Ознакомительная версия.
— Знаешь анекдот? В купе едут грузин и прекрасная девушка. Он напряженно наблюдает за ней, а она читает книгу. Наконец, он не выдерживает. «Дэвушка, пачему ти молчишь?» Она: «Хочу и молчу!» Он кричит с восторгом и возмущением: «Хочет! И молчит!»
Зина рассмеялась и показала пальчиком:
— Во-он там съезд…
Вернулись они домой, разморенные жарой и словно измочаленные, к трем часам. В машине лежали сумки, набитые лекарствами, и картонные ящики. Все-таки и на это хватило времени. Грязнов посмотрел, подозвал Дусю и что-то забавное прошептал ей на ухо. Она заулыбалась, но тут же убежала на кухню и притащила на стол в большой комнате целый чан наваристой, золотистой ухи. Сели есть. Дуся долго молчала, и видно было, что это ей давалось с трудом, а потом все же спросила нейтральным таким тоном:
— Про лекарства-то хоть не забыли?
— Целую машину, — не обратив внимания на интонацию, ответил Турецкий. — Вот пообедаем и разгружаться поедем. А что, уже надо чего-нибудь? — И сам испытующе посмотрел на хозяйку, да так, что та невольно вспыхнула. А Зина, с трудом подавив смешок, быстро, искоса, кинула взгляд на Саню, но тот проявил максимум хладнокровия, ничего якобы не понял, и все успокоились…
Все оставшиеся дни отпущенной Турецкому недели они с Грязновым удили рыбу и приносили домой достаточно хорошую добычу. Хватало не только на еду до отвала, но и на вяленье Дусе уже для грядущей зимы. Зина прибегала теперь каждый вечер без приглашения, едва темнело, и оставалась с Саней до рассвета, изнывая от счастья и едва не плача от скорой разлуки. Как-то уж так получалось, что она стала неотъемлемой участницей Дусиных застолий.
Но все, к сожалению, однажды кончается, закончилась и неделя отпуска. Слава с каждым днем становился мрачнее. Очевидно, жалел, что Саня должен был уезжать, привыкли к постоянным разговорам, что называется, по душам, да и сама компания с Саниным отъездом, естественно, разрушалась. Зина усиленно делала вид, что ей весело, а по глазам было видно, что на сердце у нее кошки скребли. И ночами она стонала не то от наслаждения, не то от навалившейся душевной боли. К недавнему разговору в машине они с Турецким больше не возвращались. И наконец настал день, когда в джип Турецкого были погружены «волжские дары» — пара банок икры, купленной у рыбаков, завернутые в промасленную бумагу крупные куски копченой осетрины, несколько стерлядей, обложенных льдом, и прочее жареное и вяленое многообразное рыбное ассорти.
Прощаясь с Зиной, с которой Турецкий уединился на веранде, он сказал, стараясь быть предельно мягким и нежным:
— Пожалуйста, не забывай о нашем с тобой разговоре, а я тебе дам знать, как развернутся дальнейшие события. А по поводу Калужкина ты держи меня в курсе, ладно? Может быть, не все так угрюмо, как кажется, мы ж с Приваловым все-таки сумели поговорить, и он обещал разобраться, так что пусть Катя не вешает носа. Но если случится что-то непредвиденное, все равно звони или напиши в агентство, адрес знаешь. Да и Славка скоро вернется домой. А лично тебе я вот что хочу сказать. Зина, эта неделя, прожитая с тобой, верь мне, не забудется, и кто знает, как сложится жизнь, может, еще и увидимся. Но я тебе благодарен за твой смех серебряный и сердце твое золотое. Ты — очень хорошая женщина, таких на свете мало, дай тебе Бог счастья, раз уж я не могу.
— А хотел бы?
— Очень.
— Ты считаешь, — помолчав, сменила она тему, — что у Антона все-таки еще что-то может повернуться в лучшую сторону? Помогут ему эти ваши коллеги, или дело безнадежное?
— Послушай, ему же выдвинуто обвинение, в числе прочих, и в убийстве твоего… доктора. Как же ты можешь проявлять столько беспокойства о таком человеке?
— Да не убивал он, Санечка! И соседа своего тоже не убивал! И милиционера! Ну, как ты не хочешь понять?
— Но ведь факты против него? Или я просто ничего не понимаю.
— Конечно, не понимаешь, — убежденно сказала Зина и насупилась. Турецкий ласково обнял ее плечи. И снова удивился, какой она смотрелась тоненькой и нежной, словно десятиклассница, а ведь ей уже около сорока, ровесница Дусина. Но та казалась крепкой и устойчивой и в жизни, и, вероятно, в любви, а Зина, хоть и была на самом деле тоже сильной и энергичной во всех своих проявлениях, все равно выглядела вчерашней школьницей, юной светловолосой девушкой с золотистыми глазами, красивой статуэткой, — вот ведь как сумела себя сохранить! Для кого, славный ты человечек?..
И почему этот Калужкин, о котором еще неделю назад Турецкий и слыхом не слыхивал, ее так волновал? По причине явной несправедливости его судьбы, или она все еще надеялась, что друзья-генералы действительно способны кардинально повернуть ход событий, стоит им только захотеть? А они почему-то не хотели? С земли-то всегда видней, как любят повторять сыщики, но только они со Славкой знали то, что было ей, увы, недоступно, как человеку, не отягощенному профессиональными знаниями. Да и что бы он ответил, по правде говоря? Что Бог поможет? Он, в конце концов, так и сказал. Но в глазах ее не прочитал ответной уверенности…
Время для субботнего отъезда выбрали такое, чтоб Турецкий к вечеру мог остановиться в Воронеже — это примерно половина пути, — а с утра без всяких трудностей, по холодку добраться до Москвы. Доехали с ним до околицы, там вышли из машины, расцеловались, у Зины на глазах стояли слезы, а Дуся и не скрывала своих чувств, всхлипывала прямо совсем по-детски и терла глаза кулачками. Грязнов все кивал, словно прощался надолго, и бережно прижимал женщину к себе. Никогда еще Александр Борисович не уезжал в таком подавленном настроении и с такими проводами, наполненными искренней горечью расставания. Он чувствовал себя неловко, будто в сапогах ворвался в чужую, размеренную и привычную жизнь, наследил в ней и теперь бежит без оглядки. Ну, женщины — понятно, а Славка-то? Он же через неделю будет тоже в Москве. Нет, значит, что-то очень важное и совсем близкое сердцу Сани оставалось здесь, в отдаленной станице, пронизанной жаркими ветрами из заволжских пустынь. Такое, что потом будет сниться как сладостное, но так и несбывшееся предсказание.
Турецкий, отъезжая, посмотрел в зеркальце заднего обзора и увидел две уверенные в себе фигуры, стоявшие обнявшись, и чуть поодаль — стройную женщину в простеньком синем платье с белым воротничком школьной отличницы, слабо машущую ему вслед приподнятой рукой… Впереди, через сутки, будет Москва, Ирка и работа. Все… пора переключаться на новый ритм жизни…
Грязнов предложил женщинам вернуться к столу и еще раз пожелать Сане удачного пути, тем более что завтра — воскресенье, приедет домой, отдохнет, душ примет, и покатятся трудовые будни. В агентстве народу мало, большинство — в отпусках, так что Турецкому наверняка предстоит самому в срочном порядке решить немало накопившихся вопросов. Но Зина, сославшись на головную боль, да оно и понятно было, отправилась домой. Надо маме помочь с ее огородными делами, поскольку всю последнюю неделю только собой да своими чувствами и занималась, а дому — никакого внимания. Конечно, ее подавленное настроение можно было понять, и дело не в головной боли, а в том, что теперь каждый предмет в Дусином доме, включая старую кровать на веранде, будет напоминать ей об упущенном, потерянном счастье. Видела Дуся, что творилось в последние два дня с подругой, как ненормальная цеплялась она за свою любовь, все готова была отдать, зная заранее, что расстанутся они обязательно, но, наверное, хоть капелька надежды оставалась. До той минуты, пока Саня не сел в свою машину уже там, на шоссе.
— Ладно, подруга, отдохни от переживаний, только ты не забывай, заходи, ты — всегда желанная гостья.
И Грязнов энергичными кивками подтвердил ее слова. Но Зина лишь печально и как-то болезненно улыбнулась и молча кивнула в ответ.
— Сильно переживает, — пожаловалась Дуся на ухо Славе. — А знаешь, какой она славный человечек?
— Да уж видно… Но что поделаешь? Через голову не прыгнешь, это — жизнь, дорогая моя, а она вся сплошь — из встреч и расставаний.
— Ты прав…
Дуся тоже загрустила, думая теперь о своем. И к ней скоро подкрадется минута, когда она вот так же, подобно Зине, будет с тоской смотреть вслед отъезжающему в аэропорт автомобилю и сознавать, что, увы, жизнь действительно представляет собой бесконечную череду встреч и расставаний. Только вот встреч — ненадолго, а расставаний — навсегда… Плакать хотелось. И Грязнов, почувствовав ее тягостное настроение, обнял ее прямо посреди улицы, и, уже никого не стесняясь, так они и пошли дальше. Со стороны посмотреть: немолодые люди, очевидно, искренне полюбившие друг друга…
Дома Вячеслав вдруг оживился. Дуся посмотрела на него с удивлением.
— Слушай, Дусенька, а что у нас поделывает твой замечательный братец? Мы с ним днями говорили по телефону, я его пригласил, хотел с Саней познакомить, но у него была какая-то важная комиссия из Москвы. А я знаю, что это такое: сплошные капризы, недовольства, дурацкие вопросы, которые и умного поставят в тупик, а в результате — охота, рыбалка и баня с приятной обслугой женского пола. Знакомые дела. Но ведь праздники и выходные руководящий народ, помню из опыта, предпочитает проводить в домашних условиях. Так что, если они уже отчалили, в чем не сомневаюсь, Леша, вполне возможно, тоже освободился и, если ты не будешь возражать, может подъехать к нам? А мы ему стерляжью или осетровую ушицу, соленья твои замечательные… Вот и выпадет нам, наконец, возможность поговорить без всяких там… И без посторонних. Не люблю, понимаешь, экивоков. А рыбку-то, если сам не наловлю, у рыбаков ваших куплю, я с ними уже перезнакомился, есть и неплохие ребятки. Так как?
Ознакомительная версия.
