она проводит руками по траве, ощущая мягкое покалывание травинок на ладонях. Перед тем как уехать, она записала адрес. Салли точно не знает, зачем ей эта информация. Скорее всего, просто оставит блокнот с этой корявой записью на переднем сиденье, он проваляется так пару недель, после чего листик будет вырван и выброшен.
Джо водит разные машины. Папки у Джо дома. Джо с вырванным яичком. Джо, тайно встречающийся с людьми.
Так, ладно, Джо пришел к кому-то домой, как и она ходила домой к другим людям. Пришел, попил кофе, поиграл немного в карты, провел время, поужинал. Что в этом такого подозрительного?
Ничего. За исключением того, что Джо оставил машину в двух кварталах от дома, а уехал на другой машине. И еще дом — этот дом ей почему-то знаком.
— Так что же мне делать, Мартин?
Если бы ее брат мог восстать из мертвых и что-нибудь ей посоветовать, ответ точно не прозвучал бы как «ничего не делай». Именно ее ничегонеделанье убило Мартина пять лет назад. Ее безответственность, ее лень, ее непонимание ситуации. Пять лет назад она ничего не сделала, хотя должна была. Ей нужно было что-то сделать, чтобы Мартин не был сбит машиной, несущейся со скоростью шестьдесят пять километров в час на дороге, где максимально разрешенная скорость ограничивалась пятидесятью километрами в час. Это не была вина школы. Это даже не совсем вина водителя. Это была ее вина. Она знает, что многие обвинили бы в этом Господа Бога, и подозревает, что ее родители поделили эту вину поровну, между нею и Им.
