почему-то вдруг покраснел. – Ну, и Раиса…
– Ну, Раиса, конечно – подтвердил Тарановский и улыбнулся.
– Почему конечно? – спросил Пронин.
– А потому, что Раиса его подружка, – объяснил Тарановский, – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!
Пронин думал, что Чоба как-нибудь отрежет Тарановского или огрызнётся, но в ответ на эти слова он не сказал ничего.
– А нельзя ли их всех попросить сюда? – спросил Пронин. – Поговорим вместе.
– Пожалуйста, – согласился Чоба. – Я и сам хотел…
Он вышел позвать товарищей.
– Видите, какое настроение? – сказал Тарановский. – С места не сдвинешь.
– А по-моему боевое настроение, – сказал Пронин. – Мне даже нравится.
– Вам всегда всё нравится, вы и выговоров объявлять не любите, – недовольно сказал Тарановский. – А иной раз полезнее припугнуть!
– А что это за Раиса? – поинтересовался Иван Николаевич, не отвечая Тарановскому. – Парень как кумач покраснел.
– Старая любовь, к ней уже все привыкли, – объяснил Тарновский со снисходительным видом. – Подружка Чобы, Он с ней ещё с детских лет дружит. Когда у неё отца во время войны убили, а Чоба был ещё совсем крохотным мальцом, так он всё у матери хлеб воровал и Райке таскал, ведь у Райки совсем есть было нечего. Она за ним вот уже лет десять, как тень ходит, и Васька за родных сестер никогда так не заступается, как за Райку. Их ещё с детства порешили, и всем ясно, что они и на самом деле поженятся, нет силы, что может их разлучить.
– Вот это я понимаю, любовь! – сказал Иван Николаевич и даже не без некоторой восторженности, хотя эта самая восторженность не была свойственна его характеру, восторгаться Пронин и не умел, и не любил.
– Или привычка, – поправил его Тарановский.
– Привычка к прекрасному – поправил его в свою очередь Иван Николаевич. – По-моему – Ромео и Джульетта, – читал?
– Слыхал и даже видел в кино, – сказал Тарановский.
– А почему не читал? – спросил Пронин.
– Некогда, – сказал Тарановский. – Вы же сами упрекнули меня, что я редко бываю в низовых организациях.
– А мне ты думаешь было не некогда? – возразил Пронин. – тоже вечно торопился, однако же сумел прочесть.
– Нет, Иван Николаевич, мне, право, не до Шекспира, – упрямо возразил Тарановский. – Я за советской литературой и то плохо слежу, вот подожду, когда Твардовский напишет «Раису и Василия», тогда прочту.
– Напрасно, – сказал Пронин. – Нам своих родственников следует знать. Возможно, что и Чоба не читал Шекспира, но Ромео, по – моему, ему прямая родня…
Они так и не закончили диспут о Шекспире, – в класс вбежали Чоба и с ним целая компания, – вбежали и остановились.
Сбившейся смущенной кучкой стояли они перед Прониным.
– Ну, здравствуйте, – сказал Иван Николаевич и кивнул Чобе. – Знакомь, мы ещё незнакомы.
– Костя Кудреватов, Маруся Коваленко, – назвал Чоба своих товарищей. – Оба члены комсомольского комитета. А это – Терехин, Саша Пасько, Валя Гриценко. – Он перечислил всех, за исключением одной девушки, помедлил, но назвал и её. – А это – Раиса…
Иван Николаевич со всеми поздоровался за руку и на Раису, конечно, посмотрел внимательнее, чем на других.
На Джульетту она мало походила, уж очень она была проста, – черты её лица были грубоваты и кожа не отличалась большой нежностью, самая обычная крестьянская девушка, не похоже было даже, что она получила среднее образование, но Пронин – Пронин-то отлично знал, что наружность иногда обманчива бывает, жизнь научила его этому, – голубые и не такие уж выразительные глаза этой Раисы всё время обращались к Чобе, он притягивал её к себе как магнит, такая ласка и преданность светились в её глазах, что Пронин невольно позавидовал юноше, – за всю жизнь Пронину не пришлось ни встретить, ни испытать такой очевидной любви.
– Поговорим, товарищи? – сказал Пронин. – Присаживайтесь.
Все послушно и сразу сели за парты, один Тарановский помедлил, раздумывая, и тоже сел за парту, – Пронин же, естественно, сел за учительский столик, он на самом деле был для всех здесь учителем.
– У меня к вам разговор, – начал Пронин. – Но так как вы не дети и во многом разбираетесь не хуже меня, я бы хотел услышать сперва товарища Чобу, он меня уже упрекнул, что мы, коммунисты, требуем с вас, а сами вам не доверяем.
Все с любопытством посмотрели на Чобу.
– Давай, Вася, – пригласил его Пронин. – Режь нам правду в глаза.
– Не смейтесь, товарищ Пронин, – сконфузился Чоба, – в присутствии товарищей он был гораздо сдержаннее, чем наедине с Прониным. – Я лишь хотел сказать, что у нас почему-то так повелось, что мы друг к другу на свадьбы не ездим, а только на похороны…
– Чоба помянул о свадьбе и все кругом заулыбались, а сам он смутился и замолчал.
– Слушаем, слушаем, – подбодрил его Иван Николаевич. – Это справедливо, мы с Тарановским действительно пришли говорить с вами о похоронах.
– Нас все принимают за детей – обиженно сказал Чоба. – Картошка не выкопана, кукуруза не посажена – в школу, сорняки полоть – в школу, школьники всюду нужны и школьники приходят на помощь, но чтобы со школьниками поговорить по – человечески, с уважением, это никому в голову не приходит. Нас норовят вытащить на работу, даже не поговорив с нами. Придут, с директором или завучем потолкуют, получат от них согласие, а мы даже не знаем ничего. Утром приходим – у школы машины. Куда? Кукурузу ломать! Здорово живёшь, вот вам и география с историей! Я, по правде сказать, даже обиделся, когда вас с Тарановским увидел: ведь мы же серьёзнее, чем вы о нас думаете. Нам по семнадцать, по восемнадцать лет, некоторым даже девятнадцать, а ведь на третьем съезде комсомола государственные вопросы пятнадцатилетние ребята решали.
Чоба остановился передохнуть, оглянулся на товарищей, как бы ища у них поддержки, но Пронин заинтересованно его поторопил.
– Так, так, очень любопытно – сказал он. – Прошу тебя, говори.
– Я и говорю, – сказал Чоба. – Прийти к нам запросто, поговорить вообще о районе, на это времени нет, а ведь мы бы могли кое-что и подсказать, и показать, у нас и глаза позорче, и жить нам здесь дольше, чем старикам. От Тарановского я знаю, что от нас нужно. Ведь у вас над головой, товарищ Пронин, выговор висит. Думаете, мы не читаем газет? В постановлении крайисполкома ясно сказано: очистка полей от амброзии первоочередная задача, из-за амброзии мы теряем чуть ли не треть урожая! А кто уничтожает сорняки? Растёт себе трава в канавах да палисадниках и выполоть её взрослые чуть ли не за баловство считают. А из канав и палисадников амброзия снова перекочевывает на поля. Заколдованный круг, товарищ Пронин. Как будто баловство, а теряем тысячи центнеров хлеба. И, вот вы приходите к нам, но приходите, как к детям…
Это был столь же взволнованный, сколь и беспорядочный монолог.
Чоба открыл и закрыл парту и замолчал, – ещё не все понимали, к
