– Привет, красавица, – весело мотнул головой следователь. – Сейчас придет эта мымра, начнем работать над версией убийства из ревности. Так что готовься, Настасья, сил потребуется много. Учитывая патологическую нелюбовь Галины Ивановны к невестке, нам придется выслушать не только правду, но еще и вранье и комментарии к ним. Кстати, пока не забыл, Нина тебе таблетки какие-то передала, вот, держи.
– Спасибо. – Настя радостно выхватила из его рук две упаковки с реланиумом и валиумом.
У нее вечно не хватало времени бегать по аптекам, а поскольку эти лекарства продавались только по рецептам, то нужно было еще предварительно идти к врачу в поликлинику. Это было уж и вовсе за пределами Настиных возможностей. Вечная нехватка времени, помноженная на фантастическую лень и пренебрежение к собственному здоровью, делала задачу приобретения успокоительных препаратов абсолютно нерешаемой. А лекарства порой бывали очень нужны. Хоть и нечасто, но позарез. Слава богу, палочка-выручалочка нашлась в лице Нины Ольшанской, врача-невропатолога. Нина столько лет прожила замужем за следователем, что Настины проблемы понимала очень хорошо и с готовностью пошла ей навстречу.
Константин Михайлович снова оторвался от машинки и поглядел на часы.
– Я вызвал Параскевич на десять тридцать. У тебя есть пятнадцать минут на то, чтобы выпить кофе в буфете, но, предупреждаю, он там невероятно поганый.
– Поганый не хочу, – улыбнулась Настя. – Я лучше здесь посижу. У вас план допроса есть?
– А ты на что? – резонно возразил следователь. – Вот и составь, пока все равно без дела сидишь.
Она послушно достала блокнот и стала вычерчивать схему разговора с Галиной Ивановной Параскевич. Понятно, что всякие гадости о горячо любимой невестке она будет рассказывать с удовольствием, привирая, преувеличивая и снабжая общую картину пикантными подробностями. И точно так же понятно, что сын в ее рассказе предстанет ангелом небесным. А ведь версия убийства из ревности подразумевает как то, что Леонида убил любовник Светланы, так и то, что его мог убить муж или любовник женщины, с которой модный писатель изменял собственной жене, или даже сама такая женщина. Нужно развязать Галине Ивановне язык и вынудить ее рассказывать о сыне так же подробно, как и о невестке.
В верхней части чистого листа Настя написала: «Как вы думаете, Галина Ивановна, не могло ли убийство вашего сына быть убийством из ревности?»
Обведя фразу прямоугольной рамочкой, она начертила от нее две стрелки вниз. В левой части страницы, там, где заканчивалась стрелка, появилась фраза: «Что вы, что вы, у Лени никогда никого не было». Снова стрелка вниз и приписка: «Жать до последнего: почему она в первую очередь подумала о сыне, а не о невестке? Давал повод? Были основания подозревать? И т.д.».
В правой части страницы, параллельно словам «Что вы, что вы…», Настя написала: «Ну, от Светланы всего можно было ожидать». Начертив еще одну стрелку вниз, она поместила краткий комментарий: «Пусть поливает грязью Светлану, не мешать ей, чем больше гадостей она скажет о ней, тем лучше».
Наконец, от фрагментов, написанных в левой и правой частях листа, Настя прорисовала жирные стрелки в центр нижней части странички и написала: «Спросить, откуда Параскевич так хорошо знает женскую психологию, так здорово разбирается в тонких движениях женской души. Высказать предположение, что его консультировала Светлана. Поскольку Г. И. только что поливала невестку грязью, она ни за что не согласится с тем, что С. была соратницей, помощницей и консультантом. Кто угодно, только не ненавистная невестка. Если у Л. П. были женщины, вот тут-то они непременно выплывут».
– Посмотрите, Константин Михайлович. – Настя протянула ему листок со схемой. – Внесите коррективы.
Следователь внимательно прочитал фразы, написанные очень мелким, но разборчивым почерком, и хмыкнул:
– Ну и стерва ты, Каменская.
– Я попрошу, – картинно надулась Настя. – Как сказал великий Чуковский, я не тебе плачу, а тете Соне. Я не вам стерва, а Галине Ивановне. Я понимаю ее горе и от всей души сочувствую ей, но ее сыну, который погиб, прожив короткую и очень несчастливую жизнь под каблуком у тиранки-матери, я сочувствую еще больше. Ему, в конце концов, гораздо хуже, чем ей. Кстати, мы с вами совсем забыли отца Леонида Владимировича. Может быть, имеет смысл с ним поработать?
– Можно попробовать, – неопределенно пожал плечами Константин Михайлович, – но вряд ли толк будет. Владимир Никитич Параскевич под пятой у жены пригрелся и пообвыкся. Он и разговаривать-то захочет только в ее присутствии. Я пару раз пытался найти с ним общий язык – да куда там, он всю шею себе провертел, все на жену оглядывался, боялся, как бы чего невпопад не ляпнуть.
– Да? – задумчиво протянула Настя. – Это любопытно. Я как-нибудь им займусь.
Галина Ивановна Параскевич явилась к следователю с опозданием на десять минут. Когда на часах было 10.34, Ольшанский поднялся из-за стола и пошел к двери.
– Ну все, Галина Ивановна, – злорадно сказал он, – не хотите приходить вовремя – будете ждать, пока я не вернусь. Начинай, Настасья, скажи ей, что я поручил тебе ее допросить. И напугай ее посильнее, скажи, дескать, Константин Михайлович гневаться изволили.
Галина Ивановна Параскевич, казалось, очень обрадовалась, увидев в кабинете Ольшанского Настю.
– Анастасия Павловна, как хорошо, что вы здесь! – воскликнула она, по-хозяйски пристраивая шубу на вешалку и усаживаясь за стол, не дожидаясь приглашения. – Мне так легко всегда с вами разговаривать, не то что с Константином Михайловичем. Вы знаете, мне иногда кажется, что он меня недолюбливает.
«Что же тебе про меня-то ничего не кажется, – с усмешкой подумала Настя. – Я ведь тебя не люблю еще сильнее, чем Костя».
– Ну что вы, Галина Ивановна, – вежливо сказала она вслух, – за что Константину Михайловичу вас не любить? Но ведь у него такая сложная и напряженная работа, вполне естественно, что он далеко не всегда пребывает в радужном расположении духа. Вы должны быть к нему снисходительны.
– Должна вам сказать, Анастасия Павловна, вы меня не убедили. Я догадываюсь, что у вас работа не менее сложная и напряженная, чем у Константина Михайловича, однако вы производите намного более приятное впечатление. Просто несравнимо более приятное. Человек, который в силу своих должностных обязанностей вынужден постоянно вступать в контакт с незнакомыми людьми, общаться с ними, должен, нет, просто обязан, быть милым, уметь слушать собеседника, хотеть понять его…
Галина Ивановна оседлала очередного конька. Настя слушала ее вполуха, делая вежливое лицо и терпеливо дожидаясь, когда женщина увлечется настолько, что неожиданный вопрос «не по теме» застанет ее врасплох и вынудит дать неподготовленный и непродуманный ответ. Наконец ей показалось, что такой момент настал.
– Скажите, Галина Ивановна, а не могло убийство вашего сына оказаться убийством из ревности?
Параскевич оторопела от неожиданной смены предмета обсуждения, тем более что Настя довольно бестактно прервала ее прямо на середине фразы.
– Из ревности? – переспросила она. – Что ж, конечно, от этой… я хочу сказать, от Светы всего можно было ожидать. Мне всегда казалось, что она не любит Ленечку по-настоящему, а просто играет с ним. Вот захотелось ей поиграть в замужество, в семейную жизнь, она и выбрала Леню. Но ведь ей точно так же могло прийти в голову поиграть в распутницу, в роковую женщину. Я совершенно не исключаю, что у Светланы были любовники.
«Ладно, – подумала Настя, – разговор пошел по «правой» схеме, что ж, пусть охаивает Светлану и наивно полагает, что о Леониде разговор вообще не зайдет. Удивительное все-таки самомнение у этой женщины! Она полностью уверена, что владеет ситуацией и сама направляет беседу. Ей даже в голову не приходит, что может быть и по-другому».
Светлана Параскевич, если верить ее свекрови, была глупой и бездарной журналисткой, училась с Ленечкой на одном курсе и после того, как он написал свою первую книгу, решила окрутить его. Почуяла, что это «золотая жила». Леня был таким чистым и доверчивым мальчиком, у него никогда не было не то что романов, даже легких увлечений, и конечно, Светлане он достался легко и без боя. Ему ведь было уже двадцать два, вы должны понимать, о чем идет речь…
После женитьбы молодые стали жить отдельно, у Светланы была комната в двухкомнатной коммуналке в центре Москвы, потом сосед-алкаш умер, и она отсудила вторую комнату, Ленечке пошли навстречу, он ведь к тому времени был уже известным писателем, ему нужно место, чтобы работать. Разумеется, влияния матери ничем не заменишь, гордо рассказывала Галина Ивановна, и первые годы после женитьбы Ленечка еще полностью принадлежал ей, был хорошим сыном, послушным, любящим. Но невестка, знаете ли, не отступилась, ей поперек горла стояло, что Ленечка прислушивается к матери больше, чем к жене, и постепенно она начала забирать мужа в свои руки. Он и одеваться стал по-другому, и прическу изменил, стал отращивать волосы так, как ей нравится, и усы с бородой отпустил, хотя раньше всегда ходил гладко выбритым. Конечно, Светлана отговаривалась тем, что у известного писателя должен быть свой образ, свой имидж, ведь его фотографии печатают на обложке каждой книги, его приглашают на телевидение, и он не может позволить себе выглядеть абы как. Но Галина Ивановна уверена, что все разговоры об имидже велись только для отвода глаз. На самом деле Светлане важно было заставить Ленечку сделать так, как ей хочется, а не так, как приучила его с детства мать. Она все делала назло свекрови, ну абсолютно все! А уж когда Галина Ивановна увидела ее в машине с каким-то мужчиной, то все хорошее отношение к невестке как рукой сняло. («Как будто оно вообще когда-нибудь было, это хорошее отношение», – прокомментировала про себя Настя.) Разумеется, ни ей, ни Ленечке Галина Ивановна ничего не сказала. Зачем расстраивать мальчика?
