Джозеф Уэмбо - Новые центурионы

Посвящается Ди и, конечно, всем центурионам

Лежа ничком, Серж Дуран глазел в прострации на то, как неутомимо и безжалостно носится по береговой дорожке Аугустус Плибсли. Смешное имя, думал Серж, — Аугустус Плибсли. Нелепое имя для тщедушного коротышки, который умеет бегать не хуже чертовой антилопы.

Рядом с Плибсли, нога в ногу, бежал встревоженный и озадаченный инструктор по физ-подготовке Рэндольф. Уж если Рэндольф примет вызов, его ни за что не угомонишь. Проделает хоть двадцать кругов. Хоть двадцать пять. Будет месить ногами землю до тех пор, пока на дорожке не насчитает сорок девять трупов в спортивных костюмах да столько же луж блевотины.

Сержа уже разок вывернуло, и он чувствовал, что рвота подступает снова.

— Подъем, Дуран! — прогремел сверху голос.

Серж поискал глазами и увидел над собой крупную кляксу.

— Встать! Встать! — орал инструктор, поднимая жалкую, изнывающую от усталости группу курсантов.

Шатаясь, Серж поднялся на ноги и захромал за товарищами, а Рэндольф уже несся дальше, пытаясь настичь Плибсли.

Порфирио Родригес чуть отступил назад и похлопал Сержа по плечу.

— Не сдавайся, Серджио, — пыхтел он. — Держись, старик, не отставай.

Серж не ответил и плелся, накренив в муке тело вперед. Что значит быть техасским чикано, подумал он. Боится, что опозорю его перед gabachos <ребята (исп.)>. Не будь я мексиканцем, он бы преспокойно бросил меня здесь лежать, покуда из моих ушей не выросла б трава.

Он уже и не помнил, сколько они сделали кругов. Прежде двадцать было рекордом, ну а сегодня все рекорды била жара — градусов девяносто пять <по Фаренгейту; примерно тридцать градусов Цельсия> как минимум. Плюс духота.

Шла только четвертая неделя их пребывания в полицейской академии. Откуда ж взяться силам? Нет, Рэндольф не осмелится гонять их больше двадцати кругов…

Серж еще больше склонился вперед, сосредоточившись на том, чтобы ноги правильно сменяли одна другую.

Еще через полкруга жжение в груди сделалось невыносимым. Такого с ним никогда не бывало. Со страху он начал задыхаться и был уже близок к обмороку, когда, к счастью, опередив его намерения, Рой Фелер рухнул лицом вниз. Создалась куча мала из восьми человек. Серж мысленно поблагодарил его. У Фелера пошла из носу кровь. Класс растерял инерцию движения, и, когда один за другим курсанты стали падать на колени и принимались блевать, это походило на слабый спонтанный мятеж. Лишь Плибсли да еще парочка человек продолжали стоять.

— И они хотят служить в полиции Лос-Анджелеса! — кричал Рэндольф. — Да вас нельзя даже подпускать к полицейским автомобилям с тряпками в руках!

Если не будете на ногах через пять секунд, вам так и не доведется проехаться за казенный счет в машине с мигалкой, это уж я гарантирую!

Курсанты медленно поднимались, мрачные, угрюмые, и скоро на спине остался лежать только Фелер. Он задрал красивое лицо вверх к белому солнцу и безуспешно пытался остановить кровотечение. В светлый ежик волос набилась пыль, окрашенная кровью. Рэндольф подошел к нему широкими шагами.

— Ладно, Фелер, иди прими душ и доложись сержанту. Придется отправить тебя в Центральную больницу на рентген.

Серж поглядел на Плибсли и ужаснулся: не желая терять время попусту, тот делал приседания. Только не это, подумал Серж. Да прикинься же уставшим, Плибсли! Будь человеком! Безмозглый осел лишь наживет в Рэндольфе врага и понапрасну разъярит его.

Внимательно последив за Плибсли, инструктор неожиданно произнес:

— Так уж и быть, слабаки. С бегом на сегодня покончено. Падайте на спину, немного покачаем пресс.

К менее болезненным занятиям по гимнастике и самообороне класс приступил с заметным облегчением. Серж пожалел о собственной стати. Уж лучше быть помельче и попасть в пару с Плибсли, а когда они начнут отрабатывать захват преступника, сделать котлету из маленького негодяя.

Спустя несколько минут беспрерывных сгибаний корпуса, подъемов ног и отжиманий Рэндольф приказал:

— Довольно. А теперь — первые номера против вторых! Начали!

Ребята встали в круг, и Серж увидел, что ему в партнеры вновь достался Эндрюз, маршировавший вечно рядом с ним в строю. Парень он был крупный, и даже покрупнее Сержа, и черт его знает насколько сильнее и крепче. Как и Плибсли, Эндрюз, похоже, из кожи вон лез, чтобы отличиться, и накануне едва не довел Сержа до обморока, отрабатывая удушение. Немного очухавшись, Серж, слепой от гнева, схватил его за грудки и прошипел в лицо такую страшную угрозу, что после, поостыв, и сам ее не мог припомнить. К его изумлению, Эндрюз, осознав, что причинил ему боль, тут же принес свои извинения, испуганно уставив на него широкую плоскую физиономию. В тот день он извинялся трижды и буквально просиял, когда Серж в конце концов заверил его, что не держит на сердце зла. Эндрюз — это Плибсли-переросток, подумал Серж. Все эти преданные долгу типы одного поля ягода. И так всегда серьезны, что их и ненавидеть-то нельзя, даже если они того и заслуживают.

— Хорош! А теперь сменили позиции, — крикнул Рэндольф. — Вторые против первых, начали!

Партнеры поменялись ролями: Эндрюз стал «подозреваемым», а Серж обязан был «держать его на контроле».

— О'кей, потренируем опять «сопровождение», — кричал Рэндольф. — Только сейчас чтоб без сучка, без задоринки! Готовы? Делай раз!

Заслышав счет, Серж взялся за широченную лапу Эндрюза, но понял вдруг, что от всех этих кругов по дорожке кругом пошла его голова и он начисто забыл, как выполняется это хреновое «сопровождение».

— Делай два! — гаркнул Рэндольф.

— Это вот и есть «сопровождение», а, Эндрюз? — зашептал Серж, когда заметил, что внимание Рэндольфа отвлек на себя другой растерявшийся курсант.

Эндрюз переместил свою кисть в нужную позицию и так скривился от мнимой боли, что Рэндольф вполне мог решить, что Серж вогнал партнера в корчи агонии, следовательно, «сопровождение» выполнено отменно. Проходя мимо, старшина действительно довольно кивнул при виде мук, причиняемых Эндрюзу Сержем.

— Я тебя случаем не ушиб? — шепотом спросил Серж.

— Со мной полный порядок, — улыбнулся Эндрюз, оскалив щербатый рот.

Нет, невозможно ненавидеть этих серьезных типов, подумал Серж и в поисках Плибсли оглядел потную, одетую в серое толпу курсантов. Нельзя было не восхищаться тем, как владел своим юрким и маленьким телом этот выскочка. На первом же зачете Плибсли двадцать пять раз идеально подтянулся на перекладине, сотню раз за восемьдесят пять секунд из положения «лежа» выпрямил корпус и чуть было не побил рекорд академии в беге на полосе препятствий. Ее-то Серж и боялся больше всего — полосы препятствий. А стенка-барьер приводила его в неописуемый ужас. Достаточно было кинуть на нее взгляд — и ты уже словно был обречен на неудачу.

Отчего он боялся этой стены — непостижимо. Ведь он был спортсменом — если не теперь, так раньше, шесть лет назад, когда еще учился в средней школе в Китайском квартале. Три года играл в футбол, играл крайнего, причем для своей комплекции был быстр и имел хорошую координацию. Между прочим, комплекция его и внешность были тоже непостижимы — даже для родных: рост шесть футов и три дюйма, широкая кость, веснушки, каштановые волосы да светло-карие глаза — все это сделалось в семье притчей во языцех и поводом для шуток: мол, совсем он и не мексиканец, по крайней мере не одной крови с Дуранами (те сплошь мелкие и смуглые); и, если б мать его не была чистокровнейшей мексиканкой и не выказывала бы особого расположения к своему «альбиносу», они, возможно, извели бы ее намеками на блондина-gabacho, гиганта, в бакалейной лавке которого в течение долгих лет покупала она harina <мука (исп.)> для своих кукурузных лепешек. Их она всегда готовила своими руками и никогда не позволяла класть на семейный стол покупные лепешки. Он удивился тому, что именно сейчас вдруг вспомнил о ней. Мертвых не воскресишь!

— Ну ладно, можете сесть, — гаркнул Рэндольф. Ему не пришлось повторять свой приказ.

Весь класс в сорок восемь курсантов (Фелера не было) рухнул на траву, радуясь тому, что впереди теперь — отдых, отдых и ничего, кроме отдыха…

Если, конечно, Рэндольфу не вздумается определить тебя в «жертвы».

Серж напряженно ждал. Частенько Рэндольф для демонстрации захватов отбирал ядреных здоровяков. Сам он был телосложения среднего, но мускулист и крепок, словно пушечный ствол. Инструктор любил показать свою удаль, да так, чтоб поэффектнее, а значит, побольней. Он взял себе за правило чуть добросовестнее, чем требовалось, швырять курсантов наземь или проверять чьи-либо голосовые данные, исполняя захват немного круче, чем нужно для того, чтобы исторгнуть из несчастной глотки крик. Во время такого истязания класс издавал только нервный смешок. Серж поклялся себе, что больше не будет покорным мальчиком для битья, сносящим чужую грубость.