Не из зависти, а просто ради справедливости я сказал, ни к кому не обращаясь:
— Это, конечно, случайность, что вор и хозяин машины живут так близко. А то бы мы их поискали! Повезло здорово. Как говорится, счастливая случайность…
Врачиха Маргарита, быстро посмотрела на меня и захохотала. Красивые у нее зубы, будь она чуть моложе, мне бы такой человек подошел.
Тихонов равнодушно смотрел в окно, а эксперт-криминалист Халецкий постучал меня легонько по плечу и сказал:
— Неглупый человек по имени Паскаль заметил однажды, что случайные открытия совершают лишь подготовленные умы…
Только я ему собрался ответить остроумно — не оставаться же мне в глазах врачихи деревней неотесанной, — как со мной начал устраивать гонки мотоциклист — какой-то дурачок с мотором в промежности. Это на мокром-то асфальте да на двух колесах!
Я как врезал по левой стороне, с сиреной, с визгом покрышек на вираже, и через динамик в микрофон ему:
— Водитель мотоцикла «16–54»! Сбавьте скорость, займите свободный правый ряд!
И тут же запищала, засвистела на вызове рация:
— «Сетунь»! «Сетунь»! Кража госимущества! Сегодня ночью неизвестные преступники проникли через окно первого этажа по улице Прянишникова, дом семьдесят семь «а», в виварий ВНИИ антибиотиков, и совершили кражу двадцати двух подопытных кроликов…
Улица Прянишникова — это Тимирязевский район, сорок шестой квадрат Москвы. Самый короткий маршрут — по улице Алабяна, на Ленинградку, через улицу Космодемьянских, на Большую Академическую — и мы в Тимирязевке.
Тихонов негромко переговаривается с Григорием Иванычем по рации; уточняет сведения, что-то не спеша записывает в свой блокнот. Нет все-таки в нем быстрого нерва! Сыщик на задании должен весь играть, как на шарнирах, в нем каждый мускул, любая жилочка должны звенеть! Эх, кончу милицейскую спецшколу — меня в МУР возьмут как пить дать. Вот тогда посмотрим, кто из нас для этой работы лучше задуман.
Пройдет какое-то время, и вот на такое происшествие выдернут меня — старшим группы.
Ситуация предельно острая: двадцать из двадцати двух похищенных кроликов заражены свежим штаммом холеры. Опасность открытого заражения преступников налицо, если нам не удастся установить их практически немедленно, вспышка эпидемии почти неминуема. Завлабораторией, профессор, бледен, растерян. «Кто бы мог подумать, Боже мой, — постанывает он. — Никогда ничего подобного не случалось, кому они нужны, кролики? Из вивария?…»
«Как же вы могли производить такой опасный эксперимент, не обеспечив надежной охраны?» — сурово спрашиваю я.
Профессор буквально убит, он уничтожен своей ошибкой, которая может стать роковой для тысяч и тысяч людей.
Я сразу же информирую по рации Севергина, и он, согласно плану, начинает «закрывать город», — огромность этого мероприятия даже представить себе невозможно: в намеченный час не поднимутся со взлетных дорожек реактивные лайнеры, не отойдут от перронов переполненные поезда и электрички, останутся на автовокзалах огромные междугородные автобусы. Ни одна машина не покинет город по шоссейным дорогам… Да мало ли что еще означает «закрытие города»! А Минздрав уже комплектует бригады эпидемиологов, готовит помещения для изоляторов, расконсервирует аварийные запасы антибиотиков, сильнодействующих медикаментов.
Я рассматриваю аккуратно взрезанную автогеном оконную решетку, и мысль, острая, как игла для инъекций, входит в мозг: а если это не глупые мальчишки, которым захотелось поиграть с кроликами — это наша первоначальная версия, — а враг? Серьезный враг, который знал, что кролики заражены, и взял их для того, чтобы вызвать эпидемию сознательно? В самом деле, откуда у мальчишек автогенный резак? Или даже, допустим, взрослого алкаша, который решил устроить себе за счет вивария мясоед с крольчатиной?
Пока оперативники и наружная служба делают свое дело, я лихорадочно допрашиваю сотрудников по своей версии. Кажется, нащупывается ход: несколько дней назад в институт приезжал иностранец, господин Гуттенморген, представитель фирмы, устанавливавшей в лаборатории новое научное оборудование. Некоторые припоминают, что он интересовался разработками лаборатории, с любопытством осматривал клетки крольчатника. После окончания работы был устроен скромный товарищеский ужин, в ходе которого господин Гуттенморген обменялся с одним из младших научных сотрудников галстуками — в честь мира и дружбы.
Так-так-так… Я вызываю Юрку Одинцова, и он дает Юнгару понюхать галстук Гуттенморгена. Юнгар делает круг по лаборатории, недовольно фыркает — видимо, ему мешают острые запахи медикаментов — и решительно становится передними лапами на подоконник, через который проник в лабораторию похититель. Поводит носом вправо-влево, вправо-влево, обнюхивает решетку и выпрыгивает на улицу. Юрка и я устремляемся следом. Обычная история — вор уехал на машине. Но я не теряюсь: известна гостиница, в которой Гуттенморген остановился. Мы прыгаем в машину, но перед этим я высаживаю водителя и сам сажусь за руль, и мы мчимся…
— Хорошо держишь скорость, — сказал у меня за спиной Халецкий; я помотал головой и очнулся…
Ладно, мой час еще не пришел, пока мое дело — скорость, и я вам ее обеспечу в лучшем виде. Тот, кто не рожден для баранки, все равно не поймет этого слияния с машиной на огромных оборотах — я ведь никогда не думаю: больше газу, чуть левее, тормозок, выжать сцепление, третью скорость. Мои руки и ноги делают все это автоматически, они стали частью автомобиля, как коробка скоростей или полуоси, потому что мои нервы замкнуты в электрические цепи трамблера, и сердце бьет в резонансе с ритмичным всхлипом бензонасоса, и как в аорту рвется моя лихая злая кровь, так прыскает с напором в цилиндры бензин, в мгновенный и бесконечный цикл его сплошных взрывов, каждый из которых — только огненный пшик, а все вместе — наша скорость. И масляный рокот и бой поршней — это слитный топот копыт не видимой никому сотни лошадей, которых я железно держу на пластмассовом поводе своей шоферской баранки.
— …Милиция слушает. Ответственный дежурный Севергин…
— Товарищ подполковник, это Кондратенко из двенадцатого отделения. Тут у нас незадача — сильно гражданина током электрическим ударило, он в ванной магнитофон крутил. Утверждает, что это ему жена ток к ванне подвела.
— Позвони в районное управление, пусть приедут эксперт и следователь, скажи, что я распорядился. Отбой…
12. Инспектор-кинолог Юрий Одинцов
Замок на двери в виварий был сбит тяжелым железным прутом. Вот и моталась дверь сиротливо на скрипучих петлях — заходи кто хочешь.
Участковый, помахивая планшеткой-«лентяйкой», не спеша выговаривал худому седоватому человеку в белом халате:
— Ну что за дело: чуть чего — сразу звонить на Петровку! Мы тут без головы, что ли, — и сами найдем. Куда они от нас денутся!
Белый халат смотрел на него с недоверием, тяжело вздыхал, потом досадливо махнул рукой. Тихонову он сказал горько:
— Очень вас прошу — постарайтесь найти! Иначе пропадет труд многих людей за несколько месяцев…
Тихонов улыбнулся:
— Мы всегда стараемся.
А улыбается он, надо прямо сказать, просто замечательно — такую улыбку не наиграешь, в ней спокойная усмешка над самим собой, и обещание подсобить, когда совсем тесно станет, и участливое понимание чужой маленькой беды. Мне кажется, что Стаса должны сильно женщины любить — в нем есть какая-то интересная недосказанность, волнующая закрытость чувств, когда кажется, что все слова уже произнесены, все ясно, а он все-таки последнее слово оставил, не разменял в горячке встречи. Я ведь видел сзади, как через зеркало на него врачиха смотрела…
— Украденные кролики входят в три контрольные группы, на которых мы фиксируем воздействие препаратов… Пропали результаты наблюдений двух лабораторий.
— Экспериментальные препараты безвредны? — спросил Тихонов.
— Абсолютно! Они никак не связаны с инфекционистикой. Но разве дело в этом? Мы не сможем получить ответов…
Тихонов повернулся ко мне:
— Ну, что, Юрчик, попробуешь? Вся надежда у двух лабораторий на тебя с Юнгаром…
А Юнгар смотрит на меня из машины, в окошко весело скалится. Здесь, в виварии, для него, конечно, запашок сильный, след должен долго держать, если они на машине не уехали.
— А какие у вас соображения, Станислав Павлович? — спрашиваю я.
— Соображения? — задумчиво переспрашивает Тихонов, расхаживая между пустыми клетками. — Это, скорее всего, местные пьянчуги отличились…
— А может быть, мальчишки?… Очень даже может быть, — говорит настырным голосом Задирака.
— Мальчишки? Не-ет, это вполне взрослые воры.
— А почему не пацаны? — въедается дальше Задирака.
