Эндрюз ринулся на Плибсли и успел поймать его за рукав. Серж прыгнул тому на спину, и малыш осел под тяжестью в двести пятнадцать фунтов живого веса. Вдруг он изогнулся и вывернулся, а сам Серж очутился внизу. Эндрюз сидел у Плибсли на горбу, и от этой двойной поклажи у Дурана заныли ребра.
— Да оттащи же его, Эндрюз, — прохрипел Серж. — И зажми ему кулаки!
Он попытался выпрямиться, но Плибсли держал на «замке» его руки и ноги, повиснув на нем, словно пиявка, которой, впрочем, вполне достало сил, чтобы опрокинуть Сержа на спину и вцепиться в него мертвой хваткой.
Плибсли задыхался, но отступать совсем не собирался. Эндрюзу удалось наконец оторвать от Дурана его пальцы, но мускулистые ноги не оставляли Сержу никаких шансов выпутаться. Совершенно измочаленный, он сидел на земле, уже и не надеясь самостоятельно избавиться от безжалостной и неудобной ноши.
— Придуши-ка ты его к чертовой матери, — пробормотал Серж.
— Стараюсь. Да только, видать, я слишком устал, — прошепелявил Эндрюз, а тем временем Плибсли глубже зарылся лицом в насквозь взмокшую спину Дурана.
— О'кей, достаточно. Поднимайтесь, — скомандовал Рэндольф, и Плибсли тут же отпустил Сержа, вскочил и быстро зашагал на свое место на травяном пятачке.
Серж встал, ощутил, как почва уходит у него из-под ног, и упал как подкошенный рядом с Эндрюзом.
— Мне лишь хотелось вам кое-что показать, — громогласно объявил Рэндольф валявшимся вокруг курсантам. — Я приказал Плибсли сопротивляться.
Только и всего. Сопротивляться и не разрешать им скрутить себе руки.
Заметьте, он даже не давал им настоящего отпора. Просто оказывал сопротивление. А ведь Эндрюз и Дуран перевесят вместе четырех таких, как Плибсли. Да только им никогда не надеть на него наручники. В конце концов они бы обязательно его упустили. Вы спросите — почему? Да потому, что они истратили всю свою энергию на то, чтобы сломить его сопротивление, и, как вы могли убедиться, истратили впустую. Впредь, ребята, вам частенько придется сталкиваться с такими вот трудностями. Вашему сопернику может втемяшиться в башку, что вам его не окольцевать никакими браслетами. А может, ему захочется даже подраться. Вы видели, сколько бед наделал этим здоровым лбам малютка Плибсли, а он ведь и не думал драться. Я лишь хочу втолковать вам, что уличная потасовка — это лишь соревнование на выносливость. Кто выдюжит, тот и победил. Потому я и сгоняю жир с ваших задниц. Зато, когда вы выйдете из этих стен, терпения да выносливости вам будет не занимать. Ну а если к тому же мне удастся обучить вас, как ловить руку в «замок» да исполнять захват с удушением, может статься, одного этого окажется достаточно. Вы уже поняли, что такое удушение. Да вот беда — проводить прием приходится тогда, когда вам норовят треснуть по физиономии или подмять под себя. Мне не под силу выдрессировать вас в совершенстве за какие-то тринадцать недель. И поскорее забудьте голливудскую муть. В жизни все иначе. Вы пытаетесь съездить кому-нибудь в челюсть, а вместо этого попадаете ему в маковку и ломаете себе руку.
Никогда не пускайте в дело кулаки. А если ваш соперник воспользуется их услугами — что ж, вы воспользуетесь услугами дубинки и постараетесь раздробить ему запястье или коленку, этому мы вас научим. А коли кто-то схватится за нож — вы схватитесь за револьвер и вмиг с ним рассчитаетесь.
Но если вдруг под рукой не окажется дубинки, а ситуация не позволит стрелять, хорошо бы вам тогда быть повыносливее сукина сына. И не удивляйтесь, когда встречаете в газетах снимки, где шестеро полицейских обрабатывают одного преступника. Зарубите себе на носу: любой мужик и даже любая баба способны, сопротивляясь, доконать нескольких полицейских.
Чертовски тяжело арестовать того, кто вовсе не желает быть арестованным.
Но попробуйте-ка объяснить это присяжным или своим соседям, читающим в прессе про то, как пара-тройка детин-легашей избила арестованного. Им непременно захочется узнать, отчего это вы прибегли к насилию и проломили кому-то голову. И почему не довольствовались ловким приемом дзюдо, чтобы шлепнуть его задницей о землю да тем и ограничиться. В кино ведь это делают запросто! И уж если речь зашла о такой муре, как фильмы, скажу, что Голливуд нам удружил и кое-чем еще: он создал легенду, сказку про супермена, которому раз плюнуть — продырявить выстрелом с бедра чью-то кисть и все такое в том же дерьмовом духе… Хоть я и не инструктор по стрельбе, но к самообороне отношение это имеет самое непосредственное. И вы, ребята, не вчера из пеленок, да и тут, в академии, торчите уже достаточно, чтобы знать, как непросто угодить в обычную мишень, не говоря о движущейся цели. И те из вас, кто дослужится в полиции до пенсии, будут палить мимо чертова бумажного человечка всякий раз, как придется сдавать ежемесячные нормативы по стрельбе, все двадцать лет! А ведь то всего лишь бумажный противник. Он не отстреливается. И освещение на полигоне что надо, и адреналин не заставит трястись вашу руку. А в бою-то она дрожит, как стебель лакричника на ветру! И вот, когда вы мечтали хотя бы оцарапать преступнику палец, а вместо этого разрываете ему выстрелом зад на куски, вы вдруг слышите вопрос присяжного: "А почему вы его просто не ранили?
Что, обязательно было его убивать? Почему вы не выбили пулей револьвер из его руки?.."
Лицо Рэндольфа покрылось румянцем. По шее с обеих сторон бежали струйки пота. Когда он носил форменный мундир, на рукаве его красовались три полоски за выслугу, означавшие по меньшей мере пятнадцать лет, проведенных в полиции. Но что ему уже за тридцать, верилось с трудом. Ни единого седого волоска, безупречная осанка и фигура.
— Я хочу, чтобы вы вынесли из моих уроков следующее: конечно, хреновое это дело — усмирять кого-то пушкой, дубинкой или кастетом, не говоря о том, чтобы марать о мерзавца собственные руки. Но нужно всегда быть в форме и не обрастать ленивым жирком, и тогда вы его одолеете. Для этого любые средства сгодятся. Сумеете применить ту пару захватов, которым я вас обучу, — применяйте. А нет — так огрейте его кирпичом или чем потяжелее по затылку. Одолейте поганца, поставьте его на колени — и тогда встретите свою двадцатую годовщину в полиции целыми и невредимыми и вам останется только подписать со спокойной душой пенсионные ведомости. Для того я и сгоняю жир с ваших задниц…
— Чего психую — ума не приложу, — сказал Гус Плибсли. — Небось для того и предупредили заранее насчет этого собеседования, чтоб мы завелись.
— Не бери в голову, — сказал Уилсон. Он стоял, прислонившись к стене, и курил, тщательно следя за тем, чтобы не испачкать пеплом свое курсантское хаки.
Ослепительный глянец на черных уилсоновских ботинках приводил Гуса в восторг. Прежде Уилсон служил в морской пехоте. Кто-кто, а он умел заставить обувь блестеть, а курсантов — подчиняться на строевой своим приказам. По мнению Гуса, командир отделения обладал многими полезными качествами из тех, что можно приобрести только в армии. Кабы я был ветераном войны с должным опытом за плечами, пожалуй, мне не пришлось бы так нервничать, думал Гус. Наверняка бы не пришлось. Хоть он и был лучшим в классе по физ-подготовке, но сейчас совсем не поручился бы, что у него хватит сил ворочать языком во время собеседования. Еще в школе, всякий раз, как нужно было делать устный доклад, его заранее бросало в дрожь. А в колледже однажды, перед тем как произнести трехминутную речь на уроке по ораторскому искусству, он влил в себя полпинты разбавленного шипучкой джина. Тогда он вышел сухим из воды. Хорошо бы справиться с волнением и теперь! Да только на сей раз ему держать экзамен перед офицерами полиции.
Перед профессионалами своего дела. Им-то ничего не стоит учуять спиртное по запаху или понять все по его глазам, говору и даже походке. Их на мякине не проведешь.
— Да у тебя поджилки трясутся! — сказал Уилсон и предложил Гусу сигарету. Пачку он достал из носка, как и подобало бывшему вояке.
— Нет-нет, большое спасибо, — промямлил Гус, отказавшись от курева.
— Послушай, этим гадам только и нужно вывести тебя из себя, — сказал Уилсон. — Я тут болтал с одним парнем, он еще в апреле отсюда выпустился.
Так вот, на собеседованиях они попробуют малость попарить тебе мозги. Ну там, спросят про твои успехи по физ-подготовке или стрельбе или, может, про то, как тебе живется в академии. Пощупают, как ты подкован в теории. Но, черт возьми, Плибсли, с тобой ведь все в порядке, а что касается физкультуры — так тебе здесь и равных нет. К чему же они смогут придраться?
— Не знаю. Понятия не имею. Вроде бы не к чему.
— Взять, к примеру, меня, — продолжал Уилсон. — Стреляю так хреново, что скорее угожу в цель, если просто швырну в нее пистолетом. При случае меня им всегда есть за что четвертовать. Только не надо мне заливать, что они решатся признать меня непригодным из-за того, что я лишний раз не явлюсь на стрельбище, а предпочту хорошенько закусить. Все это чушь и дерьмо. Я даже не беспокоюсь. Разве ты не понял, как срочно требуются этому городу легавые? А через пяток-другой годков дело вообще будет дрянь.