— Куда ее?
— В шестую больницу, коллега, — узнав, что муж Ирины — майор милиции, врач почему-то назвал его коллегой. Виригин спорить не стал.
— Можно, я с вами? — попросился Максим, хлопая себя по карманам: мобильник здесь, кошелек тоже… И сообразил, что не может ехать: надо Юльку искать.
— Сожалею, но нет, коллега, — отказал врач. — Да вы не волнуйтесь, ей уже ничего не грозит. Лучше завтра приезжайте.
В этот момент запиликал мобильник.
— Пап, я сейчас приду, — быстро сказала Юлька и отключилась.
Небо было голубое-голубое… ни единого облачка.
Юля плакала на груди у Антона. Прижималась к нему всем телом, обнимала его руками за плечи, за спину — крепко-крепко. Чувства, которые он сейчас испытывал, мало было назвать «противоречивыми». Они ведь даже ни разу не целовались. Он ощущал Юлю каждой своей клеткой, и душа, сразу рухнувшая в пятки, грузно ворочалась там, как потревоженный зимой в берлоге медведь.
Мысли о Юле путались с мыслями об убийстве, заглушали друг друга, а взгляд падал на письменный стол, заваленный учебниками и тетрадями, механически глотал какие-то формулы… И в результате в такой трагический и удивительный момент в голове вертелся холодный пустой сопромат.
— Ты как сдал-то? — спросила вдруг Юля.
— На четверку.
— И что? — беспокойно спросила Юля (вот женская логика! Нашла о чем тревожиться!). — Хватит для поступления?
— Должно хватить, если последний сдам на пять. Я отвечал-то сегодня… На двойку с минусом. Вообще не соображал. Круги перед глазами. Там два препода были в комиссии, которые меня по курсам подготовительным хорошо знают. И хотят, чтобы я поступил. А третий отошел как раз. Повезло. А эти спросили только, не наркоман ли я. Я сказал, что просто переволновался. Четверку поставили. Пожалели…
— Пожалели, значит… Антош, почему ты вчера мне не рассказал? — Юля шмыгнула носом и сменила тему.
— Испугался, Юль. Растерялся. Понимаешь… Я же первый раз…
— С почином. Зачем стрелял?
— Так вышло. Мы когда в комнату с ним зашли, я говорю — надо деньги вернуть. Он согласился.
— Прямо с ходу согласился? — недоверчиво переспросила Юля.
Удивительным образом, понимая все, что произошло, — что она, Антон и отец могут быть теперь арестованы, что мама может загреметь в больницу (Юля не знала, что это уже случилось) — каким-то далеким фрагментом души она испытывала… нет, не удовлетворение… но какое-то странное чувство уважения и благодарности к Антону.
Как же так можно? Он же человека убил, столько народу подставил…
И несмотря на все это Юле захотелось поцеловать своего незадачливого друга. Сдержалась. И отстранилась — с трудом выбралась из тесных объятий.
— А что, под дулом-то пистолета… Он такой вежливый… да, говорит, ваша взяла, и не только сила, но и правда на вашей стороне… В секретер полез. А потом вынимает оттуда пистолет — и в меня. Я тоже от неожиданности нажал. Он и упал. Смотрю, не шевелится…
— И ты сбежал…
— Да. Он тоже мне в грудь попал.
Антон расстегнул рубаху. На щуплой груди багровел огромный синяк.
— Наверно, резиновая пуля…
Юля осторожно потрогала синяк.
— Отца теперь посадят, Антоша…
— Да я все понимаю, — торопливо согласился Антон. — Пистолет его, значит, он и убил. Юль, я уже все решил. Ночью, и потом после экзамена еще думал… Не переживай, я пойду и признаюсь. Скажу, что сам у вас пистолет взял, без спроса.
— Ага, из сейфа. И кто в это поверит?
Антон притих. Задумался.
— Надо с отцом посоветоваться, — предложила Юля. — Ты сиди здесь тихо пока, ладно?..
Дома Юлю ждал сюрприз. Мамы нигде не было, зато на кухне сидели за столом отец и два его сослуживца. Бутылка коньяка, сыр нарезан неровными ломтями, кривые кружки копченой колбасы, хлеб — не нарезан, а наломан… Сразу видна мужская рука.
— А где мама? — спросила Юля вместо приветствия.
— В больнице твоя мама, — опережая Виригина, ответил Любимов. — Довели вы ее…
Они с Роговым прибыли к другу по своей инициативе. Выслушав неловкую брехню Макса про какого-то дурацкого соседа-инвалида (уж кто-кто, а Василий с Жорой знали Виригина вдоль и поперек), они сделали вид, что поверили, а потом предприняли стремительное служебное расследование. Семена — тоже ведь не хухры-мухры, а боевой товарищ — расколоть особого труда не составило. Он лишь сожалел, что не может, по семейным обстоятельствам, присоединиться к делегации. Затарились в ближайшей «Пятерочке» и двинули в гости — без звонка.
— Садись, Юлия Максимовна, — предложил Любимов.
Юля присела.
— В больнице?..
— Сердечный приступ. А ты думала — игрушки все? Выпьешь с нами? — спросил Любимов.
Юля посмотрела на отца. Виригин сидел мрачный, никак не реагировал.
— А давайте, — решилась она.
— Наш человек, — одобрил Рогов и разлил коньяк в рюмки.
Чокнулись. Юля выпила залпом. Коньяк оказался не такой противный на вкус, как в прошлый раз, в парке на Крестовском… Отдает, конечно, бытовой химией, но в целом пить можно. И тепло приятное разлилось по телу. Стало легче. Интересно, как там Антон…
Юля оглядела скудный стол. Предложила:
— Может, приготовить что-нибудь?
— У нас все хорошо, Юлия Максимовна, — ответил Любимов, отправляя в рот кусок колбасы. — А вот у тебя не очень. Так что рассказывай…
— Что рассказывать?..
— Да все, — сказал Рогов.
И Юля все рассказала. О том, как встретила, сдав документы на факультет, маму с неприятным типом в бородке. О том, как предпочла на сочинении малопонятный буддизм Пушкину, и чем это закончилось. О мамином признании. О трех тысячах евро (на этом моменте Рогов ее перебил, вновь озадачившись вопросом о презрении к заслуженным североамериканским баксам, и успокоился лишь, услышав про «культурную столицу»). О расследовании, которое они предприняли с Антоном. Об обнаружении мошенника в «Мухе», о слежке. Об отцовском сейфе и пистолете.
Ну и, конечно, о том, что произошло вчера днем на Мойке, в двухстах метрах от смертного одра Александра Сергеевича.
— Ну, чего, — прокомментировал Любимов. — Картина ясна. Наливай, Василий Иваныч.
— И где сейчас твой Антон? — нервно спросил молчавший доселе Виригин.
— Дома сидит. Можно его позвать. Позвать?
— Не надо пока, — отказался отец. — Дураков здесь и так хватает.
— Пап, что ему будет?..
— Что… Под суд пойдет, — ответил Максим скорее в воспитательных целях. Было понятно, что если кому идти под суд — то, скорее, ему самому.
— Он же защищался! — воскликнула дочь. — Тот в него из резинового стрелял!
— «Из резинового» — хорошо сказано… Статей, Юля, знаешь, много… Если не за убийство, то за кражу оружия, за вымогательство.
— Пап, Антон же ради меня, помочь хотел, — Юля была готова разреветься.
— Умники, ничего не скажешь! — прокомментировал Рогов. — Расследовали, выследили, «замочили»… Акселераты, ёлкин блин!
— Рыцарь. Печального образа. Без страха и ума, — добавил Виригин.
— Но тот же сам преступник, людей обманывал! — жалобно заныла Юля. — Маму…
— Эх, Ирина, Ирина… — вздохнул отец. — Говорил я ей… И ведь обещала!
— Благими намерениями, Макс… — Любимов хлопнул друга по плечу.
— Да знаю. Делать-то что? — Виригин кивнул на Юлю. — Они ведь тоже при делах.
Юля все-таки разревелась. Кино в ее голове кончилось, уступив место грубой реальности.
— Маленькие детки, маленькие бедки… — блеснул цитатой Рогов.
— Иди спать, Юль, — велел Любимов. Она глянула на отца.
— Умываться и спать! — повторил тот, не глядя на дочь.
Юля ушла. Любимов закрыл за ней дверь. Стоя в темном коридоре, Юля подумала, не подслушать ли, что говорят на кухне… Но тут же осеклась — хватит этих шпионских игр. Не стала.
И Антону не позвонила, хотя очень хотелось. Завтра позвонит.
— Ситуация критическая, но не смертельная, — рассуждал на кухне Рогов, разливая остатки коньяка, — учитывая, что убили «кидалу». Туда ему и… Прости меня, Господи.
— Я бы, Макс, на твоем месте на себя все взял, — припечатал Любимов, опрокинув коньяк в рот.
— Да это ясно, куда деваться… — вздохнул Макс. — Вот только как это выглядеть будет?..
— Смотри. Все логично. Мы с Васей конвойника «раскололи», и я тебе позвонил. А ты решил сам Лунина задержать. Один. Пришел к нему, представился, предложил пройти. Он — за пистолет. А тебе что оставалось? Необходимая оборона. Так ведь оно и есть, по существу…
— Ну, ты дал! — почесал голову Виригин. — А чего я вдруг один-то поперся?..
— Это ладно. Шило в жопе… Бывает, — рассудил Рогов. — А вот чего же ты не доложил? Это серьезнее…
— Испугался он, — подсказал Любимов.
— Детский лепет, — возразил Виригин. — Никто не поверит.
