Михаил Черненок
При загадочных обстоятельствах
Повесть
Рисунки Н. Павлова
Такого заядлого грибника, как дед Лукьян Хлудневский, в Серебровке со дня ее основания не знали. Несмотря на свои «семьдесят с гаком», старик был еще так легок на ногу, что не каждый из молодых мог с ним потягаться. От колхозных дел Лукьян отошел по «пенсионным годам», а поскольку мать-природа здоровьем его не обидела, то с наступлением грибного сезона дед не мог усидеть дома и целыми днями сновал с берестяным туесом по серебровским колкам.
Тот сентябрьский день для Хлудневского начался неудачно. Едва старик достал из-под лавки туес, обычно спокойная бабка Агата заворчала:
— И когда ты угомонишься? Девать-то грибы уже некуда…
— В сельпо сдадим, — тотчас ответил дед Лукьян. — На прошлой неделе Степан Екашев с сыном полста рублей отхватили за малосольные груздочки.
— То Екашев! У Степана копейка меж пальцев не проскочит, не то что у тебя простофили. Вчера ить только полный туес по деревне задарма разнес и опять направляешься.
— Не задарма, за спасибо.
Бабка Агата махнула рукой и сердито принялась мыть в чугуне картошку. А дед Лукьян юркнул за дверь, позабыв второпях бутылку воды, которую всегда брал с собой.
Как на зло, день выдался безветреным и жарким, будто в разгаре лета. Когда солнце поднялось к зениту, старик изрядно запарился. Добравшись до Выселков — так серебровцы называли место прежних крестьянских отрубов, — дед Лукьян свернул на знакомую тропку и зашагал к студеному роднику. До желанной воды оставалось рукой подать, но Хлудневский вдруг вспомнил, что у родника обосновался цыганский табор, подрядившийся слесарничать в колхозе. Дед Лукьян издавна не любил цыган и старался избегать с ними встреч. Досадливо крякнув, старик поцарапал сивую бороду, развернулся и задал кругаля до колхозной пасеки. Возможная встреча с пасечником Гринькой Репьевым, прозванным в Серебровке Баламутом, тоже не радовала деда Лукьяна.
Сокращая путь, старик свернул в молоденький березовый колок и, поглядывая по сторонам — не попадется ли где попутно добрый груздь, — неожиданно увидел роящихся над ворохом прошлогоднего сушняка пчел. «Х-хэ, дурехи, нашли медовое место», — усмехнулся дед Лукьян. Из любопытства старик подошел к сушняку и осторожно, чтобы не жиганула шальная пчела, стал растаскивать хворостины. Под ними оказалась алюминиевая фляга, полнехонькая свежего меда.
«Мать моя, мачеха! Не иначе Гринька припрятал, чтоб уворовать», — встревоженно подумал Хлудневский и, отмахиваясь от пчел, торопливо уложил хворост на место. «Глаза бы мои тебя не видели, Баламута», — возмущался дед. Но до деревни было добрых две версты, а пасека — вот она, за колком сразу. Пить хотелось — хоть помирай. И дед Лукьян все-таки решил зайти на пасеку.
Безудержно стрекотали кузнечики. Словно соревнуясь с ними, одинокая пичуга раз за разом вопрошала: «Никиту видел, видел? Никиту видел, видел?» Рядом с избушкой пасечника, уткнувшись оглоблями в густую траву, стояла телега. За ней, раскинув босые ноги, навзничь лежал Репьев. Неподалеку валялись куски медовых сотов и опрокинутая металлическая чашка.
«Вот работничек царя небесного натрескался», — осуждающе подумал о Гриньке Хлудневский. Опустил на землю туес с груздями и подошел к избушке, у которой, возле распахнутой настежь двери, на скамеечке стояло ведро с водой. Вода была теплой, но дед Лукьян прямо из ведра пил ее жадными глотками. Утолив жажду, отдышался и вдруг почувствовал необъяснимую тревогу — показалось, будто Гринька Репьев не дышит. Дед Лукьян крадучись подошел к нему и остолбенел — горло пасечника было глубоко перерезано, а на порванной рубахе запеклась кровь.
Хлудневский никогда не отличался религиозностью, но тут, чувствуя, как ноги будто приросли к земле, старательно начал креститься.
Оперативная машина милиции свернула на старую проселочную дорогу и устремилась к серебровской пасеке. Через несколько минут между березок замелькали разноцветные ульи. За ульями показалась черная от времени избушка-зимовник, возле которой, будто часовой на посту, замер худощавый участковый с капитанскими погонами на серой форменной рубашке. Сидя на ошкуренном бревне, курили бригадир Гвоздарев и еще два колхозника, приглашенные в качестве понятых. Дед Хлудневский, как свидетель, был тут же.
Еще машина не остановилась, а щупленький старший лейтенант милиции уже выскочил, шагнул к участковому.
— Ну, что тут, Кротов?
— Убийство при загадочных обстоятельствах, товарищ Голубев, — участковый показал на труп. — Огнестрельное ранение в грудь. К тому же, видать, бритвой по горлу.
Из машины вылез грузноватый районный прокурор с двумя звездами в петлицах. Протягивая участковому инспектору руку, проговорил:
— Здравствуй, Михаил Федорович. Как же ты проморгал такое?
— Здравия желаю, товарищ Белоносов, — поздоровался Кротов и стал объяснять — Случай, полагаю, преднамеренный. Предупредить его было затруднительно, поскольку участок у меня, как знаете, не малый, и на всей территории наблюдается массовый наплыв горожан, которые…
— Считаешь, это — дело рук приезжих? — перебил прокурор.
— Непременно, товарищ Белоносов. За двадцать лет моей службы такого тут не было.
— Вот, а на двадцать первом году зарегистрируем, — мрачно сказал прокурор.
Участковый развел руками — дескать, что поделаешь.
Выбрались из машины и остальные участники оперативный группы: белобрысый молодой следователь прокуратуры Петя Лимакин, преждевременно располневший хирург районной больницы Борис Медников, выполняющий обязанности судебно-медицинского эксперта; всегда хмурый эксперт-криминалист РОВД капитан милиции Семенов и пожилой проводник служебной собаки Онищенко со своим подопечным Барсом.
— Приступайте, — коротко сказал прокурор.
Онищенко, ослабив поводок, что-то шепнул овчарке. Шерсть на загривке Барса вздыбилась. Пригнув морду к траве, дымчато-серый пес неуверенно потоптался перед входом в избушку и сунулся к трупу. В трех шагах от него нервно заводил носом, словно принюхиваясь к босым ногам пасечника, затем покружил у телеги и потянул Онищенко к березовому колку. Старший лейтенант Голубев устремился следом.
Ворвавшись в колок, Барс сунулся к сушняку, из-под которого виднелся белый бок фляги, повернул было назад, но словно передумав, тут же закружил на месте. Неожиданно повеселев, он потянул проводника вдоль тропинки. Быстро миновал березовый колок, прыжком перемахнул через журчащий родничок и, вместе с Онищенко выбежав на утоптанную поляну, где чернело пепелище недавнего костра, суетливо сделал несколько восьмерок. И лег, виновато посмотрев на своего хозяина.
— Управился, лучший друг человека? — остановившись рядом с Барсом, спросил запыхавшийся от бега Голубев.
— Многие тут побывали, — попытался оправдать собаку Онищенко, — затоптали след.
Голубев медленно побрел по поляне. Кругом валялись обрывки газет, окурки, пустые пачки «Севера» и «Примы», консервные жестянки, несколько бутылок из-под вина «Волжское». В трех местах торчали колышки от просторных палаток. Лежала раздавленная каблуком белая пачка от сигарет «Согаз — Аполлон».
Суглинок у родника густо затоптан босыми ребячьими ногами. В кустах за родничком обломки старого тележного колеса. За кустами трава примята, словно от поляны по направлению к пасеке проехали на телеге.
Онищенко пустил Барса по этому следу. Обогнув колок, тележный след вывел на выкошенный неширокий луг. Здесь по отпечаткам копыт можно было предположить, что лошадь гнали во весь мах к старой трактовой дороге, проходящей от пасеки метрах в ста пятидесяти.
Возле пасеки телега, похоже, останавливалась. У этого места Барс опять занервничал и круто свернул влево, к пасечной избушке. Не добежав метров пять до трупа, остановился, поводил носом и через реденький колок вернулся к тележному следу на кошенине. Отмахав вдоль него до старого тракта, покрутил восьмерки и точно так же, как прошлый раз на поляне, прилег, высунув язык. Голубев, пристально рассматривая старую дорогу, без подсказки Онищенко понял, что дальше собака ровным счетом ничего не покажет — проехавшая следом за телегой груженая машина широкими своими скатами, словно утюгами, пригладила поросшую травой колею.
Когда Голубев и Онищенко с понурым Барсом пришли к пасеке, следователь Лимакин уже набрасывал схематический план места происшествия, а эксперт-криминалист Семенов, сосредоточенно морща лоб, «колдовал» над принесенной из колка флягой, снимал с нее отпечатки ладоней и пальцев. Борис Медников, докуривая сигарету, разговаривал с прокурором. Участковый Кротов, старик Хлудневский и понятые слушали их.
