Ознакомительная версия.
К этому моменту он уже знал, чьей дочерью была Мария Дзюба и кто конкретно не желал широкой огласки этой истории, дабы падкие до жареной клубнички журналисты не стали копаться в ее белье, чтобы выяснить, что же на самом деле подтолкнуло маститого фотожурналиста разрядить в свою непутевую женушку оба ствола охотничьего ружья. Владимир Михайлович имел все основания предполагать, что отец Марии, Павел Богданович Дзюба, опасался того, что вся эта грязная история с его дочерью несмываемым пятном ляжет на его репутацию. А ради себя, любимого, да спокойствия своей семьи можно и истиной поступиться. Дочь уже все равно не вернешь, а мертвым, как говорится, не больно.
А в том, что в этом деле еще не расставлены все точки над «и» и далеко не все столь однозначно, как хотелось бы представить следствию, начальник МУРа не сомневался. И сомнения эти только усилились после телефонного звонка Владлена Антоновича Бешметова, соседа Юрия Толчева.
Явно взволнованный сосед, что жил этажом выше над мастерской фотокора, клялся и божился по телефону, что уже под утро, когда весь дом спит сладким сном младенца, да и Большой Каретный наконец-то угомонился, он слышал явно возбужденные мужские голоса, будто кто-то с кем-то ругался, и характерный шум то ли сдвигаемой, то ли передвигаемой мебели. Прислушавшись к звукам, которые доносились из опечатанной квартиры, он подумал поначалу, что все это просто ночные глюки, навеянные недавней трагедией, а голоса... видимо затерявшиеся в ночи, подвыпившие мужики ведут толковище неподалеку от окон, но, когда прямо под ним скрипнула входная дверь и послышался стук, он уже не сомневался, что кто-то проник тайком в опечатанную квартиру.
Хотел было сразу же спуститься на первый этаж, да побоялся. Однако утром, когда уже ожил весь дом, он все-таки спустился, но... К своему великому удивлению, он увидел закрытую на ключ бронированную дверь пр€oклятой квартиры и нетронутую полоску бумаги на ней.
Печать и подпись – все было в целости и сохранности.
И все-таки после долгих раздумий он решился позвонить в МУР по телефону, который оставил ему капитан Майков на тот случай, если Бешметов вспомнит вдруг еще какую-нибудь деталь вдобавок к своим же показаниям.
Не зная, как воспринимать рассказ довольно пожилого, к тому же больного человека, которому в бессонные ночи может не только прислышиться, но и привидеться все что угодно, вплоть до барабашек в «грязной» квартире, Майков доложил об этом телефонном звонке уже ближе к вечеру, на оперативном совещании, за что тут же получил втык.
«Почему не доложили о звонке Бешметова сразу?» Тон и металлические нотки в голосе Яковлева не предвещали ничего хорошего. По крайней мере, лично для старшего оперуполномоченного и его прямого начальника.
«Так ведь... – замялся Майков, – Бешметов и сам толком не мог сказать, действительно ли он слышал что-то или же ему это померещилось».
«К тому же, – пришел на помощь своему оперу начальник убойного отдела, – входная дверь оказалась нетронутой».
«Вы что, это лично проверяли?»
«Нет, но как утверждает все тот же Бешметов...»
Яковлев не дал ему закончить:
«Срочно пошлите туда людей, впрочем, лучше будет, если сами займетесь этим, переговорите еще раз с Бешметовым и самолично убедитесь, был там кто-нибудь этой ночью или не был».
«Товарищ генерал...» – попробовал было выдвинуть свою версию Бойцов, однако Яковлев даже слушать его не стал.
«Исполняйте!»
Он еще был на работе, когда ему позвонил Бойцов и сказал, что только что вернулся на Петровку.
«Зайди!» – приказал ему Яковлев.
Доклад начальника убойного отдела был емким, но коротким.
В опечатанной мастерской все вроде бы было чисто, по крайней мере лично у Бойцова не возникло каких-либо подозрений, что прошедшей ночью ее кто-то посещал, тем более двигал мебель, однако сосед сверху продолжал настойчиво утверждать, что все, что он слышал в пятом часу утра, происходило в квартире первого этажа. И если утром, когда Бешметов звонил Майкову, он еще сомневался в этом, то теперь, уже более спокойно проанализировав свои ночные волнения, может утверждать это точно. И это при том, что входная дверь оставалась опечатанной.
«Ну а сам-то что думаешь?» – спросил Яковлев.
Бойцов пожал мощными покатыми плечами:
«Затрудняюсь что-либо сказать, Владимир Михайлович. Сами понимаете, у нас нет оснований не верить Бешметову, и в то же время...»
«Смущает опечатанная дверь?»
«Да».
«Но ведь вместо порванной бумаженции довольно просто наклеить новую. Причем с такой же печатью и подписью по ней».
«Но зачем?»
«Ты что, об этом меня спрашиваешь? – искренне удивился Яковлев. – Впрочем, полковник, ответ напрашивается сам собой. Кому-то в срочном порядке понадобилось провести шмон в мастерской Толчева, возможно, даже порыться в его архиве. И, как мне кажется, они нашли то, что искали».
И снова Бойцов пожал плечами. Возможно, что и так, если, конечно, взять на веру рассказ Бешметова. Однако как ни крути, но все это не играло на трагедию, разыгравшуюся в доме на Большом Каретном, тем более что и уголовное дело по факту убийства Марии Толчевой уже было прекращено.
М-да, начальник МУРа не сомневался, что в этой трагедии еще не расставлены все точки над «и» и далеко не все столь однозначно, как хотелось бы представить это дело следствию. Правда, он и сам не смог бы более-менее четко сформулировать базисную основу своих сомнений, скорее это была глубинная интуиция многоопытного опера, основанная на его профессионализме, и когда, уже утром следующего дня, секретарша Яковлева сказала, что с ним желает поговорить некая госпожа Турецкая, он даже не удивился этому. Скорее удивился тому, что она позвонила ему не в тот же день, когда хоронили Толчева. Хотя он и просил ее звонить ему в любое удобное для нее время. Хоть домой, хоть на работу.
– Соедините, – потребовал Яковлев и, когда в телефонной трубке послышался довольно приятный женский голос, произнес с наигранным укором: – Чего ж это вы, Ирина Генриховна? Обещали звонить, а сами...
В трубке послышался столь же наигранный вздох.
– Так побеспокоить боялась, Владимир Михайлович. Все-таки государственный человек, на государственной службе...
Оба засмеялись, и Яковлев произнес негромко:
– Хотелось бы, конечно, сделать вам комплимент и сказать, что для вас лично я просто Яковлев, однако, зная вашего Турецкого, а также догадываясь о том, что просто так вы звонить не будете, ненавязчиво интересуюсь: случилось что?
– Переговорить бы хотелось.
– Так в чем же дело?
– Но не по телефону.
– Так приезжайте.
– Когда?
Яковлев покосился на часы:
– Когда... В десять у меня брифинг с журналистами, так что после одиннадцати, если, конечно, это вас устроит, в любое удобное для вас время.
– В таком случае ближе к трем. У меня как раз последний урок в Гнесинке, и я могла бы подъехать к вам.
– Хорошо, жду. Вас встретят.
Положив телефонную трубку на рычажки, Яковлев с силой потер подбородок и невольно задумался. На Петровку, тридцать восемь, просто так в гости не напрашиваются, и он не сомневался, что у жены Турецкого появилась какая-то потребность переговорить с ним как с начальником МУРа с глазу на глаз, и связано это, судя по всему, опять-таки с трагедией на Большом Каретном. Видимо, не только ему не дает покоя самоубийство Толчева. Впрочем, решил он сам для себя, чего гадать. Турецкая сама все расскажет, и рассказать ей, видимо, есть что.
За те полгода, что Ирина Генриховна не была на Петровке, казалось, ни-че-го не изменилось в просторном кабинете начальника МУРа, и, когда она опустилась в предложенное кресло, ей вдруг показалось, что оно еще хранит тепло ее тела, и даже вспомнила дурманящий, горьковато-терпкий запах свежесваренного кофе, который внесла на подносе секретарша Яковлева.
– Чай, кофе? – предложил хозяин кабинета. – Или что-нибудь покрепче?
– Кофе.
– И парочку бутербродов, – дополнил Яковлев. – Чувствую, что еще не обедали.
Ирина Генриховна только улыбнулась его прозорливости.
Яковлев распорядился насчет кофе с бутербродами и, когда вышколенная секретарша прикрыла за собой массивную дверь кабинета, сам опустился в кресло напротив.
– Прекрасно выглядите, Ирина Генриховна, просто замечательно. Хотел еще вчера сказать вам об этом, но, к сожалению, ситуация не позволяла.
Поначалу она только хмыкнула на это, кивком поблагодарив генерала милиции за ненавязчивый, чисто мужской комплимент, после чего обреченно вздохнула и с тоскливой ноткой в голосе произнесла:
– Льстите, Владимир Михайлович, льстите.
– Да... да вы что? – искренне возмутился хозяин кабинета. – Слово чести.
– Льстите, льстите, – повторила Ирина Генриховна. – Ну а если и выгляжу более-менее ничего, то всего лишь на фоне замордованных проклятым капитализмом француженок из парижского предместья.
Ознакомительная версия.
